Школьная библиотека

Опять побледнел Ликоспастов и тоскливо глянул в сияющеенебо.

- Ну что ж, - сказал он хрипло, - давай бог. Давай, давай

Может быть, тут тебя постигнет удача. Не вышло с романом, кто знает,может быть, с пьесой выйдет. Только ты не загордись. Помни: нетничего хуже, чем друзей забывать!

Крупп глядел на меня и почему-то становился все задумчивее;причем я заметил, что он внимательнее всего изучает мои волосы инос.

Надо было расставаться. Это было тягостно. Егор, пожимая мнеруку, осведомился, прочел ли я его книгу. Я похолодел от страху исказал, что не читал. Тут побледнел Егор.

- Где уж ему читать, - заговорил Ликоспастов, - у него временинету современную литературу читать... Ну, шучу,шучу...

- Вы прочтите, - веско сказал Егор, - хорошая книжицаполучилась.

Я вошел в подъезд бельэтажа. Окно, выходящее на улицу, былооткрыто. Человек с зелеными петлицами протирал его тряпкой. Головылитераторов проплыли за мутным стеклом, донесся голосЛикоспастова:

- Бьешься... бьешься, как рыба об лед... Обидно!

Афиша все перевернула у меня в голове, и я чувствовал толькоодно, что пьеса моя, по существу дела, чрезвычайно, между намиговоря, плоха и что что-то надо бы предпринять, но что - неизвестно.

...И вот у лестницы, ведущей в бельэтаж, передо мною предсталкоренастый блондин с решительным лицом и встревоженными глазами

Блондин держал пухлый портфель.

- Товарищ Максудов? - спросил блондин.

- Да, я...

- Ищу вас по всему театру, - заговорил новый знакомый, - позвольтепредставиться - режиссер Фома Стриж. Ну, все в порядочке. Не волнуйтесьи не беспокойтесь, пьеса ваша в хороших руках. Договор подписали?

- Да.

- Теперь вы наш, - решительно продолжал Стриж. Глаза егосверкали, - вам бы вот что сделать, заключить бы с нами договор на всювашу грядущую продукцию! На всю жизнь! Чтобы вся она шла к нам. Ежелижелаете, мы это сейчас же сделаем. Плюнуть раз! - И Стриж плюнул вплевательницу. - Нуте-с, ставить пьесу буду я. Мы ее в два месяцаобломаем. Пятнадцатого декабря покажем генеральную. Шиллер нас незадержит. С Шиллером дело гладкое...

- Виноват, - сказал я робко, - а мне говорили, что ЕвлампияПетровна будет ставить...

Стриж изменился в лице.

- Какая такая Евлампия Петровна? - сурово спросил онменя. - Никаких Евлампий. - Голос его стал металлическим. - Евлампия неимеет сюда отношения, она с Ильчиным "На дворе во флигеле" будетставить. У меня твердая договоренность с Иваном Васильевичем! А ежеликто подкоп поведет, то я и в Индию напишу! Заказным, ежели уж на топошло, - угрожающе закричал Фома Стриж, почему-то впадая вбеспокойство. - Давайте сюда экземпляр, - скомандовал он мне,протягивая руку.

Я объяснил, что экземпляр еще не переписан.

- Об чем же они думали? - возмущенно оглядываясь, вскричалСтриж. - Вы у Поликсены Торопецкой в предбаннике были?

Я ничего не понял и только дико глядел на Стрижа.

- Не были? Сегодня она выходная. Завтра же захватитеэкземпляр, идите к ней, моим именем действуйте! Смело!

Тут очень воспитанный, картавый изящный человек появилсярядом и сказал вежливо, но настойчиво:

- В репетиционный зал прошу, Фома Сергеевич! Начинаем.

И Фома перехватил портфель под мышку и скрылся, крикнув напрощанье мне:- Завтра же в предбанник! Моим именем!

А я остался стоять и долго стоял неподвижно

Глава 10. СЦЕНЫ В ПРЕДБАННИКЕОсенило! Осенило! В пьесе моей было тринадцать картин. Сидя усебя в комнатушке, я держал перед собою старенькие серебряные часы ивслух сам себе читал пьесу, очевидно, очень изумляя соседа застенкой. По прочтении каждой картины я отмечал на бумажке. Когдадочитал, вышло, что чтение занимает три часа. Тут я сообразил, что вовремя спектакля бывают антракты, во время которых публика уходит вбуфет. Прибавив время на антракты, я понял, что пьесу мою в одинвечер сыграть нельзя. Ночные мучения, связанные с этим вопросом,привели к тому, что я вычеркнул одну картину. Это сократило спектакльна двадцать минут, но положения не спасло. Я вспомнил, что помимоантрактов бывают и паузы. Так, например, стоит актриса и, плача,поправляет в вазе букет. Говорить она ничего не говорит, а время-тоуходит. Стало быть, бормотать текст у себя дома - одно, а произноситьего со сцены - совершенно иное дело.

