Школьная библиотека

интеллигентный человек вообще, а джентльмен, подписавший векселей насемьдесят пять тысяч и посылающий телеграммы в шестьдесят три слова, вчастности... Машинным маслом и керосином наилучшим образом были смазаны инай-турсов кольт и Алешин браунинг. Лариосик, подобно Николке, засучилрукава и помогал смазывать и укладывать все в длинную и высокую жестянуюкоробку из-под карамели. Работа была спешной, ибо каждому порядочномучеловеку, участвовавшему в революции, отлично известно, что обыски привсех властях происходят от двух часов тридцати минут ночи до шести часовпятнадцати минут утра зимой и от двенадцати часов ночи до четырех утралетом. Все же работа задержалась, благодаря Лариосику, который, знакомясьс устройством десятизарядного пистолета системы Кольт, вложил в ручкуобойму не тем концом и, чтобы вытащить ее, понадобилось значительноеусилие и порядочное количество масла. Кроме того, произошло второе инеожиданное препятствие: коробка со вложенными в нее револьверами,погонами Николки и Алексея, шевроном и карточкой наследника Алексея,коробка, выложенная внутри слоем парафиновой бумаги и снаружи по всем швамоблепленная липкими полосами электрической изоляции, не пролезала вфорточку.

Дело было вот в чем: прятать так прятать!.. Не все же такие идиоты, какВасилиса. Как спрятать, Николка сообразил еще днем. Стена дома N_13подходила к стене соседнего 11-го номера почти вплотную - оставалось неболее аршина расстояния. Из дома N_13 в этой стене было только три окна одно из Николкиной угловой, два из соседней книжной, совершенно ненужные(все равно темно), и внизу маленькое подслеповатое оконце, забранноерешеткой, из кладовки Василисы, а стена соседнего N_11 совершенно глухая.Представьте себе великолепное ущелье в аршин, темное и невидное даже сулицы, и не доступное со двора ни для кого, кроме разве случайныхмальчишек. Вот как раз и будучи мальчишкой, Николка, играя в разбойников,лазил в него, спотыкаясь на грудах кирпичей, и отлично запомнил, что постене тринадцатого номера тянется вверх до самой крыши ряд костылей.Вероятно раньше, когда 11-го номера еще не существовало, на этих костыляхдержалась пожарная лестница, а потом ее убрали. Костыли же остались.Высунув сегодня вечером руку в форточку, Николка и двух секунд не шарил, асразу нащупал костыль. Ясно и просто. Но вот коробка, обвязанная накресттройным слоем прекрасного шпагата, так называемого сахарного, сприготовленной петлей, не лезла в форточку.

- Ясное дело, надо окно вскрывать, - сказал Николка, слезая сподоконника.

Лариосик отдал дань уму и находчивости Николки, после чего приступил краспечатыванию окна. Эта каторжная работа заняла не менее полчаса,распухшие рамы не хотели открываться. Но, в конце концов, все-таки удалосьоткрыть сперва первую, а потом и вторую, причем на Лариосиковой сторонелопнуло длинной извилистой трещиной стекло.

- Потушите свет! - скомандовал Николка"

Свет погас, и страшнейший мороз хлынул в комнату. Николка высунулся дополовины в черное обледенелое пространство и зацепил верхнюю петлю закостыль. Коробка прекрасно повисла на двухаршинном шпагате. С улицызаметить никак нельзя, потому что брандмауэр 13-го номера подходит к улицекосо, не под прямым углом, и потому, что высоко висит вывеска швейноймастерской. Можно заметить только если залезть в щель. Но никто не залезетранее весны, потому что со двора намело гигантские сугробы, а с улицыпрекраснейший забор и, главное, идеально то, что можно контролировать, неоткрывая окна; просунул руку в форточку, и готово: можно потрогать шпагат,как струну. Отлично.

Вновь зажегся свет, и, размяв на подоконнике замазку, оставшуюся сосени у Анюты, Николка замазал окно наново. Даже если бы каким-нибудьчудом и нашли, то всегда готов ответ: "Позвольте? Это чья же коробка? Ах,револьверы... наследник?..

- Ничего подобного! Знать не знаю и ведать не ведаю. Черт его знает,кто повесил! С крыши залезли и повесили. Мало ли кругом народу? Так то-с.Мы люди мирные, никаких наследников..."

- Идеально сделано, клянусь богом, - говорил Лариосик.

Как не идеально! Вещь под руками и в то же время вне квартиры.

Было три часа ночи. В эту ночь, по-видимому, никто не придет. Елена стяжелыми истомленными веками вышла на цыпочках в столовую. Николка долженпBл ее сменить. Николка с трех до шести, а с шести до девяти Лариосик.

Говорили шепотом.

- Значит так: тиф, - шептала Елена, - имейте в виду, что сегоднязабегала уже Ванда, справлялась, что такое с Алексеем Васильевичем. Ясказала, может быть, тиф... Вероятно она не поверила, уж очень у нееглазки бегали... Все расспрашивала, - как у нас, да где были наши, да неранили ли кого. Насчет раны ни звука.

- Ни, ни, ни, - Николка даже руками замахал, - Василиса такой трус,какого свет не видал! Ежели в случае чего, он так и ляпнет кому угодно,что Алексея ранили, лишь бы только себя выгородить.

- Подлец, - сказал Лариосик, - это подло!

В полном тумане лежал Турбин. Лицо его после укола было совершенноспокойно, черты лица обострились и утончились. В крови ходил и сторожилуспокоительный яд. Серые фигуры перестали распоряжаться, как у себя дома,разошлись по своим делишкам, окончательно убрали пушку. Если кто дажесовершенно посторонний и появлялся, то все-таки вел себя прилично,стараясь связаться с людьми и вещами, коих законное место всегда вквартире Турбиных. Раз появился полковник Малышев, посидел в кресле, ноулыбался таким образом, что все, мол, хорошо и будет к лучшему, а небубнил грозно и зловеще и не набивал комнату бумагой. Правда, он жегдокументы, но не посмел тронуть диплом Турбина и карточки матери, да и жегна приятном и совершенно синеньком огне от спирта, а это огоньуспокоительный, потому что за ним, обычно, следует укол. Часто звонилзвоночек к мадам Анжу.

- Брынь... - говорил Турбин, намереваясь передать звук звонка тому, ктосидел в кресле, а сидели по очереди то Николка, то неизвестный с глазамимонгола (не смел буянить вследствие укола), то скорбный Максим, седой идрожащий. - Брынь... - раненый говорил ласково и строил из гибких тенейдвижущуюся картину, мучительную и трудную, но заканчивающуюся необычайными радостным и больным концом.

Бежали часы, крутилась стрелка в столовой и, когда на белом циферблатекороткая и широкая пошла к пяти, настала полудрема. Турбин изредкашевелился, открывал прищуренные глаза и неразборчиво бормотал:

- По лесенке, по лесенке, по лесенке не добегу, ослабею, упаду... Аноги ее быстрые... ботики... по снегу... След оставишь... волки...Бррынь... бррынь...13

"Брынь" в последний раз Турбин услыхал, убегая по черному ходу измагазина неизвестно где находящейся и сладострастно пахнущей духами мадамАнжу. Звонок. Кто-то только что явился в магазин. Быть может, такой же,как сам Турбин, заблудший, отставший, свой, а может быть, и чужие преследователи. Во всяком случае, вернуться в магазин невозможно.Совершенно лишнее геройство.

Скользкие ступени вынесли Турбина во двор. Тут он совершенно явственноуслыхал, что стрельба тарахтела совсем недалеко, где-то на улице, ведущейшироким скатом вниз к Крещатику, да вряд ли и не у музея. Тут же сталоясно, что слишком много времени он потерял в сумеречном магазине напечальные размышления и что Малышев был совершенно прав, советуя емупоторопиться. Сердце забилось тревожно.

Осмотревшись, Турбин убедился, что длинный и бесконечно высокий желтыйящик дома, приютившего мадам Анжу, выпирал на громадный двор и тянулсяэтот двор вплоть до низкой стенки, отделявшей соседнее владение управленияжелезных дорог. Турбин, прищурившись, огляделся и пошел, пересекаяпустыню, прямо на эту стенку. В ней оказалась калитка, к великомуудивлению Турбина, не запертая. Через нее он попал в противный дворуправления. Глупые дырки управления неприятно глядели, и ясночувствовалось, что все управление вымерло. Под гулким сводом,пронизывающим дом, по асфальтовой дороге доктор вышел на улицу. Было ровночетыре часа дня на старинных часах на башне дома напротив. Началочуть-чуть темнеть. Улица совершенно пуста. Мрачно оглянулся Турбин,гонимый предчувствием, и двинулся не вверх, а вниз, туда, гдегромоздились, присыпанные снегом в жидком сквере. Золотые ворота. Одинлишь пешеход в черном пальто пробежал навстречу Турбину с испуганным видоми скрылся. Улица пустая вообще производит ужасное впечатление, а тут ещегде-то под ложечкой томило и сосало предчувствие. Злобно морщась, чтобыпреодолеть нерешительность - ведь все равно идти нужно, по воздуху домойне перелетишь, - Турбин приподнял воротник шинели и двинулся.

Тут он понял, что отчасти томило - внезапное молчание пушек. Двепоследних недели непрерывно они гудели вокруг, а теперь в небе наступилатишина. Но зато в городе, и именно там, внизу, на Крещатике, яснопересыпалась пачками стрельба. Нужно было бы Турбину повернуть сейчас отЗолотых ворот влево по переулку, а там, прижимаясь за Софийским собором,тихонечко и выбрался бы к себе, переулками, на Алексеевский спуск. Если бытак сделал Турбин, жизнь его пошла бы по-иному совсем, но вот Турбин такне сделал. Есть же такая сила, что заставляет иногда глянуть вниз с обрывав горах... Тянет к холодку... к обрыву. И так потянуло к музею. Непременнопонадобилось увидеть, хоть издали, что там возле него творится. И, вместотого чтобы свернуть, Турбин сделал десять лишних шагов и вышел наВладимирскую улицу. Тут сразу тревога крикнула внутри, и очень отчетливо