Школьная библиотека

фресками. Крутясь, волнуясь, напирая, давя друг друга, лезли к балюстраде,стараясь глянуть в бездну собора, но сотни голов, как желтые яблоки,висели тесным, тройным слоем. В бездне качалась душная тысячеголоваяволна, и над ней плыл, раскаляясь, пот и пар, ладанный дым, нагар сотенсвечей, копоть тяжелых лампад на цепях. Тяжкая завеса серо-голубая,скрипя, ползла по кольцам и закрывала резные, витые, векового металла,темного и мрачного, как весь мрачный собор Софии, царские врата. Огненныехвосты свечей в паникадилах потрескивали, колыхались, тянулись дымнойниткой вверх. Им не хватало воздуха. В приделе алтаря была невероятнаякутерьма. Из боковых алтарских дверей, по гранитным, истертым плитамсыпались золотые ризы, взмахивали орари. Лезли из круглых картонокфиолетовые камилавки, со стен, качаясь, снимались хоругви. Страшный баспротодиакона Серебрякова рычал где-то в гуще. Риза, безголовая, безрукая,горбом витала над толпой, затем утонула в толпе, потом вынесло вверх одинрукав ватной рясы, другой. Взмахивали клетчатые платки, свиваBись в жгуты.

- Отец Аркадий, щеки покрепче подвяжите, мороз лютый, позвольте, я вампомогу.

Хоругви кланялись в дверях, как побежденные знамена, плыли коричневыелики и таинственные золотые слова, хвосты мело по полу.

- Посторонитесь...

- Батюшки, куда ж?

- Манька! Задавят...

- О ком же? (бас, шепот). Украинской народной республике?

- А черт ее знает (шепот).

- Кто ни поп, тот батька...

- Осторожно...

Многая лета!!!

зазвенел, разнесся по всему собору хор... Толстый, багровыйТолмашевский угасил восковую, жидкую свечу и камертон засунул в карман.Хору в коричневых до пят костюмах, с золотыми позументами, колышабелобрысыми, словно лысыми, головенками дискантов, качаясь кадыками,лошадиными головами басов, потек с темных, мрачных хор. Лавинами из всехпролетов, густея, давя друг друга, закипел в водоворотах, зашумел народ.

Из придела выплывали стихари, обвязанные, словно от зубной боли, головыс растерянными глазами, фиолетовые, игрушечные, картонные шапки. ОтецАркадий, настоятель кафедрального собора, маленький щуплый человек,водрузивший сверх серого клетчатого платка самоцветами искрящуюся митру,плыл, семеня ногами в потоке. Глаза у отца были отчаянные, трясласьбороденка.

- Крестный ход будет. Вали, Митька.

- Тише вы! Куда лезете? Попов подавите...

- Туда им и дорога.

- Православные!! Ребенка задавили...

- Ничего не понимаю...

- Як вы не понимаете, то вы б ишлы до дому, бо тут вам робыть немачого...

- Кошелек вырезали!!!

- Позвольте, они же социалисты. Так ли я говорю? При чем же здесь попы?

- Выбачайте.

- Попам дай синенькую, так они дьяволу обедню отслужат.

- Тут бы сейчас на базар, да по жидовским лавкам ударить. Самый раз...

- Я на вашей мови не размовляю.

- Душат женщину, женщину душат...

- Га-а-а-а... Га-а-а-а...

Из боковых заколонных пространств, с хор, со ступени на ступень, плечок плечу, не повернуться, не шелохнуться, тащило к дверям, вертело.Коричневые с толстыми икрами скоморохи неизвестного века неслись,приплясывая и наигрывая на дудках, на старых фресках на стенах. Через всепроходы, в шорохе, гуле, несло полузадушенную, опьяненную углекислотой,дымом и ладаном толпу. То и дело в гуще вспыхивали короткие болезненныекрики женщин. Карманные воры с черными кашне работали сосредоточенно,тяжело, продвигая в слипшихся комках человеческого давленного мяса ученыевиртуозные руки. Хрустели тысячи ног, шептала, шуршала толпа.

- Господи, боже мой...

- Иисусе Христе... Царица небесная, матушка...

- И не рад, что пошел. Что же это делается?

- Чтоб тебя, сволочь, раздавило...

- Часы, голубчики, серебряные часы, братцы родные. Вчера купил...

- Отлитургисали, можно сказать...

