Школьная библиотека

и только несколько разбегающихся дорожек следов показывали, что истопталиего только что.

И главное: не только никто не знал, но и никто не интересовался - кудаже все делось? Кто теперь учится в этом корабле? А если не учится, топочему? Где сторожа? Почему страшные, тупорылые мортиры торчат подшеренгою каштанов у решетки, отделяющей внутренний палисадник увнутреннего парадного входа? Почему в гимназии цейхгауз? Чей? Кто? Зачем?

Никто этого не знал, как никто не знал, куда девалась мадам Анжу ипочему бомбы в ее магазине легли рядом с пустыми картонками?..

- Накати-и! - прокричал голос. Мортиры шевелились и ползали. Человекдвести людей шевелились, перебегали, приседали и вскакивали окологромадных кованых колес. Смутно мелькали желтые полушубки, серые шинели ипапахи, фуражки военные и защитные, и синие, студенческие.

Когда Турбин пересек грандиозный плац, четыре мортиры стали в шеренгу,глядя на него пастью. Спешное учение возле мортир закончилось, я в двешеренги стал пестрый новобранный строй дивизиона.

- Господин Aап-пи-тан, - пропел голос Мышлаевского, - взвод готов.

Студзинский появился перед шеренгами, попятился и крикнул:

- Левое плечо вперед, шагом марш!

Строй хрустнул, колыхнулся и, нестройно топча снег, поплыл.

Замелькали мимо Турбина многие знакомые и типичные студенческие лица. Вголове третьего взвода мелькнул Карась. Не зная еще, куда и зачем, Турбинзахрустел рядом со взводом...

Карась вывернулся из строя и, озабоченный, идя задом, начал считать:

- Левой. Левой. Ать. Ать.

В черную пасть подвального хода гимназии змеей втянулся строй, и пастьначала заглатывать ряд за рядом.

Внутри гимназии было еще мертвеннее и мрачнее, чем снаружи. Каменнуютишину и зыбкий сумрак брошенного здания быстро разбудило эхо военногошага. Под сводами стали летать какие-то звуки, точно проснулись демоны.Шорох и писк слышался в тяжком шаге - это потревоженные крысы разбегалисьпо темным закоулкам. Строй прошел по бесконечным и черным подвальнымкоридорам, вымощенным кирпичными плитами, и пришел в громадный зал, где вузкие прорези решетчатых окошек, сквозь мертвую паутину, скуповатопритекал свет.

Адовый грохот молотков взломал молчание. Вскрывали деревянные окованныеящики с патронами, вынимали бесконечные ленты и похожие на торты круги дляльюисовских пулеметов. Вылезли черные и серые, похожие на злых комаров,пулеметы. Стучали гайки, рвали клещи, в углу со свистом что-то резалапила. Юнкера вынимали кипы слежавшихся холодных папах, шинели в железныхскладках, негнущиеся ремни, подсумки и фляги в сукне.

- Па-а-живей, - послышался голос Студзинского. Человек шесть офицеров,в тусклых золотых погонах, завертелись, как плауны на воде. Что-то выпевалвыздоровевший тенор Мышлаевского.

- Господин доктор! - прокричал Студзинский из тьмы, - будьте любезныпринять команду фельдшеров и дать ей инструкции.

Перед Турбиным тотчас оказались двое студентов. Один из них, низенькийи взволнованный, был с красным крестом на рукаве студенческой шинели.Другой - в сером, и папаха налезала ему на глаза, так что он все времяпоправлял ее пальцами.

- Там ящики с медикаментами, - проговорил Турбин, - выньте из нихсумки, которые через плечо, и мне докторскую с набором. Потрудитесь выдатькаждому из артиллеристов по два индивидуальных пакета, бегло объяснив, каких вскрыть в случае надобности.

Голова Мышлаевского выросла над серым копошащимся вечем. Он влез наящик, взмахнул винтовкой, лязгнул затвором, с треском вложил обойму изатем, целясь в окно и лязгая, лязгая и целясь, забросал юнкероввыброшенными патронами. После этого как фабрика застучала в подвале.Перекатывая стук и лязг, юнкера зарядили винтовки.

