Школьная библиотека

вдруг остановились, упали на одно колено и, бледно сверкнув, дали двазалпа по переулку туда, откуда прибежали. Затем вскочили и, бросаявинтовки, кинулись через перекресток, мимо Николкиного отряда. По дорогеони рвали с себя погоны, подсумки и пояса, бросали их на разъезженныйснег. Рослый, серый, грузный юнкер, равняясь с Николкой, поворачивая кНиколкиному отряду голову, зычно, задыхаясь, кричал:

- Бегите, бегите с нами! Спасайся, кто может!

Николкины юнкера в цепи стали ошеломленно подниматься. Николкасовершенно одурел, но в ту же секунду справился с собой и, молниеносноподумав: "Вот момент, когда можно быть героем", - закричал своимпронзительным голосом:

- Не сметь вставать! Слушать команду!!

"Что они делают?" - остервенело подумал Николка.....

рыжебородого не было никакого оружия, он даже не был военным, он былдворник. Ярость пролетела мимо Николкиных глаз совершенно красным одеяломи сменилась чрезвычайной уверенностью. Ветер и мороз залетел Николке вжаркий рот, потому что он оскалился, как волчонок. Николка выбросил руку скольтом из кармана, подумав: "Убью, гадину, лишь бы были патроны". Голосасвоего он не узнал, до того голос был чужд и страшен.

- Убью, гад! - Николка просипел, шаря пальцами в мудреном кольте, имгновенно сообразил, что он забыл, как из него стрелять.....

- Скажите, пожалуйста, чего это стреляют там наверху?

Парень вынул палец из носа, подумал и сказал в нос:

- Офицерню бьют наши.

Николка исподлобья посмотрел на него и машинально пошевелил ручкойкольта в кармане. Старший мальчик отозвался сердито:

- С офицерами расправляются. Так им и надо. Их восемьсот человек навесь Город, а они дурака валяли. Пришел Петлюра, а у него миллион войска.

Он повернулся и потащил салазки.

Сразу распахнулась кремовая штора - с веранды в маленькую столовую.Часы... тонк-танк.....

Последними словами командира были:

- Штабная сволочь. Отлично понимаю большевиков.

Ночью Николка зажег верхний фонарь в своей угловой комнате и вырезал усебя на двери большой крест и изломанную надпись под ним перочинным ножом:"п.Турс. 14-го дек. 1918 г. 4 ч. дня".

"Най" откинул для конспирации на случай, если придут с обыскомпетлюровцы.

Хотел не спать, чтобы не пропустить звонка, Елене в стену постучал исказал:

- Ты спи, - я не буду спать.

И сейчас же после этого заснул как мертвый, одетым, на кровати.....

кивнул на окно. - Гм... пожалуй, он прав: нельзя... Ну, что ж, тогдадома... Сегодня вечером я приеду.

- Опасно это, доктор? - заметила Елена тревожно.

Доктор уставился в паркет, как будто в блестящей желтизне и былзаключен диагноз, крякнул и, покрутив бородку, ответил:

- Кость цела... Гм... крупные сосуды не затронуты... нерв тоже... Нонагноение будет... В рану попали клочья шерсти от шинели... Температура...- Выдавив из себя эти малопонятные обрывки мыслей, доктор повысил голос иуверенно сказал: - Полный покой... Морфий, если будет мучиться, я самвпрысну вечером.....

- Одиннадцать дней! - вскричал Николка. - Видишь! - почему-тоукоризненно обратился он к Елене.

- Да-с, одиннадцать... Выехал я, поезд был гетманский, а по дорогепревратился в петлюровский. И вот приезжаем мы на станцию, как ее, ну,вот, ну, господи, забыл... все равно... и тут меня, вообразите, хотелирасстрелять. Явились эти петлюровцы, с хвостами...

- Синие? - спросил Николка с любопытством.

- Красные... да, с красными... и кричат: слазь! Мы тебя сейчасрасстреляем! Они решили, что я офицер и спрятался в санитарном поезде.....

всю тесную пещеру под одеялом, и раненый просил - "пить". То Николкино, тоЕленино, то Лариосиково лица показывались в дымке, наклонялись и слушали.Глаза у всех стали страшно похожими, нахмуренными и сердитыми. СтрелкиНиколки сразу стянулись и стали, как у Елены, - ровно половина шестого.Николка поминутно выходил в столовую - свет почему-то горел в этот вечертускло и тревожно - и смотрел на часы. Тонкрх... тонкрх... сердито ипредостерегающе ходили часы с хрипотой, и стрелки их показывали то девять,то девять с четвертью, то девять с половиной.....

интеллигентный человек вообще, а джентльмен, подписавший векселей насемьдесят пять тысяч и посылающий телеграммы в шестьдесят три слова, вчастности... Машинным маслом и керосином наилучшим образом были смазаны инай-турсов кольт и Алешин браунинг. Лариосик, подобно Николке, засучилрукава и помогал смазывать и укладывать все в длинную и высокую жестянуюкоробку из-под карамели. Работа была спешной, ибо каждому порядочномучеловеку, участвовавшему в революции, отлично известно, что обыски привсех властях происходят от двух часов тридцати минут ночи до шести часовпятнадцати минут утра зимой и от двенадцати часов ночи до четырех утралетом.....

малышевский голос шепнул: "Беги!" Турбин повернул голову вправо и глянулвдаль, к музею. Успел увидать кусок белого бока, насупившиеся купола,какие-то мелькавшие вдали черные фигурки... больше все равно ничего неуспел увидеть.

В упор на него, по Прорезной покатой улице, о Крещатика, затянутогодалекой морозной дымкой, поднимались, рассыпавшись во всю ширину улицы,серенькие люди в солдатских шинелях. Они были недалеко - шагах в тридцати.Мгновенно стало понятно, что они бегут уже давно и бег их утомил. Вовсе неглазами, а каким-то безотчетным движением сердца Турбин сообразил, что этопетлюровцы.....

- Сзади есть? - очень отрывисто, лаконически, инстинктивно сберегая духжизни, спросил.

- Есть, - она ответила с испугом.

- Затяните выше... тут... спасете.

Возникла никогда еще не испытанная боль, кольца зелени, вкладываясьодно в другое или переплетаясь, затанцевали в передней. Турбин укусилнижнюю губу.

Она затянула, он помогал зубами и правой рукой, и жгучим узлом, такимобразом, выше раны обвили руку. И тотчас перестала течь кровь...

Женщина перевела его так: он стал на колени и правую руку закинул ей наплечо, тогда она помогла ему стать на слабые, дрожащие ноги и повела,поддерживая его всем телом.....