Школьная библиотека

Последними словами командира были:

- Штабная сволочь. Отлично понимаю большевиков.

Ночью Николка зажег верхний фонарь в своей угловой комнате и вырезал усебя на двери большой крест и изломанную надпись под ним перочинным ножом:"п.Турс. 14-го дек. 1918 г. 4 ч. дня".

"Най" откинул для конспирации на случай, если придут с обыскомпетлюровцы.

Хотел не спать, чтобы не пропустить звонка, Елене в стену постучал исказал:

- Ты спи, - я не буду спать.

И сейчас же после этого заснул как мертвый, одетым, на кровати. Еленаже не спала до рассвета и все слушала и слушала, не раздастся ли звонок.Но не было никакого звонка, и старший брат Алексей пропал.

Уставшему, разбитому человеку спать нужно, и уж одиннадцать часов, авсе спится и спится... Оригинально спится, я вам доложу! Сапоги мешают,пояс впился под ребра, ворот душит, и кошмар уселся лапками на груди.

Николка завалился головой навзничь, лицо побагровело, из горла свист...Свист!.. Снег и паутина какая-то... Ну, кругом паутина, черт, ее дери!Самое главное пробраться сквозь эту паутину, а то она, проклятая,нарастает, нарастает и подбирается к самому лицу. И чего доброго, окутаеттак, что и не выберешься! Так и задохнешься. За сетью паутины чистейшийснег, сколько угодно, целые равнины. Вот на этот снег нужно выбраться, ипоскорее, потому что чей-то голос как будто где-то ахнул: "Никол!" И тут,вообразите, поймалась в эту паутину какая-то бойкая птица и застучала...Ти-ки-тики, тики, тики. Фью. Фи-у! Тики! Тики. Фу ты, черт! Ее самое невидно, но свистит где-то близко, и еще кто-то плачется на свою судьбу, иопять голос: "Ник! Ник! Николка!!"

- Эх! - крякнул Николка, разодрал паутину и разом сел, всклокоченный,растерзанный, с бляхой на боку. Светлые волосы стали дыбом, словно кто-тоНиколку долго трепал.

- Кто? Кто? Кто? - в ужасе спросил Николка, ничего не понимая.

- Кто. Кто, кто, кто, кто, кто, так! так!.. Фи-ти! Фи-у! Фьюх! ответила паутина, и скорбный голос сказал, полный внутренних слез:

- Да, с любовником!

Николка в ужасе прижался к стене и уставился на видение. Видение было вкоричневом френче, коричневых же штанах-галифе и сапогах с желтымижокейскими отворотами. Глаза, мутные и скорбные, глядели из глубочайшихорбит невероятно огромной головы, коротко остриженной. Несомненно, онобыло молодо, видение-то, но кожа у него была на лице старческая,серенькая, и зубы глядели кривые и желтые. В руках у видения находиласьбольшая клетка с накинутым на нее черным платком и распечатанное голубоеписьмо...

"Это я еще не проснулся", - сообразил Николка и сделал движение рукой,стараясь разодрать видение, как паутину, и пребольно ткнулся пальцами впрутья. В черной клетке тотчас, как взбесилась, закричала птица изасвистала, и затарахтела.

- Николка! - где-то далеко-далеко прокричал Еленин голос в тревоге.

"Господи Иисусе, - подумал Николка, - нет, я проснулся, но сразу жесошел с ума, и знаю отчего - от военного переутомления. Боже мой! И вижууже чепуху... а пальцы? Боже! Алексей не вернулся... ах, да... он невернулся... убили... ой, ой, ой!"

- С любовником на том самом диване, - сказало видение трагическимголосом, - на котором я читал ей стихи.

Видение оборачивалось к двери, очевидно, к какому-то слушателю, нопотом окончательно устремилось к Николке:

- Да-с, на этом самом диване... Они теперь сидят и целуются... послевекселей на семьдесят пять тысяч, которые я подписал не задумываясь, какджентльмен. Ибо джентльменом был и им останусь всегда. Пусть целуются!

"О, ей, ей", - подумал Николка. Глаза его выкатились и спинапохолодела.

- Впрочем, извиняюсь, - сказало видение, все более и более выходя иззыбкого, сонного тумана и превращаясь в настоящее живое тело, - вам,вероятно, не совсем ясно? Так не угодно ли, вот письмо, - оно вам всеобъяснит. Я не скрываю своего позора ни от кого, как джентльмен.

И с этими словами неизвестный вручил Николке голубое письмо. Совершенноошалев, Николка взял его и стал читать, шевеля губами, крупный,разгонистый и взволнованный почерк. Без всякой даты, на нежном небесномлистке было написано:

"Милая, милая Леночка! Я знаю ваше доброе сердце и направляю его прямок вам, по-родственному. Телеграмму я, впрочем, послала, он все вам самрасскажет, бедный мальчик. Лариосика постиг ужасный удар, и я долгобоялась, что он не переживет его. Милочка Рубцова, на которой, как вызнаете, он женился год тому назад, оказалась подколодной змеей! Приютитеего, умоляю, и согрейте так, как вы умеете это делать. Я аккуратно будупереводить вам содержание. Житомир стал ему ненавистен, и я вполне этопонимаю. Впрочем, не буду больше ничего писать, - я слишком взволнована, исейчас идет санитарный поезд, он сам вам все расскажет. Целую вас крепко,крепко и Сережу!"

