Книга "Белая гвардия". Страница 23

где в вестибюле над пролетом виднелась голова Александра.

- Достанется, - вежливо подтвердил полковник.

- Ну как же, господин полковник?..

Малышев повернулся к Мышлаевскому, глядя на него внимательно, сказалследующее:

- Господин поручик, Петлюре через три часа достанутся сотни живыхжизней, и единственно, о чем я жалею, что я ценой своей жизни и дажевашей, еще более дорогой, конечно, их гибели приостановить не могу. Опортретах, пушках и винтовках попрошу вас более со мною не говорить.

- Господин полковник, - сказал Студзинский, остановившись передМалышевым, - от моего лица и от лица офицеров, которых я толкнул набезобразную выходку, прошу вас принять наши извинения.

- Принимаю, - вежливо ответил полковник.

Когда над Городом начал расходиться утренний туман, тупорылые мортирыстояли у Александровского плаца без замков, винтовки и пулеметы,развинченные и разломанные, были разбросаны в тайниках чердака. В снегу, вямах и в тайниках подвалов были разбросаны груды патронов, и шары большене источали света в зале и коридорах. Белый щит с выключателями разломалиштыками юнкера под командой Мышлаевского.


В окнах было совершенно сине. И в синеве на площадке оставались двое,уходящие последними - Мышлаевский и Карась.

- Предупредил ли Алексея командир? - озабоченно спросил МышлаевскийКарася.

- Конечно, командир предупредил, ты ж видишь, что он не явился? ответил Карась.

- К Турбиным не попадем сегодня днем?

- Нет уж, днем нельзя, придется закапывать... то да се. Едем к себе наквартиру.

В окнах было сине, а на дворе уже беловато, и вставал и расходилсятуман.ЧАСТЬ ВТОРАЯ8


Да, был виден туман. Игольчатый мороз, косматые лапы, безлунный,темный, а потом предрассветный снег, за Городом в далях маковки синих,усеянных сусальными звездами церквей и не потухающий до рассвета,приходящего с московского берега Днепра, в бездонной высоте над городомВладимирский крест.

К утру он потух. И потухли огни над землей. Но день особенно неразгорался, обещал быть серым, с непроницаемой завесой не очень высоко надУкраиной.

Полковник Козырь-Лешко проснулся в пятнадцати верстах от Города именнона рассвете, когда кисленький парный светик пролез в подслеповатое оконцехаты в деревне Попелюхе. Пробуждение Козыря совпало со словом:

- Диспозиция.

Первоначально ему показалось, что он увидел его в очень теплом сне идаже хотел отстранить рукой, как холодное слово. Но слово распухло, влезлов хату вместе с отвратительными красными прыщами на лице ординарца исмятым конвертом. Из сумки со слюдой и сеткой Козырь вытащил под оконцемкарту, нашел на ней деревню Борхуны, за Борхунами нашел Белый Гай,проверил ногтем рогулю дорог, усеянную, словно мухами, точками кустарниковпо бокам, а затем и огромное черное пятно - Город. Воняло махоркой отвладельца красных прыщей, полагавшего, что курить можно и при Козыре и отэтого война ничуть не пострадает, и крепким второсортным табаком, которыйкурил сам Козырь.

Козырю сию минуту предстояло воевать. Он отнесся к этому бодро, широкозевнул и забренчал сложной сбруей, перекидывая ремни через плечи. Спал онв шинели эту ночь, даже не снимая шпор. Баба завертелась с кринкой молока.Никогда Козырь молока не пил и сейчас не стал. Откуда-то приползли ребята.И один из них, самый маленький, полз по лавке совершенно голым задом,подбираясь к Козыреву маузеру. И не добрался, потому что Козырь маузерпристроил на себя.

Всю свою жизнь до 1914 года Козырь был сельским учителем. Вчетырнадцатом году попал на войну в драгунский полк и к 1917 году былпроизведен в офицеры. А рассвет четырнадцатого декабря восемнадцатого годапод оконцем застал Козыря полковником петлюровской армии, и никто в мире(и менее всего сам Козырь) не мог бы сказать, как это случилось. Апроизошло это потому, что война для него, Козыря, была призванием, аучительство лишь долгой и крупной ошибкой. Так, впрочем, чаще всего ибывает в нашей жизни. Целых лет двадцать человек занимается каким-нибудьделом, например, читает римское право, а на двадцать первом - вдругоказывается, что римское право ни при чем, что он даже не понимает его ине любит, а на самом деле он тонкий садовод и горит любовью к цветам.Происходит это, надо полагать, от несовершенства нашего социального строя,при котором люди сплошь и рядом попадают на свое место только к концужизни. Козырь попал к сорока пяти годам. А до тех пор был плохим учителем,жестоким и скучным.

- А ну-те, скажить хлопцам, щоб выбирались с хат, тай по коням, произнес Козырь и перетянул хрустнувший ремень на животе.

Курились белые хатки в деревне Попелюхе, и выезжал строй полковникаКозыря сабелюк на четыреста. В рядах над строем курилась махорка, и нервноходил под Козырем гнедой пятивершковый жеребец. Скрипели дровни обоза, наполверсты тянулись за полком. Полк качался в седлах, и тотчас же заПопелюхой развернулся в голове конной колонны двухцветный прапор - платголубой, плат желтый, на древке.

Козырь чаю не терпел и всему на свете предпочитал утром глоток водки.Царскую водку любил. Не было ее четыре года, а при гетманщине появилась навсей Украине. Прошла водка из серой баклажки по жилам Козыря веселымпламенем. Прошла водка и по рядам из манерок, взятых еще со склада в БелойЦеркви, и лишь прошла, ударила в голове колонны трехрядная итальянка изапел фальцет:

Гай за гаем, гаем,

Гаем зелененьким...

А в пятом ряду рванули басы:

Там орала дивчиненька

Воликом черненьким...

Орала... орала,

Не вмила гукаты.

Тай наняла казаченька

На скрипочке граты.

- Фью... ах! Ах, тах, тах!.. - засвистал и защелкал веселым соловьемвсадник у прапора. Закачались пики, и тряслись черные шлыки гробовогоцвета с позументом и гробовыми кистями. Хрустел снег под тысячью кованыхкопыт. Ударил радостный торбан.

- Так его! Не журись, хлопцы, - одобрительно сказал Козырь. И завилсявинтом соловей по снежным украинским полям.

Прошли Белый Гай, раздернулась завеса тумана, и по всем дорогамзачернело, зашевелилось, захрустело. У Гая на скрещении дорог пропустиливперед себя тысячи с полторы людей в рядах пехоты. Были эти люди одеты впередних шеренгах в синие одинакие жупаны добротного германского сукна,былиF2оньше лицами, подвижнее, умело несли винтовки - галичане. А в заднихрядах шли одетые в длинные до пят больничные халаты, подпоясанные желтымисыромятными ремнями. И на головах у всех колыхались германские разлапанныешлемы поверх папах. Кованые боты уминали снег.

От силы начали чернеть белые пути к Городу.

- Слава! - кричала проходящая пехота желто-блакитному прапору.

- Слава! - гукал Гай перелесками.

Славе ответили пушки позади и на левой руке. Командир корпуса облоги,полковник Торопец, еще в ночь послал две батареи к Городскому лесу. Пушкистали полукругом в снежном море и с рассветом начали обстрел.Шестидюймовые волнами грохота разбудили снежные корабельные сосны. Погромадному селению Пуще-Водице два раза прошло по удару, от которых вчетырех просеках в домах, сидящих в снегу, враз вылетели все стекла.Несколько сосен развернуло в щепы и дало многосаженные фонтаны снегу. Нозатем в Пуще смолкли звуки. Лес стал, как в полусне, и толькопотревоженные белки шлялись, шурша лапками, по столетним стволам. Двебатареи после этого снялись из-под Пущи и пошли на правый фланг. Онипересекли необъятные пахотные земли, лесистое Урочище, повернули по узкойдороге, дошли до разветвления и там развернулись уже в виду Города. Сраннего утра на Подгородней, на Савской, в предместье Города, Куреневке,стали рваться высокие шрапнели.

В низком снежном небе било погремушками, словно кто-то играл. Тамжители домишек уже с утра сидели в погребах, и в утренних сумерках быловидно, как иззябшие цепи юнкеров переходили куда-то ближе к сердцевинеГорода. Впрочем, пушки вскоре стихли и сменились веселой тарахтящейстрельбой где-то на окраине, на севере. Затем и она утихла.






Возможно заинтересуют книги: