Школьная библиотека

- Ух... а...

- А, жидовская морда! - исступленно кричал пан куренной, - к штабелямего, на расстрел! Я тебе покажу, як по темным углам ховаться. Я т-тебепокажу! Что ты робив за штабелем? Шпион!..

Но окровавленный не отвечал яростному пану куренному. Тогда панкуренной забежал спереди, и хлопцы отскочили, чтобы самим увернуться отвзлетевшей, блестящей трости. Пан куренной не рассчитал удара имолниеносно опустил шомпол на голову. Что-то в ней крякнуло, черный неответил уже "ух"... Повернув руку и мотнув головой, с колен рухнул набоки, широко отмахнув другой рукой, откинул ее, словно хотел побольшезахватить для себя истоптанной и унавоженной земли. Пальцы крючковатосогнулись и загребли грязный снег. Потом в темной луже несколько раздернулся лежащий в судороге и стих.

Над поверженным шипел электрический фонарь у входа на мост, вокругповерженного метались встревоженные тени гайдамаков с хвостами на головах,а выше было черное небо с играющими звездами.

И в ту минуту, когда лежащий испустил дух, звезда Марс над Слободкойпод ГородоC вдруг разорвалась в замерзшей выси, брызнула огнем иоглушительно ударила.

Вслед звезде черная даль за Днепром, даль, ведущая к Москве, ударилагромом тяжко и длинно. И тотчас хлопнула вторая звезда, но ниже, надсамыми крышами, погребенными под снегом.

И тотчас синяя гайдамацкая дивизия тронулась с моста и побежала вГород, через Город и навеки вон.

Следом за синей дивизией, волчьей побежкой прошел на померзших лошадяхкурень Козыря-Лешко, проплясала какая-то кухня... потом исчезло все, какбудто никогда и не было. Остался только стынущий труп еврея в черном увхода на мост, да утоптанные хлопья сена, да конский навоз.

И только труп и свидетельствовал, что Пэтурра не миф, что ондействительно был... Дзынь... Трень... гитара, турок... кованый на Броннойфонарь... девичьи косы, метущие снег, огнестрельные раны, звериный вой вночи, мороз... Значит, было.

Он, Гриць, до работы...

В Гриця порваны чоботы...

А зачем оно было? Никто не скажет. Заплатит ли кто-нибудь за кровь?

Нет. Никто.

Просто растает снег, взойдет зеленая украинская трава, заплететземлю... выйдут пышные всходы... задрожит зной над полями, и крови неостанется и следов. Дешева кровь на червонных полях, и никто выкупать еене будет.

Никто.

С вечера жарко натопили Саардамские изразцы, и до сих пор, до глубокойночи, печи все еще держали тепло. Надписи были смыты с СаардамскогоПлотника, и осталась только одна:

"...Лен... я взял билет на Аид..."

Дом на Алексеевском спуске, дом, накрытый шапкой белого генерала, спалдавно и спал тепло. Сонная дрема ходила за шторами, колыхалась в тенях.

За окнами расцветала все победоноснее студеная ночь и беззвучно плыланад землей. Играли звезды, сжимаясь и расширяясь, и особенно высоко в небебыла звезда красная и пятиконечная - Марс.

В теплых комнатах поселились сны.

Турбин спал в своей спаленке, и сон висел над ним, как размытаякартина. Плыл, качаясь, вестибюль, и император Александр I жег в печуркесписки дивизиона... Юлия прошла и поманила и засмеялась, проскакали тени,кричали: "Тримай! Тримай!"

Беззвучно стреляли, и пытался бежать от них Турбин, но ноги прилипали ктротуару на Мало-Провальной, и погибал во сне Турбин. Проснулся со стоном,услышал храп Мышлаевского из гостиной, тихий свист Карася и Лариосика изкнижной. Вытер пот со лба, опомнился, слабо улыбнулся, потянулся к часам.

Было на часиках три.

- Наверно, ушли... Пэтурра... Больше не будет никогда. И вновь уснул.

Ночь расцветала. Тянуло уже к утру, и погребенный под мохнатым снегомспал дом. Истерзанный Василиса почивал в холодных простынях, согревая ихсвоим похудевшим телом. Видел Василиса сон нелепый и круглый. Будто быникакой революции не было, все была чепуха и вздор. Во сне. Сомнительное,зыбкое счастье наплывало на Василису. Будто бы лето и вот Василиса купилогород. Моментально выросли на нем овощи. Грядки покрылись веселымизавитками, и зелеными шишками в них выглядывали огурцы. Василиса впарусиновых брюках стоял и глядел на милое, заходящее солнышко, почесываяживот...

Тут Василисе приснились взятые круглые, глобусом, часы. Василисехотелось, чтобы ему стало жалко часов, но солнышко так приятно сияло, чтожалости не получалось.