После этого стояла неразборчивая подпись.

- Я птицу захватил с собой, - сказал неизвестный, вздыхая, - птица лучший друг человека. Многие, правда, считают ее лишней в доме, но я одномогу сказать - птица уж, во всяком случае, никому не делает зла.

Последняя фраза очень понравилась Николке. Не стараясь уже ничегопонять, он застенчиво почесал непонятным письмом бровь и стал спускатьноги с кровати, думая: "Неприлично... спросить, как его фамилия?..Удивительное происшествие..."

- Это канарейка? - спросил он.

- Но какая! - ответил неизвестный восторженно, - собственно, это даже ине канарейка, а настоящий кенар. Самец. И таких у меня в Житомирепятнадцать штук. Я перевез их к маме, пусть она кормит их. Этот негодяй,наверное, посвертывал бы им шеи. Он ненавидит птиц. Разрешите поставить еепока на ваш письменный стол?

- Пожалуйста, - ответил Николка. - Вы из Житомира?

- Ну да, - ответил неизвестный, - и представьте, совпадение: я прибылодновременно с вашим братом.

- Каким братом?

- Как с каким? Ваш брат прибыл вместе со мной, - ответил удивленнонеизвестный.

- Какой брат? - жалобно вскричал Николка, - какой брат? Из Житомира?!

- Ваш старший брат...

Голос Елены явственно выкрикнул в гостиной: "Николка! Николка! ИлларионЛарионыч! Да будите же его! Будите!"

- Трики, фит, фит, трики! - протяжно заорала птица.

Николка уронил голубое письмо и пулей полетел через книжную в столовуюи в ней замер, растопырив руки.

Алексей Турбин в черном чужом пальто с рваной подкладкой, в черныхчужих брюках лежал неподвижно на диванчике под часами. Его лицо былобледно синеватой бледностью, а зубы стиснуты. Елена металась возле него,халат ее распахнулся, и были видны черные чулки и кружево белья. Онахваталась то за пуговицы на груди Турбина, то за руки, крича: "Никол!Dикол!"

Через три минуты Николка в сдвинутой на затылок студенческой фуражке, всерой шинели нараспашку бежал, тяжело пыхтя, вверх по Алексеевскому спускуи бормотал: "А если его нету? Вот, боже мой, история с желтыми отворотами!Но Курицкого нельзя звать ни в коем случае, это совершенно ясно... Кит икот..." Птица оглушительно стучала у него в голове - кити, кот, кити, кот!

Через час в столовой стоял на полу таз, полный красной жидкой водой,валялись комки красной рваной марли и белые осколки посуды, которуюобрушил с буфета неизвестный с желтыми отворотами, доставая стакан. Поосколкам все бегали и ходили с хрустом взад и вперед. Турбин бледный, ноуже не синеватый, лежал по-прежнему навзничь на подушке. Он пришел всознание и хотел что-то сказать, но остробородый, с засученными рукавами,доктор в золотом пенсне, наклонившись к нему, сказал, вытирая марлейокровавленные руки:

- Помолчите, коллега...

Анюта, белая, меловая, с огромными глазами, и Елена, растрепанная,рыжая, подымали Турбина и снимали с него залитую кровью и водой рубаху сразрезанным рукавом.

- Вы разрежьте дальше, уж нечего жалеть, - сказал остробородый.

Рубаху на Турбине искромсали ножницами и сняли по кускам, обнажив худоежелтоватое тело и левую руку, только что наглухо забинтованную до плеча.Концы дранок торчали вверху повязки и внизу" Николка стоял на коленях,осторожно расстегивая пуговицы, и снимал с Турбина брюки.

- Совсем раздевайте и сейчас же в постель, - говорил клинобородыйбасом. Анюта из кувшина лила ему на руки, и мыло клочьями падало в таз.Неизвестный стоял в сторонке, не принимая участия в толкотне и суете, игорько смотрел то на разбитые тарелки, то, краснея, на растерзанную Елену- капот ее совсем разошелся. Глаза неизвестного были увлажнены слезами.

Несли Турбина из столовой в его комнату все, и тут неизвестный принялучастие: он подсунул руки под коленки Турбину и нес его ноги.

В гостиной Елена протянула врачу деньги. Тот отстранил рукой...

- Что вы, ей-богу, - сказал он, - с врача? Тут поважней вопрос. Всущности, в госпиталь надо...

- Нельзя, - донесся слабый голос Турбина, - нельзя в госпит...

- Помолчите, коллега, - отозвался доктор, - мы и без вас управимся. Да,конечно, я сам понимаю... Черт знает что сейчас делается в городе... - Он