Школьная библиотека

думая: выведу потихоньку велосипед, сяду -- и на станцию. Возлестанции лягу где-нибудь на песок в лесу до первого утреннегопоезда... Хотя нет, так нельзя. Выйдет Бог знает что, -сбежал, как мальчишка, ночью, ни с кем не простясь! Надо ждатьдо завтра -- и уехать беспечно, как ни в чем не бывало: "Досвиданья, дорогой Николай Григорьевич, до свиданья, дорогаяКлавдия Александровна! Спасибо, спасибо за все! Да, да, вМогилев, удивительно, говорят, красивый город... Зоечка, будьтездоровы, милая, растите и веселитесь! Гриша, дай пожать твою"честную" руку! Валерия Андреевна, всех благ, не поминайтелихом.....

сапоги, прилег на стеганое одеяло на тахте, надеясь ещепокурить и что-то подумать, -- засыпать в десять часов былонепривычно, -- и тотчас заснул. На минуту очнулся, беспокоясьсквозь сон от дрожащего огня свечи, дунул на нее и опятьзаснул. Когда же опять открыл глаза, за двумя окнами во двор иза боковым окном в сад, полным света, стояла осенняя луннаяночь; пустая и одиноко прекрасная. Он нашел в сумраке возлетахты туфли и пошел в соседнюю с кабинетом прихожую, чтобывыйти на заднее крыльцо, -- поставить ему на ночь, что нужно,забыли.....

по-городскому одетая, из противоположных дверей вслед завокзальным сторожем, тащившим два кулька покупок: вокзал былгрязен, вонял керосином ламп, тускло освещавших его, а она всясияла возбужденными глазами, юностью взволнованного необычнымпутешествием лица, и сторож что-то говорил ей на "вы". И онавдруг встретилась с ним взглядом и даже остановилась отрастерянности: что такое, почему он тут?

-- Таня, -- поспешно сказал он, -- здравствуй, я за тобой,некого было послать...

Был ли когда-нибудь в жизни у нее столь счастливый вечер!Он сам приехал за мной, а я из города, к наряжена и так хороша,как он и представить себе не мог, видя меня всегда только встарой юбчонке, в ситцевой бедной кофточке, у меня лицо, как умодистки, под этим шелковым белым платочком, я в новом гарусномкоричневом платье под суконной жакеткой, на мне белые бумажныечулки и новые полсапожки с медными подкопками! Вся внутреннедрожа, она заговорила с ним таким тоном, каким говорят вгостях, и, приподняв подол, пошла за ним дамскими шажками,снисходительно дивясь: "Ох, Господи, как тут склизко, какнатоптали мужики!" Вся замирая от радостного страха, высокоподняла она платье над белой коленкоровой юбкой, чтобы сесть наюбку, а не на платье, вошла в шарабан и села рядом с ним, будторавная ему, и неловко подобралась от кульков в ногах.....

сих пор не сразу разбирает, который час:

-- Десять... Без десяти минут девять...

Взглянув на дверь, он потянул ее к себе за юбку. Онаотклонилась, отстраняя его руку:

-- Никак нельзя, все проснулись...

-- Ну, на одну минуту!

-- Старуха зайдет...

-- Никто не зайдет -- на одну минуту!

-- Ах, наказанье мне с вами!

Быстро вынув одну за другой ноги в шерстяных чулках изваленок, легла, озираясь на дверь... Ах, этот крестьянскийзапах ее головы, дыхания, яблочный холодок щеки! Он сердитозашептал:

-- Опять ты целуешься со сжатыми губами! Когда я тебяотучу!

-- Я не барышня.....

перед самой собой, будто и нет никакого ожидания, шло время сутра до вечера! И все Святки она ходила в самом лучшем своемнаряде -- в том платье и в тех полсапожках, в которых онвстретил ее тогда осенью, на вокзале, в тот незабвенный вечер.

На Крещенье она почему-то жадно верила, что вот-вотпокажутся из-под горы мужицкие санки, которые он наймет настанции, не прислав письма, чтобы за ним выслали лошадей, весьдень не вставала с рундука в прихожей, глядя во двор до боли вглазах. Дом был пуст, -- Казакова уехала в гости к соседям,старуха обедала в людской, сидела там и после обеда,наслаждаясь злословием перед кухаркой.....

переулков возле улицы Пасси. При столовой было нечто вродегастрономического магазина -- он бессознательно остановилсяперед его широким окном, за которым были видны на подоконникерозовые бутылки конусом с рябиновкой и желтые кубастые сзубровкой, блюдо с засохшими жареными пирожками, блюдо спосеревшими рублеными котлетами, коробка халвы, коробкашпротов, дальше стойка, уставленная закусками, за стойкойхозяйка с неприязненным русским лицом. В магазине было светло,и его потянуло на этот свет из темного переулка с холодной иточно сальной мостовой.....

выпусков. Внезапно в подымавшейся толпе показалась она. Онрадостно двинулся к ней навстречу:

-- Ольга Александровна...

Нарядно и модно одетая, она свободно, не так, как встоловой, подняла на него черно-подведенные глаза, дамскимдвижением подала руку, на которой висел зонтик, подхвативдругой подол длинного вечернего платья, -- он обрадовался ещебольше: "Вечернее платье, -- значит, тоже думала, что послесинема поедем куда-нибудь", -- и отвернул край ее перчатки,поцеловал кисть белой руки.

-- Бедный, вы долго ждали?

-- Нет, я только что приехал.....

краску...

Через день, оставив службу, она переехала к нему.

Однажды зимой он уговорил ее взять на свое имя сейф вЛионском кредите и положить туда все, что им было заработано:

-- Предосторожность никогда не мешает, -- говорил он. -L'amour fail danser les anes13, и я чувствую себя так, точномне двадцать лет. Но мало ли что может быть...

На третий день Пасхи он умер в вагоне метро, -- читаягазету, вдруг откинул к спинке сиденья голову, завел глаза...

Когда она, в трауре, возвращалась с кладбища, был милыйвесенний день, кое-где плыли в мягком парижском небе весенниеоблака, и все говорило о жизни юной, вечной -- и о ее,конченой.....

резинки, отстегнул ее, поцеловал теплое розовое тело началабедра, потом опять в полуоткрытый ротик -- стала чуть-чутькусать мне губы...

Моряк с усмешкой покачал головой:

-- Vieux satyre!15

-- Не говори глупостей, -- сказал художник. -- Мне все этоочень больно вспоминать.

-- Ну, хорошо, рассказывай дальше.

-- Дальше было то, что я не видал ее целый год. Однажды,тоже весной, пошел наконец в Отраду и был встречен Ганским стакой трогательной радостью, что сгорел от стыда, какпо-свински мы его бросили.....

внизу, в сизой морозной дымке, уже темнело и неподвижно и нежносияли огни только что зажженных фонарей.

У подъезда Лоскутной, откидывая волчью полость, Глебовприказал засыпанному снежной пылью Касаткину приехать за нимчерез час:

-- Отвезешь меня на Брестский.

-- Слушаю-с, -- ответил Касаткин. -- За границу, значит,отправляетесь.

-- За границу.

Круто поворачивая высокого старого рысака, скребяподрезами, Касаткин неодобрительно качнул шапкой:

-- Охота пуще неволи!

Большой и несколько запущенный вестибюль, просторный лифти пестроглазый, в ржавых веснушках, мальчик Вася, вежливостоявший в своем мундирчике, пока лифт медленно тянулся вверх,-- вдруг стало жалко покидать все это, давно знакомое,привычное.....