Школьная библиотека

всю тесную пещеру под одеялом, и раненый просил - "пить". То Николкино, тоЕленино, то Лариосиково лица показывались в дымке, наклонялись и слушали.Глаза у всех стали страшно похожими, нахмуренными и сердитыми. СтрелкиНиколки сразу стянулись и стали, как у Елены, - ровно половина шестого.Николка поминутно выходил в столовую - свет почему-то горел в этот вечертускло и тревожно - и смотрел на часы. Тонкрх... тонкрх... сердито ипредостерегающе ходили часы с хрипотой, и стрелки их показывали то девять,то девять с четвертью, то девять с половиной...

- Эх, эх, - вздыхал Николка и брел, как сонная муха, из столовой черезприхожую мимо спальни Турбина в гостиную, а оттуда в кабинет и выглядывал,отвернув белые занавески, через балконную дверь на улицу... "Чего доброго,не струсил бы врач... не придет..." - думал он. Улица, крутая и кривая,была пустыннее, чем все эти дни, но все же уж не так ужасна. И шли изредкаи скрипели понемногу извозчичьи сани. Но редко... Николка соображал, чтопридется, пожалуй, идти... И думал, как уломать Елену.

- Если до десяти с половиной он не придет, я пойду сама с ЛариономЛарионовичем, а ты останешься дежурить у Алеши... Молчи, пожалуйста...Пойми, у тебя юнкерская физиономия... А Лариосику дадим штатскоеАлешине... И его с дамой не тронут...

Лариосик суетился, изъявлял готовность пожертвовать собой и идти одномуи пошел надевать штатское платье.

Нож совсем пропал, но жар пошел гуще - поддавал тиф на каменку, и вжару пришла уже не раз не совсем ясная и совершенно посторонняя турбинскойжизни фигура человека. Она была в сером.

- А ты знаешь, он, вероятно, кувыркнулся? Серый? - вдруг отчетливо истрого молвил Турбин и посмотрел на Елену внимательно. - Это неприятно...Вообще, в сущности, все птицы. В кладовую бы в теплую убрать, да посадить,в тепле и опомнились бы.

- Что ты, Алеша? - испуганно спросила Елена, наклоняясь и чувствуя, какв лицо ей веет теплом от лица Турбина. - Птица? Какая птица?

Лариосик в черном штатском стал горбатым, широким, скрыл под брюкамижелтые отвороты. Он испугался, глаза его жалобно забегали. На цыпочках,балансируя, он выбежал из спаленки через прихожую в столовую, черезкнижную повернул в Николкину и там, строго взмахивая руками, кинулся кклетке на письменном столе и набросил на нее черный плат... Но это былолишнее - птица давно спала в углу, свернувшись в оперенный клубок, имолчала, не ведая никаких тревог. Лариосик плотно прикрыл дверь в книжную,а из книжной в столовую.

- Неприятно... ох, неприятно, - беспокойно говорил Турбин, глядя вугол, - напрасно я застрелил его... Ты слушай... - Он стал освобождатьздоровую руку из-под одеяла... - Лучший способ пригласить и объяснить,чего, мол, мечешься, как дурак?.. Я, конечно, беру на себя вину... Всепропало и глупо...

- Да, да, - тяжко молвил Николка, а Елена повесила голову. Турбинвстревожился, хотел подниматься, но острая боль навалилась, он застонал,потом злобно сказал:

- Уберите тогда!..

- Может быть, вынести ее в кухню? Я, впрочем, закрыл ее, она молчит, тревожно зашептал Елене Лариосик.

Елена махнула рукой: "Нет, нет, не то..." Николка решительными шагамивышел в столовую. Волосы его взъерошились, он глядел на циферблат: часыпоказывали около десяти. Встревоженная Анюта вы8ла из двери в столовую.

- Что, как Алексей Васильевич? - спросила она.

- Бредит, - с глубоким вздохом ответил Николка.

- Ах ты, боже мой, - зашептала Анюта, - чего же это доктор не едет?

Николка глянул на нее и вернулся в спальню. Он прильнул к уху Елены иначал внушать ей:

- Воля твоя, а я отправлюсь за ним. Если нет его, надо звать другого.Десять часов. На улице совершенно спокойно.

- Подождем до половины одиннадцатого, - качая головой и кутая руки вплаток, отвечала Елена шепотом, - другого звать неудобно. Я знаю, этотпридет.

Тяжелая, нелепая и толстая мортира в начале одиннадцатого поместилась вузкую спаленку. Черт знает что! Совершенно немыслимо будет жить. Оназаняла все от стены до стены, так, что левое колесо прижалось к постели.Невозможно жить, нужно будет лазить между тяжелыми спицами, потомсгибаться в дугу и через второе, правое колесо протискиваться, да еще свещами, а вещей навешано на левой руке бог знает сколько. Тянут руку кземле, бечевой режут подмышку. Мортиру убрать невозможно, вся квартирастала мортирной, согласно распоряжению, и бестолковый полковник Малышев, иставшая бестолковой Елена, глядящая из колес, ничего не могут предпринять,чтобы убрать пушку или, по крайней мере, самого-то больного человекаперевести в другие, сносные условия существования, туда, где нет никакихмортир. Самая квартира стала, благодаря проклятой, тяжелой и холоднойштуке, как постоялый двор. Колокольчик на двери звонит часто... бррынь...и стали являться с визитами. Мелькнул полковник Малышев, нелепый, каклопарь, в ушастой шапке и с золотыми погонами, и притащил с собой ворохбумаг. Турбин прикрикнул на него, и Малышев ушел в дуло пушки и сменилсяНиколкой, суетливым, бестолковым и глупым в своем упрямстве. Николка давалпить, но не холодную, витую струю из фонтана, а лил теплую противную воду,отдающую кастрюлей.

- Фу... гадость эту... перестань, - бормотал Турбин.

Николка и пугался и брови поднимал, но был упрям и неумел. Елена не разпревращалась в черного и лишнего Лариосика, Сережина племянника, и, вновьвозвращаясь в рыжую Елену, бегала пальцами где-то возле лба, и от этогобыло очень мало облегченья. Еленины руки, обычно теплые и ловкие, теперь,как грабли, расхаживали длинно, дурацки и делали все самое ненужное,беспокойное, что отравляет мирному человеку жизнь на цейхгаузном проклятомдворе. Вряд ли не Елена была и причиной палки, на которую насадилитуловище простреленного Турбина. Да еще садилась... что с ней?.. на конецэтой палки, и та под тяжестью начинала медленно до тошноты вращаться... Апопробуйте жить, если круглая палка врезывается в тело! Нет, нет, нет, онинесносны! и как мог громче, но вышло тихо, Турбин позвал:

- Юлия!

Юлия, однако, не вышла из старинной комнаты с золотыми эполетами напортрете сороковых годов, не вняла зову больного человека. И совсем быбедного больного человека замучили серые фигуры, начавшие хождение поквартире и спальне, наравне с самими Турбиными, если бы не приехалтолстый, в золотых очках - настойчивый и очень умелый. В честь егопоявления в спаленке прибавился еще один свет - свет стеариновой трепетнойсвечи в старом тяжелом и черном шандале. Свеча то мерцала на столе, тоходила вокруг Турбина, а над ней ходил по стене безобразный Лариосик,похожий на летучую мышь с обрезанными крыльями. Свеча наклонялась, оплываябелым стеарином. Маленькая спаленка пропахла тяжелым запахом йода, спиртаи эфира. На столе возник хаос блестящих коробочек с огнями вникелированных зеркальцах и горы театральной ваты - рождественского снега.Турбину толстый, золотой, с теплыми руками, сделал чудодейственный укол вздоровую руку, и через несколько минут серые фигуры пересталибезобразничать. Мортиру выдвинули на веранду, причем сквозь стекла,завешенные, ее черное дуло отнюдь не казалось страшным. Стало свободнеедышать, потому что уехало громадное колесо и не требовалось лазить междуспицами. Свеча потухла, и со стены исчез угловатый, черный, как уголь,Ларион, Лариосик Суржанский из Житомира, а лик Николки стал болееосмысленным и не таким раздражающе упрямым, быть может, потому, чтострелка, благодаря надежде на искусство толстого золотого, разошлась и нестоль непреклонно и отчаянно висела на остром подбородке. Назад отполовины шестого к без двадцати пять пошло времечко, а часы в столовой,хоть и не соглашались с этим, хоть настойчиво и посылали стрелки всевперед и вперед, но уже шли без старческой хрипоты и брюзжания ипо-прежнему - чистым, солидным баритоном били - тонк! И башенным боем, какв игрушечной крепости прекрасных галлов Людовика XIV, били на башне бом!.. Полночь... слушай... полночь... слушай... Били предостерегающе, ичьи-то алебарды позвякивали серебристо и приятно. Часовые ходили иохраняли, ибо башни, тревоги и оружие человек воздвиг, сам того не зная,для одной лишь цели - охранять человеческий покой и очаг. Из-за него онвоюет, и, в сущности говоря, ни из-за чего другого воевать ни в коемслучае не следует.

Только в очаге покоя Юлия, эгоистка, порочная, но обольстительнаяженщина, согласна появиться. Она и появилась, ее нога в черном чулке, крайчерного отороченного мехом ботика мелькнул на легкой кирпичной лесенке, иторопливому стуку и шороху ответил плещущий колокольчиками гавот оттуда,где Людовик XIV нежился в небесно-голубом саду на берегу озера, опьяненныйсвоей славой и присутствием обаятельных цветных женщин.

В полночь Николка предпринял важнейшую и, конечно, совершенносвоевременную работу. Прежде всего он пришел с грязной влажной тряпкой изкухни, и с груди Саардамского Плотника исчезли слова:

"Да здравствует Россия...

Да здравствует самодержавие!

Бей Петлюру!"

Затем при горячем участии Лариосика были произведены и более важныеработы. Из письменного стола Турбина ловко и бесшумно был вытащен Алешинбраунинг, две обоймы и коробка патронов к нему. Николка проверил его иубедился, что из семи патронов старший шесть где-то расстрелял.

- Здорово... - прошептал Николка.

Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы Лариосик оказалсяпредателем. Ни в коем случае не может быть на стороне Петлюры