Школьная библиотека

- Сзади есть? - очень отрывисто, лаконически, инстинктивно сберегая духжизни, спросил.

- Есть, - она ответила с испугом.

- Затяните выше... тут... спасете.

Возникла никогда еще не испытанная боль, кольца зелени, вкладываясьодно в другое или переплетаясь, затанцевали в передней. Турбин укусилнижнюю губу.

Она затянула, он помогал зубами и правой рукой, и жгучим узлом, такимобразом, выше раны обвили руку. И тотчас перестала течь кровь...

Женщина перевела его так: он стал на колени и правую руку закинул ей наплечо, тогда она помогла ему стать на слабые, дрожащие ноги и повела,поддерживая его всем телом. Он видел кругом темные тени полных сумерек вкакой-то очень низкой старинной комнате. Когда же она посадила его начто-то мягкое и пыльное, под ее рукой сбоку вспыхнула лампа под вишневымплатком. Он разглядел узоры бархата, край двубортного сюртука на стене враме и желто-золотой эполет. Простирая к Турбину руки и тяжело дыша отволнения и усилий, она сказала:

- Коньяк есть у меня... Может быть, нужно?.. Коньяк?..

Он ответил:

- Немо4ленно...

И повалился на правый локоть.

Коньяк как будто помог, по крайней мере, Турбину показалось, что он неумрет, а боль, что грызет и режет плечо, перетерпит. Женщина, стоя наколенях бинтом завязала раненую руку, сползла ниже к его ногам и стащила снего валенки. Потом принесла подушку и длинный, пахнущий сладким давнимзапахом японский с диковинными букетами халат.

- Ложитесь, - сказала она.

Лег покорно, она набросила на него халат, сверху одеяло и стала у узкойоттоманки, всматриваясь ему в лицо.

Он сказал:

- Вы... вы замечательная женщина. - После молчания: - Я полежу немного,пока вернутся силы, поднимусь и пойду домой... Потерпите еще немногобеспокойство.

В сердце его заполз страх и отчаяние: "Что с Еленой? Боже, боже...Николка. За что Николка погиб? Наверно, погиб..."

Она молча указала на низенькое оконце, завешенное шторой с помпонами.Тогда он ясно услышал далеко и ясно хлопушки выстрелов.

- Вас сейчас же убьют, будьте уверены, - сказала она.

- Тогда... я вас боюсь... подвести... Вдруг придут... револьвер...кровь... там в шинели, - он облизал сухие губы. Голова его тонко кружиласьот потери крови и от коньяку. Лицо женщины стало испуганным. Онапризадумалась.

- Нет, - решительно сказала она, - нет, если бы нашли, то уже были быздесь. Тут такой лабиринт, что никто не отыщет следов. Мы пробежали трисада. Но вот убрать нужно сейчас же...

Он слышал плеск воды, шуршанье материи, стук в шкафах...

Она вернулась, держа в руках за ручку двумя пальцами браунинг так,словно он был горячий, и спросила:

- Он заряжен?

Выпростав здоровую руку из-под одеяла, Турбин ощупал предохранитель иответил:

- Несите смело, только за ручку.

Она еще раз вернулась и смущенно сказала:

- На случай, если все-таки появятся... Вам нужно снять и рейтузы... Выбудете лежать, я скажу, что вы мой муж больной...

Он, морщась и кривя лицо, стал расстегивать пуговицы. Она решительноподошла, стала на колени и из-под одеяла за штрипки вытащила рейтузы иунесла. Ее не было долго. В это время он видел арку. В сущности говоря,это были две комнаты. Потолки такие низкие, что, если бы рослый человекстал на цыпочки, он достал бы до них рукой. Там, за аркой в глубине, былотемно, но бок старого пианино блестел лаком, еще что-то поблескивало, и,кажется, цветы фикусы. А здесь опять этот край эполета в раме.

Боже, какая старина!.. Эполеты его приковали. Был мирный свет сальнойсвечки в шандале. Был мир, и вот мир убит. Не возвратятся годы. Еще сзадиокна низкие, маленькие, и сбоку окно. Что за странный домик? Она одна. Ктотакая? Спасла... Мира нет... Стреляют там...

Она вошла, нагруженная охапкой дров, и с громом выронила их в углу упечки.

- Что вы делаете? Зачем? - спросил он в сердцах.

- Все равно мне нужно было топить, - ответила она, и чуть мелькнула унее в глазах улыбка, - я сама топлю...

- Подойдите сюда, - тихо попросил ее Турбин. - Вот что, я и непоблагодарил вас за все, что вы... сделали... Да и чем... - Он протянулруку, взял ее пальцы, она покорно придвинулась, тогда он поцеловал еехудую кисть два раза. Лицо ее смягчилось, как будто тень тревоги сбежала снего, и глаза ее показались в этот момент необычайной красоты.

- Если бы не вы, - продолжал Турбин, - меня бы, наверное, убили.

- Конечно, - ответила она, - конечно... А так вы убили одного...

Турбин приподнял голову.

- Я убил? - спросил он, чувствуя вновь слабость и головокружение.

- Угу. - Она благосклонно кивнула головой и поглядела на Турбина сострахом и любопытством. - Ух, как это страшно... они самое меня чуть незастрелили. - Она вздрогнула...

- Как убил?

- Ну да... Они выскочили, а вы стали стрелять, и первый грохнулся...Ну, может быть, ранили... Ну, вы храбрый... Я думала, что я в обморокупаду... Вы отбежите, стрельнете в них... и опять бежите... Вы, наверное,капитан?

- Почему вы решили, что я офицер? Почему кричали мне - "офицер"?

Она блеснула глазами.

- Я думаю, решишь, если у вас кокарда на папахе. Зачем так бравировать?

- Кокарда? Ах, боже... это я... я... - Ему вспомнился звоночек...зеркало в пыли... - Все снял... а кокарду-то забыл!.. Я не офицер, сказал он, - я военный врач. Меня зовут Алексей Васильевич Турбин...Позвольте мне узнать, кто вы такая?

- Я - Юлия Александровна Рейсс.

- Почему вы одна?

Она ответила как-то напряженно и отводя глаза в сторону:

- Моего мужа сейчас нет. Он уехал. И матери его тоже. Я одна... Помолчав, она добавила: - Здесь холодно... Брр... Я сейчас затоплю.

Дрова разгорались в печке, и одновременно с ними разгоралась жестокаяголовная боль. Рана молчала, все сосредоточилось в голове. Началось слевого виска, потом разлилось по темени и затылку. Какая-то жилка сжаласьнад левой бровью и посылала во все стороны кольца тугой отчаянной боли.Рейсс стояла на коленях у печки и кочергой шевелила в огне. Мучаясь, тозакрывая, то открывая глаза, Турбин видел откинутую назад голову,заслоненную от жара белой кистью, и совершенно неопределенные волосы, нето пепельные, пронизанные огнем, не то золотистые, а брови угольные ичерные глаза. Не понять - красив ли этот неправильный профиль и нос сгорбинкой. Не разберешь, что в глазах. Кажется, испуг, тревога, а можетбыть, и порок... Да, порок.

Когда она так сидит и волна жара ходит по ней, она представляетсячудесной, привлекательной. Спасительница.

Многие часы ночи, когда давно кончился жар в печке и начался жар в рукеи голове, кто-то ввинчивал в темя нагретый жаркий гвоздь и разрушал мозг."У меня жар, - сухо и беззвучно повторял Турбин и внушал себе: - Надоутром встать и перебраться домой..." Гвоздь разрушал мозг и, в концеконцов, разрушил мысль и о Елене, и о Николке, о доме и Петлюре. Все стало- все равно. Пэтурра... Пэтурра... Осталось одно - чтобы прекратиласьболь.

Глубокой же ночью Рейсс в мягких, отороченных мехом туфлях пришла сюдаи сидела возле него, и опять, обвив рукой ее шею и слабея, он шел черезмаленькие комнаты. Перед этим она собралась с силами и сказала ему:

- Вы встаньте, если только можете. Не обращайте на меня никакоговнимания. Я вам помогу. Потом ляжете совсем... Ну, если не можете...

Он ответил:

- Нет, я пойду... только вы мне помогите...

Она привела его к маленькой двери этого таинственного домика и так жепривела обратно. Ложась, лязгая зубами в ознобе и чувствуя, что сжалиласьи утихает голова, он сказал:

- Клянусь, я вам этого не забуду... Идите спать...

- Молчите, я буду вам гладить голову, - ответила она.

Потом вся тупая и злая боль вытекла из головы, стекла с висков в еемягкие руки, а по ним и по ее телу - в пол, крытый пыльным пухлым ковром,и там погибла. Вместо боли по всему телу разливался ровный, приторный жар.Рука онемела и стала тяжелой, как чугунная, поэтому он и не шевелил ею, алишь закрыл глаза и отдался на волю жару. Сколько времени он так пролежал,сказать бы он не сумел: может быть, пять минут, а может быть, и многочасов. Но, во всяком случае, ему казалось, что так лежать можно было бывсю вечность, в огне. Когда он открыл глаза тихонько, чтобы не вспугнутьсидящую возле него, он увидел прежнюю картину: ровно, слабо горелалампочка под красным абажуром, разливая мирный свет, и профиль женщины был