Школьная библиотека

Николка побоялся сказать, что Най-Турс именно офицер, и сказал так:

- Ну да, и его тоже убили...

- Он офицер, мобилизованный гетманом, - сказала Ирина, - Най-Турс, - ипододвинулась к человеку.

Тому было, по-видимому, все равно, кто такой Най-Турс, он боком глянулна Ирину и ответил, кашляя и плюя на пол:

- Я не знаю, як тут быть. Занятия уже кончены, и никого в залах нема.Другие сторожа ушли. Трудно искать. Очень трудно. Бо трупы перенесли внижние кладовки. Трудно, дуже трудно...

Ирина Най расстегнула сумочку, вынула денежную бумажку и протянуласторожу. Николка отвернулся, боясь, что честный человек сторож будетпротестовать против этого. Но сторож не протестовал...

- Спасибо, барышня, - сказал он и оживился, - найти можно. Толькоразрешение нужно. Если профессор дозволит, можно забрать труп.

- А где же профессор?.. - спросил Николка.

- Они здесь, только они заняты. Я не знаю... доложить?..

- Пожалуйста, пожалуйста, доложите ему сейчас же, - попросил Николка, я его сейчас же узнаю, убитого...

- Доложить можно, - сказал сторож и по2ел их. Они поднялись поступенькам в коридор, где запах стал еще страшнее. Потом по коридору,потом влево, и запах ослабел, и посветлело, потому что коридор был подстеклянной крышей. Здесь и справа и слева двери были белы. У одной из нихсторож остановился, постучал, потом снял шапку и вошел. В коридоре былотихо, и через крышу сеялся свет. В углу вдали начинало смеркаться. Сторожвышел и сказал:

- Зайдите сюда.

Николка вошел туда, за ним Ирина Най... Николка снял фуражку иразглядел первым долгом черные пятна лоснящихся штор в огромной комнате ипучок страшного острого света, падавшего на стол, а в пучке черную бородуи изможденное лицо в морщинах и горбатый нос. Потом, подавленный,оглянулся по стенам. В полутьме поблескивали бесконечные шкафы, и в нихмерещились какие-то уроды, темные и желтые, как страшные китайские фигуры.Еще вдали увидал высокого человека в жреческом кожаном фартуке и черныхперчатках. Тот склонился над длинным столом, на котором стояли, как пушки,светлея зеркалами и золотом в свете спущенной лампочки, под зеленымтюльпаном, микроскопы.

- Что вам? - спросил профессор.

Николка по изможденному лицу и этой бороде узнал, что он именнопрофессор, а тот жрец меньше - какой-то помощник.

Николка кашлянул, все глядя на острый пучок, который выходил из лампы,странно изогнутой - блестящей, и на другие вещи - на желтые пальцы оттабаку, на ужасный отвратительный предмет, лежащий перед профессором, человеческую шею и подбородок, состоящие из жил и ниток, утыканных,увешанных десятками блестящих крючков и ножниц...

- Вы родственники? - спросил профессор. У него был глухой голос,соответствующий изможденному лицу и этой бороде. Он поднял голову иприщурился на Ирину Най, на ее меховую шубку и ботики.

- Я его сестра, - сказала Най, стараясь не смотреть на то, что лежалоперед профессором.

- Вот видите, Сергей Николаевич, как с этим трудно. Уж не первыйслучай... Да, может, он еще и не у нас. В чернорабочую ведь возили трупы?

- Возможно, - отозвался тот высокий и бросил какой-то инструмент всторону...

- Федор! - крикнул профессор...

- Нет, вы туда... Туда вам нельзя... Я сам... - робко молвил Николка...

- Сомлеете, барышня, - подтвердил сторож. - Здесь, - добавил он, можно подождать.

Николка отвел его в сторону, дал ему еще две бумажки и попросил егопосадить барышню на чистый табурет. Сторож, пыхтя горящей махоркой, вынестабурет откуда-то, где стояли зеленая лампа и скелеты.

- Вы не медик, панычу? Медики, те привыкают сразу, - и, открыв большуюдверь, щелкнул выключателем, Шар загорелся вверху под стеклянным потолком.Из комнаты шел тяжкий запах. Цинковые столы белели рядами. Они были пусты,и где-то со стуком падала вода в раковину. Под ногами гулко звенелкаменный пол. Николка, страдая от запаха, оставшегося здесь, должно быть,навеки, шел, стараясь не думать. Они со сторожем вышли черезпротивоположные двери в совсем темный коридор, где сторож зажег маленькуюлампу, затем прошли немного дальше. Сторож отодвинул тяжелый засов, открылчугунную дверь и опять щелкнул. Холодом обдало Николку. Громадные цилиндрыстояли в углах черного помещения и доверху, так, что выпирало из них, былиполны кусками и обрезками человеческого мяса, лоскутами кожи, пальцами,кусками раздробленных костей. Николка отвернулся, глотая слюну, а сторожсказал ему:

- Понюхайте, панычу.