- Кто не умеет, осторожнее, юнкера-а, - пел Мышлаевский, - объяснитестудентам.

Через головы полезли ремни с подсумками и фляги.

Произошло чудо. Разношерстные пестрые люди превращались в однородный,компактный слой, над которым колючей щеткой, нестройно взмахивая ишевелясь, поднялась щетина штыков.

- Господ офицеров попрошу ко мне, - где-то прозвучал Студзинский.

В темноте коридора, под малиновый тихонький звук шпор, Студзинскийзаговорил негромко.

- Впечатления?

Шпоры потоптались. Мышлаевский, небрежно и ловко ткнув концами пальцевв околыш, пододвинулся к штабс-капитану и сказал:

- У меня во взводе пятнадцать человек не имеют понятия о винтовке.Трудновато.

Студзинский, вдохновенно глядя куда-то вверх, где скромно и серенькосквозь стекло лился последний жиденький светик, молвил:

- Настроение?

Опять заговорил Мышлаевский:

- Кхм... кхм... Гробы напортили. Студентики смутились. На них дурновлияет. Через решетку видели.

Студзинский метнул на него черные упорные глаза.

- Потрудитесь поднять настроение.

И шпоры зазвякали, расходясь.

- Юнкер Павловский! - загремел в цейхгаузе Мышлаевский, как Радамес в"Аиде".

- Павловского... го!.. го!.. го!! - ответил цейхгауз каменным эхом иревом юнкерских голосов.

- И'я!

- Алексеевского училища?

- Точно так, господин поручик.

- А ну-ка, двиньте нам песню поэнергичнее. Так, чтобы Петлюра умер,мать его душу...

Один голос, высокий и чистый, завел под каменными сводами:

Артиллеристом я рожден...

Тенора откуда-то ответили в гуще штыков:

В семье бригадной я учился.

Вся студенческая гуща как-то дрогнула, быстро со слуха поймала мотив, ивдруг, стихийным басовым хоралом, стреляя пушечным эхам, взорвало весьцейхгауз:

Ог-неем-ем картечи я крещен

И буйным бархатом об-ви-и-и-ился.

Огне-е-е-е-е-е-ем...

Зазвенело в ушах, в патронных ящиках, в мрачных стеклах, в головах, икакие-то забытые пыльные стаканы на покатых подоконниках тряслись извякали...

И за канаты тормозные

Меня качали номера.

Студзинский, выхватив из толпы шинелей, штыков и пулеметов двух розовыхпрапорщиков, торопливым шепотом отдавал им приказание:

- Вестибюль... сорвать кисею... поживее...

И прапорщики унеслись куда-то.

Идут и поют

Юнкера гвардейской школы!

Трубы, литавры,

Тарелки звенят!!

Пустая каменная коробка гимназии теперь ревела и выла в страшном марше,и крысы сидели в глубоких норах, ошалев от ужаса.

- Ать... ать!.. - резал пронзительным голосом рев Карась.

- Веселей!.. - прочищенным голосом кричал Мышлаевский. - Алексеевцы,кого хороните?..

Не серая, разрозненная гусеница, а

Модистки! кухарки! горничные! прачки!!

Вслед юнкерам уходящим глядят!!!

одетая колючими штыками валила по коридору шеренга, и пол прогибался игнулся под хрустом ног. По бесконечному коридору и во второй этаж в упорна гигантский, залитый светом через стеклянный купол вестибюль шлагусеница, и передние ряды вдруг начали ошалевать.

На кровном аргамаке, крытом царским вальтрапом с вензелями, поднимаяаргамака на дыбы, сияя улыбкой, в треуголке, заломленной с поля, с белымсултаном, лысоватый и сверкающий Александр вылетал перед артиллеристами.Посылая им улыбку за улыбкой, исполненные коварного шарма, Александрвзмахивал палашом и острием его указывал юнкерам на Бородинские полки.Клубочками ядер одевались Бородинские поля, и черной тучей штыковпокрывалась даль на двухсаженном полотне.

...ведь были ж...

схватки боевые?!