Школьная библиотека

и поцеловала. Тальберг уколол обоих братьев щетками черных подстриженныхусов. Тальберг, заглянув в бумажник, беспокойно проверил пачку документов,пересчитал в тощем отделении украинские бумажки и немецкие марки и,улыбаясь, напряженно улыбаясь и оборачиваясь, пошел. Дзинь... дзинь... впередней свет сверху, потом на лестнице громыханье чемодана. Еленасвесилась с перил и в последний раз увидела острый хохол башлыка.

В час ночи с пятого пути из тьмы, забитой кладбищами порожних товарныхвагонов, с места взяв большую грохочущую скорость, пыша красным жаромподдувала, ушел серый, как жаба, бронепоезд и дико завыл. Он пробежалвосемь верст в семь минут, попал на Пост-Волынский, в гвалт, стук, грохоти фонари, не задерживаясь, по прыгающим стрелкам свернул с главной линиивбок и, возбуждая в душах обмерзших юнкеров и офицеров, скорчившихся втеплушках и в цепях у самого Поста, смутную надежду и гордость, смело,никого решительно не боясь, ушел к германской границе. Следом за ним черездесять минут прошел через Пост сияющий десятками окон пассажирс8й, сгромадным паровозом. Тумбовидные, массивные, запакованные до глазчасовые-немцы мелькнули на площадках, мелькнули их широкие черные штыки.Стрелочники, давясь морозом, видели, как мотало на стыках длинныепульманы, окна бросали в стрелочников снопы. Затем все исчезло, и душиюнкеров наполнились завистью, злобой и тревогой.

- У... с-с-волочь!.. - проныло где-то у стрелки, и на теплушки налетелажгучая вьюга. Заносило в эту ночь Пост.

А в третьем от паровоза вагоне, в купе, крытом полосатыми чехлами,вежливо и заискивающе улыбаясь, сидел Тальберг против германскоголейтенанта и говорил по-немецки.

- O, ja, - тянул время от времени толстый лейтенант и пожевывал сигару.

Когда лейтенант заснул, двери во всех купе закрылись и в теплом иослепительном вагоне настало монотонное дорожное бормотанье, Тальбергвышел в коридор, откинул бледную штору с прозрачными буквами "Ю.-З. ж.д."и долго глядел в мрак. Там беспорядочно прыгали искры, прыгал снег, авпереди паровоз нес и завывал так грозно, так неприятно, что даже Тальберграсстроился.3

В этот ночной час в нижней квартире домохозяина, инженера ВасилияИвановича Лисовича, была полная тишина, и только мышь в маленькой столовойнарушала ее по временам. Мышь грызла и грызла, назойливо и деловито, вбуфете старую корку сыра, проклиная скупость супруги инженера, ВандыМихайловны. Проклинаемая костлявая и ревнивая Ванда глубоко спала во тьмеспаленки прохладной и сырой квартиры. Сам же инженер бодрствовал инаходился в своем тесно заставленном, занавешенном, набитом книгами и,вследствие этого, чрезвычайно уютном кабинетике. Стоячая лампа,изображающая египетскую царевну, прикрытую зеленым зонтиком с цветами,красила всю комнату нежно и таинственно, и сам инженер был таинствен вглубоком кожаном кресле. Тайна и двойственность зыбкого времени выражаласьпрежде всего в том, что был человек в кресле вовсе не Василий ИвановичЛисович, а Василиса... То есть сам-то он называл себя - Лисович, многиелюди, с которыми он сталкивался, звали его Василием Ивановичем, ноисключительно в упор. За глаза же, в третьем лице, никто не называлинженера иначе, как Василиса. Случилось это потому, что домовладелец сянваря 1918 года, когда в городе начались уже совершенно явственно чудеса,сменил свой четкий почерк и вместо определенного "В.Лисович", из страхаперед какой-то будущей ответственностью, начал в анкетах, справках,удостоверениях, ордерах и карточках писать "Вас. Лис.".

Николка, получив из рук Василия Ивановича сахарную карточкувосемнадцатого января восемнадцатого года, вместо сахара получил страшныйудар камнем в спину на Крещатике и два дня плевал кровью. (Снаряд лопнулкак раз над сахарной очередью, состоящей из бесстрашных людей.) Придядомой, держась за стенки и зеленея, Николка все-таки улыбнулся, чтобы неиспугать Елену, наплевал полный таз кровяных пятен и на вопль Елены:

- Господи! Что же это такое?!

Ответил:

- Это Василисин сахар, черт бы его взял! - и после этого стал белым ирухнул на бок. Николка встал через два дня, а Василия Ивановича Лисовичабольше не было. Вначале двор номера тринадцатого, а за двором весь городначал называть инженера Василисой, и лишь владелец женского именирекомендовался: председатель домового комитета Лисович.

Убедившись, что улица окончательно затихла, не слышалось уже редкогоскрипа полозьев, прислушавшись внимательно к свисту из спальни жены,Василиса отправился в переднюю, внимательно потрогал запоры, болт, цепочкуи крюк и вернулся в кабинетик. Из ящика своего массивного стола он выложилчетыре блестящих английских булавки. Затем на цыпочках сходил куда-то вотьму и вернулся с простыней и пледом. Еще раз прислушался и даже приложилпалец к губам. Снял пиджак, засучил рукава, достал с полки клей в банке,аккуратно скатанный в трубку кусок обоев и ножницы. Потом прильнул к окнуи под щитком ладони всмотрелся в улицу. Левое окно завесил простыней дополовины, а правое пледом при помощи английских булавок. Заботливооправил, чтобы не было щелей. Взял стул, влез на него и руками нашарилчто-то, над верхним рядом книг на полке, провел ножичком вертикально внизпо обоям, а затем под прямым углом вбок, подсунул ножичек под разрез ивскрыл аккуратный, маленький, в два кирпича, тайничок, самим же имизготовленный в течение предыдущей ночи. Дверцу - тонкую цинковуюпластинку - отвел в сторону, слез, пугливо поглядел на окна, потрогалпростыню. Из глубины нижнего ящика, открытого двойным звенящим поворотомключа, выглянул на свет божий аккуратно перевязанный крестом изапечатанный пакет в газетной бумаге. Его Василиса похоронил в тайнике изакрыл дверцу. Долго на красном сукне стола кроил и вырезал полоски, покане подобрал их как нужно. Смазанные клейстером они легли на разрез такаккуратно, что прелесть: полбукетик к полбукетику, квадратик к квадратику.Когда инженер слез со стула, он убедился, что на стене нет никакихпризнаков тайника. Василиса вдохновенно потер ладони, тут же скомкал исжег в печурке остатки обоев, пепел размешал и спрятал клей.

На черной безлюдной улице волчья оборванная серая фигура беззвучнослезла с ветви акации, на которой полчаса сидела, страдая на морозе, ножадно наблюдая через предательскую щель над верхним краем простыни работуинженера, навлекшего беду именно простыней на зелено окрашенном окне.Пружинно прыгнув в сугроб, фигура ушла вверх по улице, а далее провалиласьволчьей походкой в переулках, и метель, темнота, сугробы съели ее и замеливсе ее следы.

Ночь. Василиса в кресле. В зеленой тени он чистый Тарас Бульба. Усывниз, пушистые - какая, к черту, Василиса! - это мужчина. В ящикахпрозвучало нежно, и перед Василисой на красном сукне пачки продолговатыхбумажек - зеленый игральный крап:

"Знак державноi скарбницi

50 карбованцiв

ходит нарiвнi з кредитовыми бiлетами".

На крапе - селянин с обвисшими усами, вооруженный лопатою, и селянка ссерпом. На обороте, в овальной рамке, увеличенные, красноватые лица этогоже селянина и селянки. И тут усы вниз, по-украински. И надо всемпредостерегающая надпись:

"За фальшування караеться тюрмою",

уверенная подпись:

"Директор державноi скарбницi Лебiдь-Юрчик".

Конно-медный Александр II в трепаном чугунном мыле бакенбард, в конномстрою, раздраженно косился на художественное произведение Лебiдя-Юрчика иласково - на лампу-царевну. Со стены на бумажки глядел в ужасе чиновник соСтаниславом на шее - предок Василисы, писанный маслом. В зеленом светемягко блестели корешки Гончарова и Достоевского и мощным строем стоялзолото-черный конногвардеец Брокгауз-Ефрон. Уют.

Пятипроцентный прочно спрятан в тайнике под обоями. Там же пятнадцать"катеринок", девять "петров", десять "Николаев первых", три бриллиантовыхкольца, брошь, Анна и два Станислава.

В тайничке N_2 - двадцать "катеринок", десять "петров", двадцать пятьсеребряных ложек, золотые часы с цепью, три портсигара ("Дорогомусослуживцу", хоть Василиса и не курил), пятьдесят золотых десяток,солонки, футляр с серебром на шесть персон и серебряное ситечко (большойтайник в дровяном сарае, два шага от двери прямо, шаг влево, шаг отмеловой метки на бревне стены. Все в ящиках эйнемовского печенья, вклеенке, просмоленные швы, два аршина глубины).

Третий тайник - чердак: две четверти от трубы на северо-восток подбалкой в глине: щипцы сахарные, сто восемьдесят три золотых десятки, надвадцать пять тысяч процентных бумаг.

Лебiдь-Юрчик - на текущие расходы.

Василиса оглянулся, как всегда делал, когда считал деньги, и сталслюнить крап. Лицо его стало боговдохновенным. Потом он неожиданнопобледнел.

- Фальшування, фальшування, - злобно заворчал он, качая головой, - вотгоре-то. А?

Голубые глаза Василисы убойно опечалились. В третьем десятке - раз. Вчетвертом десятке - две, в шестом - две, в девятом - подряд три бумажкинесомненно таких, за которые Лебiдь-Юрчик угрожает тюрьмой. Всего сто