Николка закрыл глаза, жадно втянул в нос нестерпимую резь - запахнашатыря из склянки.

Как в полусне, Николка, сощурив глаз, видел вспыхнувший огонек в трубкеФедора и слышал сладостный дух горящей махорки. Федор возился долго сзамком у сетки лифта, открыл его, и они с Николкой стали на платформу.Федор дернул ручку, и платформа пошла вниз, скрипя. Снизу тянуло ледянымхолодом. Платформа стала. Вошли в огромную кладовую. Николка мутно виделто, чего он никогда не видел. Как дрова в штабелях, одни на других, лежалиголые, источающие несносный, душащий человека, несмотря на нашатырь, смрадчеловеческого тела. Ноги, закоченевшие или расслабленные, торчалиступнями. Женские головы лежали со взбившимися и разметанными волосами, агруди их были мятыми, жеваными, в синяках.

- Ну, теперь будем ворочать их, а вы глядите, - сказал сторож,наклоняясь. Он ухватил за ногу труп женщины, и она, скользкая, со стукомсползла, как по маслу, на пол. Николке она показалась страшно красивой,как ведьма, и липкой. Глаза ее были раскрыты и глядели прямо на ФедораНиколка с трудом отвел глаза от шрама, опоясывающего ее, как краснойлентой, и глядел в стороны. Его мутило, и голова кружилась при мысли, чтонужно будет разворачивать всю эту многослитную груду слипшихся тел.

- Не надо. Стойте, - слабо сказал он Федору и сунул склянку в карман, вон он. Нашел. Он сверху. Вон, вон.

Федор тотчас двинулся, балансируя, чтобы не поскользнуться на полу,ухватил Най-Турса за голову и сильно дернул. На животе у Ная ничком лежалаплоская, широкобедрая женщина, и в волосах у нее тускло, как обломокстекла, светился в затылке дешевенький, забытый гребень. Федор ловко,попутно выдернул его, бросил в карман фартука и перехватил Ная под мышки.Голова того, вылезая со штабеля, размоталась, свисла, и острый, небритыйподбородок задрался кверху, одна рука соскользнула.

Федор не швырнул Ная, как швырнул женщину, а бережно, под мышки, сгибаяуже расслабленное тело, повернул его так, что ноги Ная загребли по полу, кНиколке лицом, и сказал:

- Вы смотрите - он? Чтобы не было ошибки...

Николка глянул Наю прямо в глаза, открытые, стеклянные глаза Наяотозвались бессмысленно. Левая щека у него была тронута чуть заметнойзеленью, а по груди, животу расплылись и застыли темные широкие пятна,вероятно, крови.

- Он, - сказал Николка.

Федор так же под мышки втащил Ная на платформу лифта и опустил его кногам Николки. Мертвый раскинул руки и опять задрал подбородок. Федорвзошел сам, тронул ручку, и платформа ушла вверх.

В ту же ночь в часовне все было сделано так, как Николка хотел, исовесть его была совершенно спокойна, но печальна и строга. Прианатомическом театре в часовне, голой и мрачной, посветлело. Гробкакого-то неизвестного в углу закрыли крышкой, и тяжелый, неприятный истрашный чужой покойник сосед не смущал покоя Ная. Сам Най значительностал радостнее и повеселел в гробу.

Най - обмытый сторожами, довольными и словоохотливыми, Най - чистый, вофренче без погон, Най с венцом на лбу под тремя огнями, и, главное, Най саршином пестрой георгиевской ленты, собственноручно Николкой уложенной подрубаху на холодную его вязкую грудь. Старуха мать от трех огней повернулак Николке трясущуюся голову и сказала ему:

- Сын мой. Ну, спасибо тебе.

И от этого Николка опять заплакал и ушел из часовни на снег. Кругом,над двором анатомического театра, была ночь, снег, и звезды крестами, ибелый Млечный путь.18

Турбин стал умирать днем двадцать второго декабря. День этот былмутноват, бел и насквозь пронизан отблеском грядущего через два днярождества. В особенности этот отблеск чувствовался в блеске паркетногопола в гостиной, натертого совместными усилиями Анюты, Николки иЛариосика, бесшумно шаркавших накануне. Так же веяло рождеством отпереплетиков лампадок, начищенных Анютиными руками. И, наконец, пахлохвоей и зелень осветила угол у разноцветного Валентина, как бы навекизабытого над открытыми клавишами...

Я за сестру...

Елена вышла около полудня из двери турбинской комнаты не совсем