Надо было еще что-то выбрасывать из пьесы, ачто - неизвестно. Все мне казалось важным, а, кроме того, стоилонаметить что-нибудь к изгнанию, как все с трудом построенное зданиеначинало сыпаться, и мне снилось, что падают карнизы и обваливаютсябалконы, и были эти сны вещие.

Тогда я изгнал одно действующее лицо вон, отчего одна картинакак-то скособочилась, потом совсем вылетела, и стало одиннадцатькартин.

Дальше, как я ни ломал голову, как ни курил, ничего сократитьне мог. У меня каждый день болел левый висок. Поняв, что дальшеничего не выйдет, решил дело предоставить его естественномутечению.

И тогда я отправился к Поликсене Торопецкой.

"Нет, без Бомбардова мне не обойтись..." - думалось мне.

И Бомбардов весьма помог мне. Он объяснил, что и эта ужевторично попадающаяся Индия, и предбанник - это вовсе не бред и непослышалось мне. Теперь окончательно выяснилось, что во главеНезависимого Театра стояли двое директоров: Иван, как я ужезнал, Васильевич и Аристарх Платонович...

- Скажите, кстати, почему в кабинете, где я подписывалдоговор, только один портрет - Ивана Васильевича?

Тут Бомбардов, обычно очень бойкий, замялся.

- Почему?.. Внизу? Гм... гм... нет... Аристарх Платонович..

он... там... его портрет наверху...

Я понял, что Бомбардов еще не привык ко мне, стесняется меня

Это было ясно по этому невразумительному ответу. И я не сталрасспрашивать из деликатности... "Этот мир чарует, но он полонзагадок..." - думал я.

Индия? Это очень просто. Аристарх Платонович в настоящеевремя находился в Индии, вот Фома и собирался ему писать заказным

Что касается предбанника, то это актерская шутка. Так они прозвали (иэто привилось) комнату перед верхним директорским кабинетом, вкоторой работала Поликсена Васильевна Торопецкая. Она - секретарьАристарха Платоновича...

- А Августа Авдеевна?

- Ну, натурально, Ивана Васильевича.

- Ага, ага...

- Ага-то оно ага, - сказал, задумчиво поглядывая на меня,Бомбардов, - но вы, я вам это очень советую, постарайтесь произвестина Торопецкую хорошее вFечатление.

- Да я не умею!

- Нет, уж вы постарайтесь!

Держа свернутый в трубку манускрипт, я поднялся в верхнийотдел театра и дошел до того места, где, согласно указаниям,помещался предбанник.

Перед предбанником были какие-то сени с диваном; тут яостановился, поволновался, поправил галстук, размышляя о том, как мнепроизвести на Поликсену Торопецкую хорошее впечатление. И тут же мнепоказалось, что из предбанника слышатся рыдания. "Это мнепоказалось..." - подумал я и вошел в предбанник, причем сразувыяснилось, что мне ничуть не показалось. Я догадался, что дама свеликолепным цветом лица и в алом джемпере за желтой конторкой и естьПоликсена Торопецкая, и рыдала именно она.

Ошеломленный и незамеченный, я остановился в дверях.

Слезы текли по щекам Торопецкой, в одной руке она комкалаплаток, другой стучала по конторке. Рябой, плотно сколоченный человекс зелеными петлицами, с блуждающими от ужаса и горяглазами, стоял перед конторкой, тыча руками в воздух.

- Поликсена Васильевна! - диким от отчаяния голосом восклицалчеловек. - Поликсена Васильевна! Не подписали еще! Завтра подпишут!

- Это подло! - вскричала Поликсена Торопецкая. - Вы поступилиподло, Демьян Кузьмич! Подло!

- Поликсена Васильевна!

- Это нижние подвели интригу под Аристарха Платоновича,пользуясь тем, что он в Индии, а вы помогали им!

- Поликсена Васильевна! Матушка! - закричал страшным голосомчеловек. - Что вы говорите! Чтобы я под благодетеля своего...

- Ничего не хочу слушать, - закричала Торопецкая, - все ложь,