Книга "Белая гвардия". Страница 46

обтирая закоченевшие руки об штаны. - Ларион, дай мне по морде, обратился он к Лариосику. - Тот заморгал глазами, потом выкатил их исказал:

- Что ты, Николаша? Зачем же так впадать в отчаяние? - Он робко сталшаркать руками по спине Николки и рукавом сбивать снег.

- Не говоря о том, что Алеша оторвет мне голову, если, даст бог,поправится, - продолжал Николка, - но самое главное... най-турсов кольт!..Лучше б меня убили самого, ей-богу!.. Это бог наказал меня за то, что янад Василисой издевался. И жаль Василису, но ты понимаешь, они этим самымревольвером его и отделали. Хотя, впрочем, его можно и без всякихревольверов обобрать, как липочку... Такой уж человек. - Эх... Вот какаяистория. Бери бумагу, Ларион, будем окно заклеивать.

Ночью из ущелья вылезли с гвоздями, топором и молотком Николка,Мышлаевский и Лариосик. Ущелье было короткими досками забито наглухо. СамНиколка с остервенением вгонял длинные, толстые гвозди с таким расчетом,чтобы они остриями вылезли наружу. Еще позже на веранде со свечами ходили,а затем через холодную кладовую на чердак 5зли Николка, Мышлаевский иЛариосик. На чердаке, над квартирой, со зловещим топотом они лазили всюду,сгибаясь между теплыми трубами, между бельем, и забили слуховое окно.


Василиса, узнав об экспедиции на чердак, обнаружил живейший интерес итоже присоединился и лазил между балками, одобряя все действияМышлаевского.

- Какая жалость, что вы не дали нам как-нибудь знать. Нужно было быВанду Михайловну послать к нам через черный ход, - говорил Николка, капаясо свечи стеарином.

- Ну, брат, не очень-то, - отозвался Мышлаевский, - когда уже они былив квартире, это, друг, дело довольно дохлое. Ты думаешь, они не стали бызащищаться? Еще как. Ты прежде чем в квартиру бы влез, получил бы пулю вживот. Вот и покойничек. Так-то-с. А вот не пускать, это дело другогорода.


- Угрожали выстрелить через дверь, Виктор Викторович, - задушевносказал Василиса.

- Никогда бы не выстрелили, - отозвался Мышлаевский, гремя молотком, ни в коем случае. Всю бы улицу на себя навлекли.

Позже ночью Карась нежился в квартире Лисовичей, как Людовик XIV. Этомупредшествовал такой разговор:

- Не придут же сегодня, что вы! - говорил Мышлаевский.

- Нет, нет, нет, - вперебой отвечали Ванда и Василиса на лестнице, - мыумоляем, просим вас или Федора Николаевича, просим!.. Что вам стоит? ВандаМихайловна чайком вас напоит. Удобно уложим. Очень просим и завтра тоже.Помилуйте, без мужчины в квартире!

- Я ни за что не засну, - подтвердила Ванда, кутаясь в пуховый платок.

- Коньячок есть у меня - согреемся, - неожиданно залихватски как-тосказал Василиса.

- Иди, Карась, - сказал Мышлаевский.

Вследствие этого Карась и нежился. Мозги и суп с постным маслом, как иследовало ожидать, были лишь симптомами той омерзительной болезнискупости, которой Василиса заразил свою жену. На самом деле в недрахквартиры скрывались сокровища, и они были известны только одной Ванде. Настоле в столовой появилась банка с маринованными грибами, телятина,вишневое варенье и настоящий, славный коньяк Шустова с колоколом. Карасьпотребовал рюмку для Ванды Михайловны и ей налил.

- Не полную, не полную, - кричала Ванда.

Василиса, отчаянно махнув рукой, подчиняясь Карасю, выпил одну рюмку.

- Ты не забывай, Вася, что тебе вредно, - нежно сказала Ванда.

После авторитетного разъяснения Карася, что никому абсолютно не можетбыть вреден коньяк и что его дают даже малокровным с молоком, Василисавыпил вторую рюмку, и щеки его порозовели, и на лбу выступил пот. Карасьвыпил пять рюмок и пришел в очень хорошее расположение духа. "Если б ееоткормить, она вовсе не так уж дурна", - думал он, глядя на Ванду.

Затем Карась похвалил расположение квартиры Лисовичей и обсудил плансигнализации в квартиру Турбиных: один звонок из кухни, другой изпередней. Чуть что - наверх звонок. И, пожалуйста, выйдет открыватьМышлаевский, это будет совсем другое дело.

