Школьная библиотека

- И чтобы на каждые эти сто десятин верная гербовая бумага с печатью во владение вечное, наследственное, от деда к отцу, от отца к сыну, квнуку и так далее.

- Чтобы никакая шпана из Города не приезжала требовать хлеб. Хлебмужицкий, никому его не дадим, что сами не съедим, закопаем в землю.

- Чтобы из Города привозили керосин.

- Ну-с, такой реформы обожаемый гетман произвести не мог. Да и никакойчерт ее не произведет.

Были тоскливые слухи, что справиться с гетманской и немецкой напастьюмогут только большевики, но у большевиков своя напасть:

- Жиды и комиссары.

- Вот головушка горькая у украинских мужиков!

Ниоткуда нет спасения!!

Были десятки тысяч людей, вернувшихся с войны и умеющих стрелять...

- А выучили сами же офицеры по приказанию начальства!

Сотни тысяч винтовок, закопанных в землю, упрятанных в клунях и коморахи не сданных, несмотря на скорые на руку военно-полевые немецкие суды,порки шомполами и стрельбу шрапнелями, миллионы патронов в той же земле итрехдюймовые орудия в каждой пятой деревне и пулеметы в каждой второй, вовсяком городишке склады снарядов, цейхгаузы с шинелями и папахами.

И в этих же городишках народные учителя, фельдшера, однодворцы,украинские семинаристы, волею судеб ставшие прапорщиками, здоровенные сыныпчеловодов, штабс-капитаны с украинскими фамилиями... все говорят наукраинском языке, все любят Украину волшебную, воображаемую, без панов,без офицеров-москалей, - и тысячи бывших пленных украинцев, вернувшихся изГалиции.

Это в довесочек к десяткам тысяч мужичков?.. О-го-го!

Вот это было. А узник... гитара...

Слухи грозные, ужасные...

Наступают на нас...

Дзинь... трень... эх, эх, Николка.

Турок, земгусар, Симон. Да не было его. Не было. Так, чепуха, легенда,мираж.

И напрасно, напрасно мудрый Василиса, хватаясь за голову, восклицал взнаменитом ноябре: "Quos vult perdere, dementat" [Кого (бог) захочетпогубить, того он лишает разума (лат.)] - и проклинал гетмана за то, чтотот выпустил Петлюру из загаженной городской тюрьмы.

- Вздор-с все это. Не он - другой. Не другой - третий.

Итак, кончились всякие знамения и наступили события... Второе было непустяшное, как какой-то выпуск мифического человека из тюрьмы, - о нет! оно было так величественно, что о нем человечество, наверное, будетговорить еще сто лет... Гальские петухи в красных штанах, на далекомевропейском Западе, заклевали толстых кованых немцев до полусмерти. Этобыло ужасное зрелище: петухи во фригийских колпаках, с картавым клекотомналетали на бронированных тевтонов и рвали из них клочья мяса вместе сброней. Немцы дрались отчаянно, вгоняли широкие штыки в оперенные груди,грызли зубами, но не выдержали, - и немцы! немцы! попросили пощады.

Следующее событие было тесно связано с этим и вытекло из него, какследствие из причины. Весь мир, ошеломленный и потрясенный, узнал, что тотчеловек, имя которого и штопорные усы, как шестидюймовые гвозди, былиизвестны всему миру и который был-то уж наверняка сплошь металлический,без малейших признаков дерева, он был повержен. Повержен в прах - онперестал быть императором. Затем темный ужас прошел ветром по всем головамв Городе: видели, сами видели, как линяли немецкие лейтенанты и как ворсих серо-небесных мундиров превращался в подозрительную вытертую рогожку. Иэто происходило тут же, на глазах, в течение часов, в течение немногихчасов линяли глаза, и в лейтенантских моноклевых окнах потухал живой свет,и из широких стеклянных дисков начинала глядеть дырявая реденькая нищета.

Вот тогда ток пронизал мозги наиболее умных из тех, что с желтымитвердыми чемоданами и с сдобными женщинами проскочили через колючийбольшевистский лагерь в Город. Они поняли, что судьба их связала спобежденными, и сердца их исполнились ужасом.

- Немцы побеждены, - сказали гады.

- Мы побеждены, - сказали умные гады.

То же самое поняли и горожане.

О, только тот, кто сам был побежден, знает, как выглядит это слово! Онопохоже на вечер в доме, в котором испортилось электрическое освещение. Онопохоже на комнату, в которой по обоям ползет зеленая плесень, полнаяболезненной жизни. Оно похоже на рахитиков демонов ребят, на протухшеепостное масло, на матерную ругань женскими голосами в темноте. Словом, онопохоже на смерть.

Кончено. Немцы оставляют Украину. Значит, значит - одним бежать, адругим встречать новых, удивительных, незваных гостей в Городе. И, сталобыть, кому-то придется умирать. Те, кто бегут, те умирать не будут, кто жебудет умирать?

