Школьная библиотека

Увы. Одной жидкой цепи, конечно, недостаточно. Даже и при подкрепленииодной черепахой. Черепах-то должно было подойти целых четыре. И уверенноможно сказать, что, подойди они, полковник Болботун вынужден был быудалиться с Печерска. Но они не подошли.

Случилось это потому, что в броневой дивизион гетмана, состоящий изчетырех превосходных машин, попал в качестве командира второй машины некто иной, как знаменитый прапорщик, лично получивший в мае 1917 года изрук Александра Федоровича Керенского георгиевский крест, Михаил СеменовичШполянский.

Михаил Семенович был черный и бритый, с бархатными баками, чрезвычайнопохожий на Евгения Онегина. Всему Городу Михаил Семенович стал известеннемедленно по приезде своем из города Санкт-Петербурга. Михаил Семеновичпрославился как превосходный чтец в клубе "Прах" своих собственных стихов"Капли Сатурна" и как отличнейший организатор поэтов и председательгородского поэтического ордена "Магнитный Триолет". Кроме того, МихаилСеменович не имел себе равных как оратор, кроме того, управлял машина8как военными, так и типа гражданского, кроме того, содержал балеринуоперного театра Мусю Форд и еще одну даму, имени которой Михаил Семенович,как джентльмен, никому не открывал, имел очень много денег и щедрораздавал их взаймы членам "Магнитного Триолета";

пил белое вино,

играл в железку,

купил картину "Купающаяся венецианка",

ночью жил на Крещатике,

утром в кафе "Бильбокэ",

днем - в своем уютном номере лучшей гостиницы "Континенталь".

вечером - в "Прахе",

на рассвете писал научный труд "Интуитивное у Гоголя".

Гетманский Город погиб часа на три раньше, чем ему следовало бы, именноиз-за того, что Михаил Семенович второго декабря 1918 года вечером в"Прахе" заявил Степанову, Шейеру, Слоных и Черемшину (головка "МагнитногоТриолета") следующее:

- Все мерзавцы. И гетман, и Петлюра. Но Петлюра, кроме того, еще ипогромщик. Самое главное впрочем, не в этом. Мне стало скучно, потому чтоя давно не бросал бомб.

По окончании в "Прахе" ужина, за который уплатил Михаил Семенович, его,Михаила Семеновича, одетого в дорогую шубу с бобровым воротником ицилиндр, провожал весь "Магнитный Триолет" и пятый - некий пьяненький впальто с козьим мехом... О нем Шполянскому было известно немного:во-первых, что он болен сифилисом, во-вторых, что он написал богоборческиестихи, которые Михаил Семенович, имеющий большие литературные связи,пристроил в один из московских сборников, и, в-третьих, что он - Русаков,сын библиотекаря.

Человек с сифилисом плакал на свой козий мех под электрическим фонаремКрещатика и, впиваясь в бобровые манжеты Шполянского, говорил:

- Шполянский, ты самый сильный из всех в этом городе, который гниет также, как и я. Ты так хорош, что тебе можно простить даже твое жуткоесходство с Онегиным! Слушай, Шполянский... Это неприлично походить наОнегина. Ты как-то слишком здоров... В тебе нет благородной червоточины,которая могла бы сделать тебя действительно выдающимся человеком нашихдней... Вот я гнию и горжусь этим... Ты слишком здоров, но ты силен, каквинт, поэтому винтись туда!.. Винтись ввысь!.. Вот так...

И сифилитик показал, как нужно это делать. Обхватив фонарь, ондействительно винтился возле него, став каким-то образом длинным и тонким,как уж. Проходили проститутки мимо, в зеленых, красных, черных и белыхшапочках, красивые, как куклы, и весело бормотали винту:

- Занюхался, - т-твою мать?

Очень далеко стреляли пушки, и Михаил Семеныч действительно походил наОнегина под снегом, летящим в электрическом свете.

- Иди спать, - говорил он винту-сифилитику, немного отворачивая лицо,чтобы тот не кашлянул на него, - иди. - Он толкал концами пальцев козьепальто в грудь. Черные лайковые перчатки касались вытертого шевиота, иглаза у толкаемого были совершенно стеклянными. Разошлись. МихаилСеменович подозвал извозчика, крикнул ему: "Мало-Провальная", - и уехал, акозий мех, пошатываясь, пешком отправился к себе на Подол.

В квартире библиотекаря, ночью, на Подоле, перед зеркалом, держазажженную свечу в руке, стоял обнаженный до пояса владелец козьего меха.Страх скакал в глазах у него, как черт, руки дрожали, и сифилитик говорил,и губы у него прыгали, как у ребенка.

- Боже мой, боже мой, боже мой... Ужас, ужас, ужас... Ах, этот вечер! Янесчастлив. Ведь был же со мной и Шейер, и вот он здоров, он не заразился,потому что он счастливый человек. Может быть, пойти и убить эту самуюЛельку? Но какой смысл? Кто мне объяснит, какой смысл? О, господи,господи... Мне двадцать четыре года, и я мог бы, мог бы... Пройдетпятнадцать лет, может быть, меньше, и вот разные зрачки, гнущиеся ноги,потом безумные идиотские речи, а потом - я гнилой, мокрый труп.

Обнаженное до пояса худое тело отражалось в пыльном трюмо, свечанагорала в высоко поднятой руке, и на груди была видна нежная и тонкаязвездная сыпь. Слезы неудержимо текли по щекам больного, и тело еготряслось и колыхалось.

- Мне нужно застрелиться. Но у меня на это нет сил, к чему тебе, мойбог, я буду лгать? К чему тебе я буду лгать, мое отражение?

Он вынул из ящика маленького дамского письменного стола тонкую книгу,отпечатанную на сквернейшей серой бумаге. На обложке ее было напечатанокрасными буквами:

ФАНТОМИСТЫ - ФУТУРИСТЫ.

Стихи:

М.ШПОЛЯНСКОГО.

Б.ФРИДМАНА.

В.ШАРКЕВИЧА.

И.РУСАКОВА.

Москва, 1918

На странице тринадцатой раскрыл бедный больной книгу и увидал знакомыестроки:

Ив.Русаков

БОГОВО ЛОГОВО

Раскинут в небе

Дымный лог.

Как зверь, сосущий лапу,

Великий сущий папа

Медведь мохнатый

Бог.

В берлоге

Логе

Бейте бога.

Звук алый

Беговой битвы

Встречаю матерной молитвой.

- Ах-а-ах, - стиснув зубы, болезненно застонал больной. - Ах, повторил он в неизбывной муке.

Он с искаженным лицом вдруг плюнул на страницу со стихотворением ибросил книгу на пол, потом опустился на колени и, крестясь мелкимидрожащими крестами, кланяясь и касаясь холодным лбом пыльного паркета,стал молиться, возводя глаза к черному безотрадному окну:

- Господи, прости меня и помилуй за то, что я написал эти гнусныеслова. Но зачем же ты так жесток? Зачем? Я знаю, что ты меня наказал. О,как страшно ты меня наказал! Посмотри, пожалуйста, на мою кожу. Клянусьтебе всем святым, всем дорогим на свете, памятью мамы-покойницы - ядостаточно наказан. Я верю в тебя! Верю душой, телом, каждой нитью мозга.Верю и прибегаю только к тебе, потому что нигде на свете нет никого, ктобы мог мне помочь. У меня нет надежды ни на кого, кроме как на тебя.Прости меня и сделай так, чтобы лекарства мне помогли! Прости меня, что ярешил, будто бы тебя нет: если бы тебя не было, я был бы сейчас жалкойпаршивой собакой без надежды. Но я человек и силен только потому, что тысуществуешь, и во всякую минуту я могу обратиться к тебе с мольбой опомощи. И я верю, что ты услышишь мои мольбы, простишь меня и вылечишь.Излечи меня, о господи, забудь о той гнусности, которую я написал вприпадке безумия, пьяный, под кокаином. Не дай мне сгнить, и я клянусь,что я вновь стану человеком. Укрепи мои силы, избавь меня от кокаина,избавь от слабости духа и избавь меня от Михаила Семеновича Шполянского!

Свеча наплывала, в комнате холодело, под утро кожа больного покрыласьмелкими пупырышками, и на душе у больного значительно полегчало.

Михаил же Семенович Шполянский провел остаток ночи на Малой-Провальнойулице в большой комнате с низким потолком и старым портретом, на которомтускло глядели, тронутые временем, эполеты сороковых годов. МихаилСеменович без пиджака, в одной белой зефирной сорочке, поверх которойкрасовался черный с большим вырезом жилет, сидел на узенькой козетке иговорил женщине с бледным и матовым лицом такие слова:

- Ну, Юлия, я окончательно решил и поступаю к этой сволочи - гетману в