Карась очень хвалил квартиру: и уютно, и хорошо меблирована, и одиннедостаток - холодно.

Ночью сам Василиса притащил дров и собственноручно затопил печку вгостиной. Карась, раздевшись, лежал на тахте между двумя великолепнейшимипростынями и чувствовал себя очень уютно и хорошо. Василиса в рубашке, вподтяжках пришел к нему и присел на кресло со словами:

- Не спится, знаете ли, вы разрешите с вами немного побеседовать?

Печка догорела, Василиса круглый, успокоившийся, сидел в креслах,вздыхал и говорил:

- Вот-с как, Федор Николаевич. Все, что нажито упорным трудом, в одинвечер перешло в карманы каких-то негодяев... путем насилия. Вы не думайте,чтобы я отрицал революцию, о нет, я прекрасно понимаю историческиепричины, вызвавшие все это.

Багровый отблеск играл на лице Василисы и застежках его подтяжек.Карась в чудесном коньячном расслаблении начинал дремать, стараясьсохранить на лице вежливое внимание...

- Но, согласитесь сами. У нас в России, в стране, несомненно, наиболееотсталой, революция уже выродилась в пугачевщину... Ведь что ж такоеделается... Мы лишились в течение каких-либо двух лет всякой опоры взаконе, минимальной защиты наших прав человека и гражданина. Англичанеговорят...

- М-ме, англичане... они, конечно, - пробормотал Карась, чувствуя, чтомягкая стена начинает отделять его от Василисы.

- ...А тут, какой же "твой дом - твоя крепость", когда вы негарантированы в собственной вашей квартире за семью замками от того, чтошайка, вроде той, что была у меня сегодня, не лишит вас не толькоимущества, но, чего доброго, и жизни?!

- На сигнализацию и на ставни наляжем, - не очень удачно, соннымголосом ответил Карась.

- Да ведь, Федор Николаевич! Да ведь дело, голубчик, не в однойсигнализации! Никакой сигнализацией вы не остановите того развала иразложения, которые свили теперь гнездо в душах человеческих. Помилуйте,сигнализация - частный случай, а предположим, она испортится?

- Починим, - ответил счастливый Карась.

- Да ведь нельзя же всю жизнь строить на сигнализации и каких-либо тамревольверах. Не в этом дело. Я говорю вообще, обобщая, так сказать,случай. Дело в том, что исчезло самое главное, уважение к собственности. Араз так, дело кончено. Если так, мы погибли. Я убежденный демократ понатуре и сам из народа. Мой отец был простым десятником на железнойдороге. Все, что вы видите здесь, и все, что сегодня у меня отняли этимошенники, все это нажито и сделано исключительно моими руками. И,поверьте, я никогда не стоял на страже старого режима, напротив, признаюсьвам по секрету, я кадет, но теперь, когда я своими глазами увидел, во чтовсе это выливается, клянусь вам, у меня является зловещая уверенность, чтоспасти нас может только одно... - Откуда-то из мягкой пелены, окутывающейКарася, донесся шепот... - Самодержавие. Да-с... Злейшая диктатура, какуюможно только себе представить... Самодержавие...

"Эк разнесло его, - думал блаженный Карась. - М-да, самодержавие штука хитрая". Эхе-мм... - проговорил он сквозь вату.

- Ах, ду-ду-ду-ду - хабеас корпус, ах, ду-ду-ду-ду. Ай, ду-ду... бубнил голос через вату, - ай, ду-ду-ду, напрасно они думают, что такоеположение вещей может существовать долго, ай ду-ду-ду, и восклицают многиелета. Нет-с! Многие лета это не продолжится, да и смешно было бы думать,что...

- Крепость Иван-город, - неожиданно перебил Василису покойный комендантв папахе,

- многая лета!

- И Ардаган и Каре, - подтвердил Карась в тумане,

- многая лета!

Реденький почтительный смех Василисы донесся издали.

- Многая лета!!

радостно спели голоса в Карасевой голове.16

Многая ле-ета. Многая лета,

Много-о-о-о-га-ая ле-е-е-т-а...

вознесли девять басов знаменитого хора Толмашевского.

Мн-о-о-о-о-о-о-о-о-гая л-е-е-е-е-е-та...

разнесли хрустальные дисканты.

Многая... Многая... Многая...

рассыпаясь в сопрано, ввинтил в самый купол хор.

- Бач! Бач! Сам Петлюра...

- Бач, Иван...

- У, дурень... Петлюра уже на площади...

Сотни голов на хорах громоздились одна на другую, давя друг друга,свешивались с балюстрады между древними колоннами, расписанными черными






Возможно заинтересуют книги: