Школьная библиотека

равно дать не могу.

Он положил бумагу Най-Турса на видное место под пресс в виде голойженщины.

- Валенки, - монотонно ответил Най и, скосив глаза к носу, посмотрелтуда, где находились носки его сапог.

- Как? - не понял генерал и удивленно уставился на полковника.

- Валенки сию минуту давайте.

- Что такое? Как? - генерал выпучил глаза до предела.

Най повернулся к двери, приоткрыл ее и крикнул в теплый коридорособняка:

- Эй, взвод!

Генерал побледнел серенькой бледностью, переметнул взгляд с лица Ная натрубку телефона, оттуда на икону божьей матери в углу, а затем опять налицо Ная.

В коридоре загремело, застучало, и красные околыши алексеевскихюнкерских бескозырок и черные штыки замелькали в дверях. Генерал сталприподниматься с пухлого кресла.

- Я впервые слышу такую вещь... Это бунт...

- Пишите тгебование, ваше пгевосходительство, - сказал Най, - намнекогда, нам чегез час выходить. Непгиятель, говогят, под самым гогодом.

- Как?.. Что это?..

- Живей, - сказал Най каким-то похоронным голосом.

Генерал, вдавив голову в плечи, выпучив глаза, вытянул из-под женщиныбумагу и прыгающей ручкой нацарапал в углу, брызнув чернилами: "Выдать".

Най взял бумагу, сунул ее за обшлаг рукава и сказал юнкерам,наследившим на ковре:

- Ггузите валенки. Живо.

Юнкера, стуча и гремя, стали выходить, а Най задержался. Генерал,багровея, сказал ему:

- Я сейчас звоню в штаб командующего и поднимаю дело о предании васвоенному суду. Эт-то что-то...

- Попгобуйте, - ответил Най и проглотил слюну, - только попгобуйте. Ну,вот попгобуйте гади любопытства. - Он взялся за ручку, выглядывающую израсстегнутой кобуры. Генерал пошел пятнами и онемел.

- Звякни, гвупый стагик, - вдруг задушевно сказал Най, - я тебе изкольта звякну в голову, ты ноги пготянешь.

Генерал сел в кресло. Шея его полезла багровыми складками, а лицоосталось сереньким. Най повернулся и вышел.

Генерал несколько минут сидел в кожаном кресле, потом перекрестился наикону, взялся за трубку телефона, поднес ее к уху, услыхал глухое иинтимное "станция"... неожиданно ощутил перед собой траурные глазакартавого гусара, положил трубку и выглянул в окно. Увидал, как на дворесуетились юнкера, вынося из черной двери сарая серые связки валенок.Солдатская рожа каптенармуса, совершенно ошеломленного, виднелась начерном фоне. В руках у него была бумага. Най стоял у двуколки, растопыривноги, и смотрел на нее. Генерал слабой рукой взял со стола свежую газету,развернул ее и на первой странице прочитал:

"У реки Ирпеня столкновения с разъездами противника, пытавшимисяпроникнуть к Святошину..."

Бросил газету и сказал вслух:

- Будь проклят день и час, когда я ввязался в это...

Дверь открылась, и вошел похожий на бесхвостого хорька капитан помощник начальника снабжения. Он выразительно посмотрел на багровыегенеральские складки над воротничком и молвил:

- Разрешите доложить, господин генерал.

- Вот что, Владимир Федорович, - перебил генерал, задыхаясь и тоскливоблуждая глазами, - я почувствовал себя плохо... прилив... хем... я сейчаспоеду домой, а вы будьте добры без меня здесь распорядитесь.

- Слушаю, - любопытно глядя, ответил хорек, - как же прикажете быть?Запрашивают из четвертой дружины и из конно-горной валенки. Вы изволилираспорядиться двести пар?

- Да. Да! - пронзительно ответил генерал. - Да, я распорядился! Я! Сам!Изволил! У них исключение! Они сейчас выходят. Да. На позиции. Да!!

Любопытные огоньки заиграли в глазах хорька.

- Четыреста пар всего...

- Что ж я сделаю? Что? - сипло вскричал генерал, рожу я, что ли?! Рожуваленки? Рожу? Если будут запрашивать - дайте - дайте - дайте!!

Через пять минут на извозчике генерала Макушина отвезли домой.

В ночь с тринадцатого на четырнадцатое мертвые казармы вБрест-Литовском переулке ожили. В громадном заслякощенном зале загореласьэлектрическая лампа на стене между окнами (юнкера днем висели на фонарях истолбах, протягивая какие-то проволоки). Полтораста винтовок стояли вкозлах, и на грязных нарах вповалку спали юнкера. Най-Турс сидел удеревянного колченогого стола, заваленного краюхами хлеба, котелками состатками простывшей жижи, подсумками и обоймами, разложив пестрый планГорода. Маленькая кухонная лампочка отбрасывала пучок света наразрисованную бумагу, и Днепр был виден на ней разветвленным, сухим исиним деревом.

