Школьная библиотека

попадут кому-нибудь в руки, произведут не очень приятное впечатлениена читателя. Он подумает, что перед ним лукавый, двоедушный человек,который из какой-то корысти стремился произвести на Ивана Васильевичахорошее впечатление.

Не спешите осуждать. Я сейчас скажу, в чем былакорысть.

Иван Васильевич упорно и настойчиво стремился изгнать изпьесы ту самую сцену, где застрелился Бахтин (Бехтеев), где светилалуна, где играли на гармонике. А между тем я знал, я видел, что тогдапьеса перестанет существовать. А ей нужно было существовать, потомучто я знал, что в ней истина. Характеристики, данные ИвануВасильевичу, были слишком ясны. Да, признаться, они были излишни. Яизучил и понял его в первые же дни нашего знакомства и знал, чтоникакая борьба с Иваном Васильевичем невозможна. У меня оставалсяединственный путь: добиться, чтобы он выслушал меня. Естественно, чтодля этого нужно было, чтобы он видел перед собою приятного человека

Вот почему я и сидел с зеркалом. Я старался спасти выстрел, я хотел,чтобы услышали, как страшно поет гармоника на мосту, когда на снегупод луной расплывается кровавоепятно. Мне хотелось, чтобы увидели черный снег. Больше я ничего нехотел.

И опять закаркала ворона.

- Дурак! Надо было понять основное! Как можно понравитьсячеловеку, если он тебе не нравится сам! Что же ты думаешь? Что тыпроведешь какого-нибудь человека? Сам против него будешь что-тоиметь, а ему постараешься внушить симпатию к себе? Да никогда это неудастся, сколько бы ты ни ломался передзеркалом.

А Иван Васильевич мне не нравился. Не понравилась и тетушкаНастасья Ивановна, крайне не понравилась и Людмила Сильвестровна. Аведь это чувствуется!

Дрыкинская пролетка означала, что Иван Васильевич ездил нарепетиции "Черного снега" в театр.

Ежедневно в полдень Пакин рысцой вбегал в темный партер,улыбаясь от ужаса и неся в руках калоши. За ним шла Августа Авдеевнас клетчатым пледом в руках. За Августой Авдеевной - ЛюдмилаСильвестровна с общей тетрадью и кружевнымплаточком.

В партере Иван Васильевич надевал калоши, усаживался зарежиссерский стол, Августа Авдеевна накидывала Ивану Васильевичу наплечи плед, и начиналась репетиция на сцене.

Во время этой репетиции Людмила Сильвестровна, примостившисьнеподалеку от режиссерского столика, записывала что-то в тетрадь,изредка издавая восклицаниявосхищения - негромкие.

Тут пришла пора объясниться. Причина моей неприязни, которуюя пытался дурацким образом скрыть, заключалась отнюдь не в пледе иликалошах и даже не в Людмиле Сильвестровне, а в том, что ИванВасильевич, пятьдесят пять лет занимающийся режиссерскою работою,изобрел широко известную и, по общему мнению, гениальную теорию отом, как актер должен был подготовлять свою роль.

Я ни одной минуты не сомневаюсь в том, что теория быладействительно гениальна, но меня привело в отчаяние применение этойтеории на практике.

Я ручаюсь головой, что, если бы я привел откуда-нибудьсвежего челвека на репетицию, он пришел бы в величайшееизумление.

Патрикеев играл в моей пьесе роль мелкого чиновника,влюбленного в женщину, не отвечавшую ему взаимностью.

Роль была смешная, и сам Патрикеев играл необыкновенно смешнои с каждым днем все лучше. Он был 0столько хорош, чтомне начало казаться, будто это не Патрикеев, а именно тот самыйчиновник, которого я выдумал. Что Патрикеев существовал раньше этогочиновника и каким-то чудом я его угадал.

Лишь только дрыкинская пролетка появилась у театра, а ИванаВасильевича закутали в плед, началась работа именно сПатрикеевым.

- Ну-с, приступим, - сказал Иван Васильевич.

В партере наступила благоговейная тишина, и волнующийсяПатрикеев (а волнение у него выразилось в том, что глаза его сталиплаксивыми) сыграл с актрисой сцену объяснения в любви.

- Так, - сказал Иван Васильевич, живо сверкая глазами сквозьлорнетные стекла, - это никуда не годится.

Я ахнул в душе, и что-то в животе у меня оборвалось. Я непредставлял себе, чтобы это можно было сыграть хоть крошечку лучше,чем сыграл Патрикеев. "И ежели он добьется этого, - подумал я, суважением глядя на Ивана Васильевича, - я скажу, что он действительногениален".