- На каком же языке служили, отцы родные, не пойму я?

- На божественном, тетка.

- От строго заборонють, щоб не було бильш московской мови.

- Что ж это, позвольте, как же? Уж и на православном, родном языкеговорить не разрешается?

- С корнями серьги вывернули. Пол-уха оборвали...

- Большевика держите, казаки! Шпиен! Большевицкий шпиен!

- Це вам не Россия, добродию.

- Ох, боже мой, с хвостами... Глянь, в галунах, Маруся.

- Дур... но мне...

- Дурно женщине.

- Всем, матушка, дурно. Всему народу чрезвычайно плохо. Глаз, глазвыдушите, не напирайте. Что вы взбесились, анафемы?!

- Геть! В Россию! Геть с Украины!

- Иван Иванович, тут бы полиции сейчас наряды, помните, бывало, вдвунадесятые праздники... Эх, хо, хо.

- Николая вам кровавого давай? Мы знаем, мы все знаем, какие мысли увас в голове находятся.

- Отстаньте от меня, ради Христа. Я вас не трогаю.

- Господи, хоть бы выход скорей... Воздуху живого глотнуть.

- Не дойду. Помру.

Через главный выход напором перло и выпихивало толпу, вертело, бросало,роняли шапки, гудели, крестились. Через второй боковой, где мгновенновыдавили два стекла, вылетел, серебряный с золотом, крестный, задавленныйи ошалевший, ход с хором. Золотые пятна плыли в черном месиве, торчаликамилавки и митры, хоругви наклонно вылезали из стекол, выпрямлялись иплыли торчком.

Был сильный мороз. Город курился дымом. Соборный двор, топтанныйтысячами ног, звонко, непрерывно хрустел. Морозная дымка веяла в остывшемвоздухе, поднималась к колокольне. Софийский тяжелый колокол на главнойколокольне гудел, стараясь покрыть всю эту страшную, вопящую кутерьму.Маленькие колокола тявкали, заливаясь, без ладу и складу, вперебой, точносатана влез на колокольню, сам дьявол в рясе и, забавляясь, поднималгвалт. В черные прорези многоэтажной колокольни, встречавшей некогдатревожным звоном косых татар, видно было, как метались и кричали маленькиеколокола, словно яростные собаки на цепи. Мороз хрустел, курился.Расплавляло, отпускало душу на покаяние, и черным-черно разливался пособорному двору народушко.

Старцы божий, несмотря на лютый мороз, с обнаженными головами, толысыми, как спелые тыквы, то крытыми дремучим оранжевым волосом, уже селирядом по-турецки вдоль каменной дорожки, ведущей в великий пролетстаро-софийской колокольни, и пели гнусавыми голосами.

Слепцы-лирники тянули за душу отчаянную песню о Страшном суде, и лежалидонышком книзу рваные картузы, и падали, как листья, засаленныекарбованцы, и глядели из картузов трепанные гривны.

Ой, когда конец века искончается,

А тогда Страшный суд приближается...

Страшные, щиплющие сердце звуки плыли с хрустящей земли, гнусаво,пискливо вырываясь из желтозубых бандур с кривыми ручками.

- Братики, сестрички, обратите внимание на убожество мое. Подайте,Христа ради, что милость ваша будет.

- Бегите на площадь, Федосей Петрович, а то опоздаем.

- Молебен будет.

- Крестный ход.

- Молебствие о даровании победы и одоления революционному оружиюнародной украинской армии.

- Помилуйте, какие же победы и одоление? Победили уже.

- Еще побеждать будут!

- Поход буде.

- Куды поход?

- На Москву.

- На какую Москву?

- На самую обыкновенную.

- Руки коротки.

- Як вы казалы? Повторить, як вы казалы? Хлопцы, слухайте, що винказав!

- Ничего я не говорил!

- Держи, держи его, вора, держи!!

- Беги, Маруся, через те ворота, здесь не пройдем. Петлюра, говорят, наплощади. Петлюру смотреть.

- Дура, Петлюра в соборе.

- Сама ты дура. Он на белом коне, говорят, едет.

- Слава Петлюри! Украинской Народной Республике слава!!!

- Дон... дон... дон... Дон-дон-дон... Тирли-бомбом. Дон-бом-бом, бесились колокола.

- Воззрите на сироток, православные граждане, добрые люди... Слепому...Убогому...