Около двух часов ночи сон стал морить Ная. Он шмыгал носом, клонилсянесколько раз к плану, как будто что-то хотел разглядеть в нем. Наконецнегромко крикнул:

- Юнкег?!

- Я, господин полковник, - отозвалось у двери, и юнкер, шуршаваленками, подошел к лампе.

- Я сейчас лягу, - сказал Най, - а вы меня газбудите чегез тги часа.Если будет телефоног'амма, газбудите пгапогщика Жагова, и в зависимости отее содегжания он будет меня будить или нет.

Никакой телефонограммы не было... Вообще в эту ночь штаб не беспокоилотряд Ная. Вышел отряд на рассвете с тремя пулеметами и тремя двуколками,растянулся по дороге. Окраинные домишки словно вымерли. Но, когда отрядвышел на Политехническую широчайшую улицу, на ней застал движение. Враненьких сумерках мелькали, погромыхивая, фуры, брели серые отдельныепапахи. Все это направлялось назад в Город и часть Ная обходило снекоторой пугливостью. Медленно и верно рассветало, и над садами казенныхдач над утоптанным и выбитым шоссе вставал и расходился туман.

С этого рассвета до трех часов дня Най находился на Политехническойстреле, потому что днем все-таки приехал юнкер из его связи на четвертойдвуколке и привез ему записку карандашом из штаба.

"Охранять Политехническое шоссе и, в случае появления неприятеля,принять бой".

Этого неприятеля Най-Турс увидел впервые в три часа дня, когда на левойруке, вдали, на заснеженном плацу военного ведомства показалисьмногочисленные всадники. Это и был полковник Козырь-Лешко, согласнодиспозиции полковника Торопца пытающийся войти на стрелу и по нейпроникнуть в сердце Города. Собственно говоря, Козырь-Лешко, невстретивший до самого подхода к Политехнической стреле никакогосопротивления, не нападал на Город, а вступал в него, вступал победно ишироко, прекрасно зная,F7то следом за его полком идет еще курень конныхгайдамаков полковника Сосненко, два полка синей дивизии, полк сечевыхстрельцов и шесть батарей. Когда на плацу показались конные точки,шрапнели стали рваться высоко, по-журавлиному, в густом, обещающем снегнебе. Конные точки собрались в ленту и, захватив во всю ширину шоссе,стали пухнуть, чернеть, увеличиваться и покатились на Най-Турса. По цепямюнкеров прокатился грохот затворов, Най вынул свисток, пронзительносвистнул и закричал:

- Пгямо по кавагегии!.. залпами... о-гонь!

Искра прошла по серому строю цепей, и юнкера отправили Козырю первыйзалп. Три раза после этого рвало штуку полотна от самого неба до стенПолитехнического института, и три раза, отражаясь хлещущим громом, стрелялнай-турсов батальон. Конные черные ленты вдали сломались, рассыпались иисчезли с шоссе.

Вот в это-то время с Наем что-то произошло. Собственно говоря, ни одинчеловек в отряде еще ни разу не видел Ная испуганным, а тут показалосьюнкерам, будто Най увидал что-то опасное где-то в небе, не то услыхалвдали... одним словом, Най приказал отходить на Город. Один взвод осталсяи, перекатывая рокот, бил по стреле, прикрывая отходящие взводы. Затемперебежал и сам. Так две версты бежали, припадая и будя эхом великуюдорогу, пока не оказались на скрещении стрелы с тем самым Брест-Литовскимпереулком, где провели прошлую ночь. Перекресток умер совершенно, и нигдене было ни одной души.

Здесь Най отделил трех юнкеров и приказал им:

- Бегом на Полевую и на Богщаговскую, узнать, где наши части и что сними. Если встгетите фугы, двуколки или какие-нибудь сгедствапегедвижения, отступающие неогганизованно, взять их. В случаесопготивления уг'ожать оружием, а затем его и пгименить...

Юнкера убежали назад и налево и скрылись, а спереди вдруг откуда-тоначали бить в отряд пули. Они застучали по крышам, стали чаще, и в цепиупал юнкер лицом в снег и окрасил его кровью. За ним другой, охнув,отвалился от пулемета. Цепи Ная растянулись и стали гулко рокотать постреле беглым непрерывным огнем, встречая колдовским образом вырастающиеиз земли темненькие цепочки неприятеля. Раненых юнкеров подняли,размоталась белая марля. Скулы Ная пошли желваками. Он все чаще и чащеповорачивал туловище, стараясь далеко заглянуть во фланги, и даже по еголицу было видно, что он нетерпеливо ждет посланных юнкеров. И они,