- Никуда не годится, - повторил Иван Васильевич, - что этотакое? Это какие-то штучки и сплошное наигрывание. Как он относится кэтой женщине?

- Любит ее, Иван Васильевич! Ах, как любит! - закричал ФомаСтриж, следивший всю эту сцену.

- Так, - отозвался Иван Васильевич и опять обратился кПатрикееву: - А вы подумали о том, что такое пламенная любовь?

В ответ Патрикеев что-то просипел со сцены, но чтоименно - разобрать было невозможно.

- Пламенная любовь, - продолжал Иван Васильевич, - выражается втом, что мужчина на все готов для любимой, - и приказал: - Подать сюдавелосипед!

Приказание Ивана Васильевича вызвало в Стриже восторг, и онзакричал беспокойно:

- Эй, бутафоры! Велосипед!

Бутафор выкатил на сцену старенький велосипед с облупленнойрамой. Патрикеев поглядел на него плаксиво.

- Влюбленный все делает для своей любимой, - звучно говорилИван Васильевич, - ест, пьет, ходит и ездит...

Замирая от любопытства и интереса, я заглянул в клеенчатуютетрадь Людмилы Сильвестровны и увидел, что она пишет детскимпочерком: "Влюбленный все делает для своей любимой..." - ...так вот, будьте любезны съездить на велосипеде для своейлюбимой девушки, - распорядился Иван Васильевич и съел мятнуюлепешечку.

Я не сводил глаз со сцены. Патрикеев взгромоздился на машину,актриса, исполняющая роль возлюбленной, села в кресло, прижимая кживоту огромный лакированный ридикюль. Патрикеев тронул педали инетвердо поехал вокруг кресла, одним глазом косясь на суфлерскуюбудку, в которую боялся свалиться, а другим на актрису.

В зале заулыбались.

- Совсем не то, - заметил Иван Васильевич, когда Патрикеевостановился, - зачем вы выпучили глаза на бутафора? Вы ездите длянего?

Патрикеев поехал снова, на этот раз оба глаза скосив наактрису, повернуть не сумел и уехал за кулисы.

Когда его вернули, ведя велосипед за руль, Иван Васильевич иэтот проезд не признал правильным, и Патрикеев поехал в третий раз,повернув голову к актрисе.

- Ужасно! - сказал с горечью Иван Васильевич. - Мышцынапряжены, вы себе не верите. Распустите мышцы, ослабьте их!Неестественная голова, вашей голове не веришь.

Патрикеев проехался, наклонив голову, глядя исподлобья.

- Пустой проезд, вы едете пустой, не наполненный вашейвозлюбленной.

И Патрикеев начал ездить опять. Один раз он проехался,подбоченившись и залихватски глядя на возлюбленную. Вертя руль однойрукой, он круто повернул и наехал на актрису, грязной шиной выпачкалей юбку, отчего та испуганно вскрикнула. Вскрикнула и ЛюдмилаСильвестровна в партере. Осведомившись, не ушиблена ли актриса и ненужна ли ей какая-нибудь медицинская помощь, и узнав, что ничегострашного не случилось, Иван Васильевич опять послал Патрикеева покругу, и тот ездил много раз, пока, наконец, Иван Васильевич неосведомился, не устал ли он? Патрикеев ответил, что не устал, но ИванВасильевич сказал, что видит, что Патрикеев устал, и тот былотпущен.

Патрикеева сменила группа гостей. Я вышел покурить в буфет и,когда вернулся, увидел, что актрисин ридикюль лежит на полу, а самаона сидит, подложив руки под себя, точно так же, как и три ее гостя иодна гостья, та самая Вешнякова, о которой писали из Индии. Все онипытались произносить те фразы, которые в данном месте полагалисьпо ходу пьесы, но никак не моглидвинуться вперед, потому что Иван Васильевич останавливал каждый разпроизнесшего что-нибудь, объясняя, в чем неправильность. Трудности игостей, и патрикеевской возлюбленной, по пьесе героини, усугублялисьтем, что каждую минуту им хотелось вытащить руки из-под себя исделать жест.

Видя мое изумление, Стриж шепотом объяснил мне, что актерылишены рук Иваном Васильевичем нарочно, для того, чтобы они привыкливкладывать смысл в слова и не помогать себеруками.

Переполненный впечатлениями от новых удивительных вещей, я