И вот в этот хороший миг какие-то розовые, круглые поросята влетели вогород и тотчас пятачковыми своими мордами взрыли грядки. Фонтанамиполетела земля. Василиса подхватил с земли палку и собирался гнатьпоросят, но тут же выяснилось, что поросята страшные - у них острые клыки.Они стали наскакивать на Василису, причем подпрыгивали на аршин от земли,потому что внутри у них были пружины. Василиса взвыл во сне, вернымбоковым косяком накрыло поросят, они провалились в землю, и передВасилисой всплыла черная, сыроватая его спальня...

Ночь расцветала. Сонная дрема прошла над городом, мутной белой птицейпронеслась, минуя сторонкой крест Владимира, упала за Днепром в самую гущуночи и поплыла вдоль железной дуги. Доплыла до станции Дарницы изадержалась над ней. На третьем пути стоял бронепоезд. Наглухо, до колес,были зажаты площадки в серую броню. Паровоз чернел многогранной глыбой, избрюха его вываливался огненный плат, разлегаясь на рельсах, и со стороныказалось, что утроба паровоза набита раскаленными углями. Он сипелтихонько и злобно, сочилось что-то в боковых стенках, тупое рыло егомолчало и щурилось в приднепровские леса. С последили площадки в высь,черную и синюю, целилось широченное дуло в глухом наморднике верст надвенадцать и прямо в полночный крест.

Станция в ужасе замерла. На лоб надвинула тьму, и светилась в нейосовевшими от вечернего грохота глазками желтых огней. Суета на ееплатформах была непрерывная, несмотря на предутренний час. В низком желтомбараке телеграфа три окна горели ярко, и слышался сквозь стекланепрекращающийся стук трех аппаратов. По платформе бегали взад и вперед,несмотря на жгучий мороз, фигуры людей в полушубках по колено, в шинелях ичерных бушлатах. В стороне от бронепоезда и сзади, растянувшись, не спал,перекликался и гремел дверями теплушек эшелон.

А у бронепоезда, рядом с паровозом и первым железным корпусом вагона,ходил, как маятник, человек в длинной шинели, в рваных валенках иостроконечном куколе-башлыке. Винтовку он нежно лелеял на руке, какуставшая мать ребенка, и рядом с ним ходила меж рельсами, под скупымфонарем, по снегу, острая щепка черной тени и теневой беззвучный штык.Человек очень сильно устал и зверски, не по-человечески озяб. Руки его,синие и холодные, тщетно рылись деревянными пальцами в рвани рукавов, ищаубежища. Из окаймленной белой накипью и бахромой неровной пасти башлыка,открывавшей мохнатый, обмороженный рот, глядели глаза в снежных космахресниц. Глаза эти были голубые, страдальческие, сонные, томные.

Человек ходил методически, свесив штык, и думал только об одном, когдаже истечет, наконец, морозный час пытки и он уйдет с озверевшей земливовнутрь, где божественным жаром пышут трубы, греющие эшелоны, где втесной конуре он сможет свалиться на узкую койку, прильнуть к ней и на нейраспластаться. Человек и тень ходили от огненного всплеска броневого брюхак темной стене первого боевого ящика, до того места, где чернела надпись:"Бронепоезд "Пролетарий".

Тень, то вырастая, то уродливо горбатясь, но неизменно остроголовая,рыла снег своим черным штыком. Голубоватые лучи фонаря висели в тылучеловека. Две голубоватые луны, не грея и дразня, горели на платформе.Человек искал хоть какого-нибудь огня и нигде не находил его; стиснувзубы, потеряв надежду согреть пальцы ног, шевеля ими, неуклонно рвалсявзором к звездам. Удобнее всего ему было смотреть на звезду Марс, сияющуюв небе впереди под Слободкой. И он смотрел на нее. От его глаз шел намиллионы верст взгляд и не упускал ни на минуту красноватой живой звезды.Она сжималась и расширялась, явно жила и была пятиконечная. Изредка,истомившись, человек опускал винтовку прикладом в снег, остановившись,мгновенно и прозрачно засыпал, и черная стена бронепоезда не уходила изэтого сна, не уходили и некоторые звуки со станции. Но к нимприсоединялись новые. Вырастал во сне небосвод невиданный. Весь красный,сверкающий и весь одетый Марсами в их живом сверкании. Душа человекамгновенно наполнялась счастьем. Выходил неизвестный, непонятный всадник вкольчуге и братски наплывал на человека. Кажется, совсем собиралсяпровалиться во сне черный бронепоезд, и вместо него вырастала в снегахзарытая деревня - Малые Чугры. Он, человек, у околицы Чугров, а навстречуему идет сосед и земляк.

- Жилин? - говорил беззвучно, без губ, мозг человека, и тотчас грозныйсторожевой голос в груди выстукивал три слова:

- Пост... часовой... замерзнешь...

Человек уже совершенно нечеловеческим усилием отрывал винтовку,