Школьная библиотека

бессонный близ него. По-детски печально оттопырив губы, она смотрела вокно. Плывя в жару, Турбин шевельнулся, потянулся к ней...

- Наклонитесь ко мне, - сказал он. Голос его стал сух, слаб, высок. Онаповернулась к нему, глаза ее испуганно насторожились и углубились в тенях.Турбин закинул правую руку за шею, притянул ее к себе и поцеловал в губы.Ему показалось, что он прикоснулся к чему-то сладкому и холодному. Женщинане удивилась поступку Турбина. Она только пытливее вглядывалась в лицо.Потом заговорила:

- Ох, какой жар у вас. Что же мы будем делать? Доктора нужно позвать,но как же это сделать?.....

а находиться в гостях. А еще, самое главное, и делать нечего. А вот винтсоставить можно.

- Вы играете? - спросил Мышлаевский у Лариосика.

Лариосик покраснел, смутился и сразу все выговорил, и что в винт ониграет, но очень, очень плохо... Лишь бы его не ругали, как ругали вЖитомире податные инспектора... Что он потерпел драму, но здесь, у ЕленыВасильевны, оживает душой, потому что это совершенно исключительныйчеловек, Елена Васильевна, и в квартире у них тепло и уютно, в особенностизамечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себяоторванным от внешнего мира.....

болезненным кашлем. Один силуэт сзади на лестнице исчез. Мышлаевскийосторожно открыл болт, повернул ключ и открыл дверь, оставив ее нацепочке.

- Давайте телеграмму, - сказал он, становясь боком к двери, так, чтоона прикрывала его. Рука в сером просунулась и подала ему маленькийконвертик. Пораженный Мышлаевский увидал, что это действительнотелеграмма.

- Распишитесь, - злобно сказал голос за дверью.

Мышлаевский метнул взгляд и увидал, что на улице только один.

- Анюта, Анюта, - бодро, выздоровев от бронхита, вскричал Мышлаевский.....

двери показалось резко напудренным.

- Тогда, извините, пожалуйста, - голос Василисы звучал бледно,бескрасочно, - может быть, мандат есть? Я, собственно, мирный житель... незнаю, почему же ко мне? У меня - ничего, - Василиса мучительно хотелсказать по-украински и сказал, - нема.

- Ну, мы побачимо, - ответил первый.

Как во сне двигаясь под напором входящих в двери, как во сне их виделВасилиса. В первом человеке все было волчье, так почему-то показалосьВасилисе. Лицо его узкое, глаза маленькие, глубоко сидящие, кожасеренькая, усы торчали клочьями, и небритые щеки запали сухими бороздами,он как-то странно косил, смотрел исподлобья и тут, даже в узкомпространстве, успел показать, что идет нечеловеческой, ныряющей походкойпривычного к снегу и траве существа.....

задумался, потом сказал Василисе:

- Вы, пане, дайте нам расписку... (Какая-то дума беспокоила его, онхмурил лоб гармоникой.)

- Как? - шепнул Василиса.

- Расписку, що вы нам вещи выдалы, - пояснил волк, глядя в землю.

Василиса изменился в лице, его щеки порозовели.

- Но как же... Я же... (Он хотел крикнуть: "Как, я же еще и расписку?!"- но у него не вышли эти слова, а вышли другие.) вы... вам надлежитрасписаться, так сказать...

- Ой, убить тебе треба, як собаку. У-у, кровопийца... Знаю я, что тыдумаешь.....

обтирая закоченевшие руки об штаны. - Ларион, дай мне по морде, обратился он к Лариосику. - Тот заморгал глазами, потом выкатил их исказал:

- Что ты, Николаша? Зачем же так впадать в отчаяние? - Он робко сталшаркать руками по спине Николки и рукавом сбивать снег.

- Не говоря о том, что Алеша оторвет мне голову, если, даст бог,поправится, - продолжал Николка, - но самое главное... най-турсов кольт!..Лучше б меня убили самого, ей-богу!.. Это бог наказал меня за то, что янад Василисой издевался. И жаль Василису, но ты понимаешь, они этим самымревольвером его и отделали.....

фресками. Крутясь, волнуясь, напирая, давя друг друга, лезли к балюстраде,стараясь глянуть в бездну собора, но сотни голов, как желтые яблоки,висели тесным, тройным слоем. В бездне качалась душная тысячеголоваяволна, и над ней плыл, раскаляясь, пот и пар, ладанный дым, нагар сотенсвечей, копоть тяжелых лампад на цепях. Тяжкая завеса серо-голубая,скрипя, ползла по кольцам и закрывала резные, витые, векового металла,темного и мрачного, как весь мрачный собор Софии, царские врата. Огненныехвосты свечей в паникадилах потрескивали, колыхались, тянулись дымнойниткой вверх.....

Черный, с обшитым кожей задом, как ломанный жук, цепляясь рукавицами зазатоптанный снег, полез безногий между ног. Калеки, убогие выставляли язвына посиневших голенях, трясли головами, якобы в тике и параличе,закатывали белесые глаза, притворяясь слепыми. Изводя душу, убивая сердце,напоминая про нищету, обман, безнадежность, безысходную дичь степей,скрипели, как колеса, стонали, выли в гуще проклятые лиры.

- Вернися, сиротко, далекий свит зайдешь...

Косматые, трясущиеся старухи с клюками совали вперед иссохшиепергаментные руки, выли:

- Красавец писаный! Дай тебе бог здоровечка!

- Барыня, пожалей старуху, сироту несчастную.....

слабо...

А в Рыльском переулке в то время грохнул залп. Перед залпом закружилисьметелицей бабьи визги в толпе. Кто-то побежал с воплем:

- Ой, лышечко!

Кричал чей-то голос, срывающийся, торопливый, сиповатый:

- Я знаю. Тримай их! Офицеры. Офицеры. Офицеры... Я их бачив в погонах!

Во взводе десятого куреня имени Рады, ожидавшего выхода на площадь,торопливо спешились хлопцы, врезались в толпу, хватая кого-то. Кричалиженщины. Слабо, надрывно вскрикивал схваченный за руки капитан Плешко:

- Я не офицер. Ничего подобного.....

- Кого часы? Где? Врешь - не уйдешь!

Кто-то сзади обладателя тонкого голоса ухватил за пояс и придержал, вту минуту большая, холодная ладонь разом и его нос и губы залепила тяжелойоплеухой фунта в полтора весом.

- Уп! - крикнул тонкий голос и стал бледный как смерть, и почувствовал,что голова его голая, что на ней нет шапки. В ту же секунду его адскирезнула вторая оплеуха, и кто-то взвыл в небесах:

- Вот он, ворюга, марвихер, сукин сын. Бей его!!

- Що вы?! - взвыл тонкий голос. - Що вы меня бьете?! Це не я! Не я! Цебольшевика держать треба! О-о! - завопил он.....