- Умигать - не в помигушки иг'ать, - вдруг картавя, сказал неизвестнооткуда-то появившийся перед спящим Алексеем Турбиным полковник Най-Турс.

Он был в странной форме: на голове светозарный шлем, а тело в кольчуге,и опирался он на меч, длинный, каких уже нет ни в одной армии со временкрестовых походов. Райское сияние ходило за Наем облаком.

- Вы в раю, полковник? - спросил Турбин, чувствуя сладостный трепет,которого никогда не испытывает человек наяву.

- В гаю, - ответил Най-Турс голосом чистым и совершенно прозрачным, какручей в городских лесах.

- Как странно, как странно, - заговорил Турбин, - я думал, что рай этотак... мечтание человеческое. И какая странная форма. Вы, позвольтеузнать, полковник, остаетесь и в раю офицером?

- Они в бригаде крестоносцев теперича, господин доктор, - ответилвахмистр Жилин, заведомо срезанный огнем вместе с эскадроном белградскихгусар в 1916 году на Виленском направлении.

Как огромный витязь возвышался вахмистр, и кольчуга его распространяласвет. Грубые его черты, прекрасно памятные доктору Турбину,собственноручно перевязавшему смертельную рану Жилина, ныне былинеузнаваемы, а глаза вахмистра совершенно сходны с глазами Най-Турса чисты, бездонны, освещены изнутри.

Больше всего на свете любил сумрачной душой Алексей Турбин женскиеглаза. Ах, слепил господь бог игрушку - женские глаза!.. Но куда ж им доглаз вахмистра!

- Как же вы? - спрашивал с любопытством и безотчетной радостью докторТурбин, - как же это так, в рай с сапогами, со шпорами? Ведь у вас лошади,в конце концов, обоз, пики?

- Верите слову, господин доктор, - загудел виолончельным басомЖилин-вахмистр, глядя прямо в глаза взором голубым, от которого теплело всердце, - прямо-таки всем эскадроном, в конном строю и подошли. Гармоникаопять же. Оно верно, неудобно... Там, сами изволите знать, чистота, полыцерковные.

- Ну? - поражался Турбин.

- Тут, стало быть, апостол Петр. Штатский старичок, а важный,обходительный. Я, конечно, докладаю: так и так, второй эскадронбелградских гусар в рай подошел благополучно, где прикажете стать?Докладывать-то докладываю, а сам, - вахмистр скромно кашлянул в кулак, думаю, а ну, думаю, как скажут-то они, апостол Петр, а подите вы кчертовой матери... Потому, сами изволите знать, ведь это куда ж, с конями,и... (вахмистр смущенно почесал затылок) бабы, говоря по секрету,кой-какие пристали по дороге. Говорю это я апостолу, а сам мигаю взводу мол, баб-то турните временно, а там видно будет. Пущай пока, до выясненияобстоятельства, за облаками посидят. А апостол Петр, хоть человек вольный,но, знаете ли, положительный. Глазами - зырк, и вижу я, что баб-то онувидал на повозках. Известно, платки на них ясные, за версту видно.Клюква, думаю. Полная засыпь всему эскадрону...

"Эге, говорит, вы что ж, с бабами?" - и головой покачал.

"Так точно, говорю, но, говорю, не извольте беспокоиться, мы их сейчаспо шеям попросим, господин апостол".

"Ну нет, говорит, вы уж тут это ваше рукоприкладство оставьте!"

А? что прикажете делать? Добродушный старикан. Да ведь сами понимаете,господин доктор, эскадрону в походе без баб невозможно.

И вахмистр хитро подмигнул.

- Это верно, - вынужден был согласиться Алексей Васильевич, потупляяглаза. Чьи-то глаза, черные, черные, и родинки на правой щеке, матовой,смутно сверкнули в сонной тьме. Он смущенно крякнул, а вахмистр продолжал:

- Ну те-с, сейчас это он и говорит - доложим. Отправился, вернулся, исообщает: ладно, устроим. И такая у нас радость сделалась, невозможновыразить. Только вышла тут маленькая заминочка. Обождать, говорит апостолПетр, потребуется. Одначе ждали мы не более минуты. Гляжу, подъезжает, вахмистр указал на молчащего и горделивого Най-Турса, уходящего бесследноиз сна в неизвестную тьму, - господин эскадронный командир рысью наТушинском Воре. А за ним немного погодя неизвестный юнкерок в пешем строю,- тут вахмистр покосился на Турбина и потупился на мгновение, как будтохотел что-то скрыть от доктора, но не печальное, а, наоборот, радостный,славный секрет, потом оправился и продолжал: - Поглядел Петр на них из-подручки и говорит: "Ну, теперича, грит, все!" - и сейчас дверь настежь, ипожалте, говорит, справа по три.

...Дунька, Дунька, Дунька я!

Дуня, ягодка моя,