Книга "Заметки юного врача". Страница 1

СТАЛЬНОЕ ГОРЛОКРЕЩЕНИЕ ПОВОРОТОММОРФИЙПОЛОТЕНЦЕ С ПЕТУХОМПРОПАВШИЙ ГЛАЗТЬМА ЕГИПЕТСКАЯВЬЮГАЗВЕЗДНАЯ СЫПЬМихаил Булгаков

ЗАПИСКИ ЮНОГО ВРАЧА

Версия 1.0 от 29 декабря 1996 г.

Сверка произведена по Собранию сочинений в пяти томах

(Москва, Художественная литература, 1991г.).

СТАЛЬНОЕ ГОРЛО Итак, я остался один. Вокруг меня - ноябрьская тьма с вертящимся снегом,дом завалило, в трубах завыло. Все двадцать четыре года моей жизни я прожилв громадном городе и думал, что вьюга воет только в романах. Оказалось: онавоет на самом деле. Вечера здесь необыкновенно длинны, лампа под синимабажуром отражалась в черном окне, и я мечтал, глядя на пятно, светящеесяна левой руке от меня. Мечтал об уездном городе - он находился в сорокаверстах от меня. Мне очень хотелось убежать с моего пункта туда. Там былоэлектричество, четыре врача, с ними можно было посоветоваться, во всякомслучае, не так страшно. Но убежать не было никакой возможности, давременами я и сам понимал, что это малодушие. Ведь именно для этого яучился на медицинском факультете... ...Ну, а если привезут женщину и у нее неправильные роды? Или, предположим,больного, а у него ущемленная грыжа? Что я буду делать? Посоветуйте, будьтедобры. Сорок восемь дней тому назад я кончил факультет с отличием, ноотличие само по себе, а грыжа сама по себе. Один раз я видел, как профессорделал операцию ущемленной грыжи. Он делал, а я сидел в амфитеатре. Итолько... Холодный пот неоднократно стекал у меня вдоль позвоночного столбапри мысли о грыже. Каждый вечер я сидел в одной и той же позе, напившисьчаю: под левой рукой у меня лежали все руководства по оперативномуакушерству, сверху маленький Додерляйн. А справа десять различных томов пооперативной хирургии, с рисунками. Я кряхтел, курил, пил черный холодныйчай... И вот я заснул: отлично помню эту ночь - 29 ноября, я проснулся от грохотав двери. Минут пять спустя я, надевая брюки, не сводил молящих глаз сбожественных книг оперативной хирургии. Я слышал скрип полозьев во дворе:уши мои стали необычайно чуткими. Вышло, пожалуй, еще страшнее, чем грыжа,чем поперечное положение младенца: привезли ко мне в Никольскийпункт-больницу в одиннадцать часов ночи девочку. Сиделка глухо сказала: - Слабая девочка, помирает... Пожалуйте, доктор, в больницу .. . Помню, я пересек двор, шел на керосиновый фонарь у подъезда больницы, какзачарованный смотрел, как он мигает. Приемная уже была освещена, и весьсостав моих помощников ждал меня уже одетый и в халатах. Это были: фельдшерДемьян Лукич, молодой еще, но очень способный человек, и две опытныхакушерки - Анна Николаевна и Пелагея Ивановна. Я же был всего лишьдвадцатичетырехлетним врачом, два месяца назад выпущенным и назначеннымзаведовать Никольской больницей. Фельдшер распахнул торжественно дверь, и появилась мать. Она как бывлетела, скользя в валенках, и снег еще не стаял у нее на платке. В руках унее был сверток, и он мерно шипел, свистел. Лицо у матери было искажено,она беззвучно плакала. Когда она сбросила свой тулуп и платок и распуталасверток, я увидел девочку лет трех. Я посмотрел на нее и забыл на времяоперативную хирургию, одиночество, мой негодный университетский груз, забылвсе решительно из-за красоты девочки. С чем бы ее сравнить? Только н0конфетных коробках рисуют таких детей - волосы сами от природы вьются вкрупные кольца почти спелой ржи. Глаза синие, громаднейшие, щеки кукольные.Ангелов так рисовали. Но только странная муть гнездилась на дне ее глаз, ия понял, что это страх, - ей нечем было дышать. Она умрет через час, подумал я совершенно уверенно, и сердце мое болезненно сжалось... Ямки втягивались в горле у девочки при каждом дыхании, жилы надувались, алицо отливало из розоватого в легонький лиловый цвет. Эту расцветку я сразупонял и оценил. Я тут же сообразил, в чем дело, и первый раз диагнозпоставил совершенно правильно, и главное, одновременно с акушерками они-то были опытны: У девочки дифтерийный круп, горло уже забито пленками искоро закроется наглухо... - Сколько дней девочка больна? - спросил я среди насторожившегося молчаниямоего персонала. - Пятый день, пятый, - сказала мать и сухими глазами глубоко посмотрела наменя. - Дифтерийный круп, - сквозь зубы сказал я фельдшеру, а матери сказал: Ты о чем же думала? О чем думала? И в это время раздался сзади меня плаксивый голос: - Пятый, батюшка, пятый! Я обернулся и увидел бесшумную, круглолицую бабку в платке. Хорошо былобы, если б бабок этих вообще на свете не было, - подумал я в тоскливомпредчувствии опасности и сказал: - Ты, бабка, замолчи, мешаешь. - Матери же повторил: - О чем ты думала?Пять дней? А? Мать вдруг автоматическим движением передала девочку бабке и стала передомной на колени. - Дай ей капель, - сказала она и стукнулась лбом в пол, - удавлюсь я, еслиона помрет. - Встань сию же минуточку, - ответил я, - а то я с тобой и разговариватьне стану. Мать быстро встала, прошелестев широкой юбкой, приняла девчонку у бабки истала качать. Бабка начала молиться на косяк, а девочка все дышала созмеиным свистом. Фельдшер сказал: - Так они все делают. На-род, - усы у него при этом скривились набок. - Что ж, значит, помрет она? - глядя на меня, как мне показалось, счерной яростью, спросила мать. - Помрет, - негромко и твердо сказал я. Бабка тотчас завернула подол и стала им вытирать глаза. Мать же крикнуламне нехорошим голосом: - Дай ей, помоги! Капель дай! Я ясно видел, что меня ждет, и был тверд. - Каких же я ей капель дам? Посоветуй. Девочка задыхается, горло ей ужезабило. Ты пять дней морила девчонку в пятнадцати верстах от меня. А теперьчто прикажешь делать? - Тебе лучше знать, батюшка, - заныла у меня на левом плече бабкаискусственным голосом, и я ее сразу возненавидел. - Замолчи! - сказал ей. И, обратившись к фельдшеру, приказал взятьдевочку. Мать подала акушерке девочку, которая стала биться и хотела,видимо, кричать, но у нее не выходил уже голос. Мать хотела ее защитить, номы ее отстранили, и мне удалось заглянуть при свете лампы-молнии девочке вгорло. Я никогда до тех пор не видел дифтерита, кроме легких и быстрозабывшихся случаев. В горле было что-то клокочущее, белое, рваное. Девочкавдруг выдохнула и плюнула мне в лицо, но я почему-то не испугался за глаза,занятый своей мыслью. - Вот что, - сказал я, удивляясь собственному спокойствию, - дело такое.Поздно. Девочка умирает. И ничто ей не поможет, кроме одного - операции. Исам ужаснулся, зачем сказал, но не сказать не мог. А если они согласятся? мелькнула у меня мысль. - Как это? - спросила мать. - Нужно будет горло разрезать пониже и серебряную трубку вставить, датьдевочке возможность дышать, тогда, может быть, спасем ее, - объяснил я. Мать посмотрела на меня, как на безумного, и девочку от меня заслониларуками, а бабка снова забубнила: - Что ты! Не давай резать! Что ты? Горло-то?! - Уйди, бабка! - с ненавистью сказал я ей. - Камфару впрысните, - сказаля фельдшеру. Мать не давала девочку, когда увидела шприц, но мы ей объяснили, что этоне страшно. - Может, это ей поможет? - спросила мать. - Нисколько не поможет. Тогда мать зарыдала. - Перестань, - промолвил я. - Вынул часы и добавил: пять минут даю думать.Если не согласитесь, после пяти минут сам уже не возьмусь делать. - Не согласна! - резко сказала мать. - Нет нашего согласия! - добавила бабка. - Ну, как хотите, - глухо добавил я и подумал: Ну, вот и все! Мне легче.Я сказал, предложил, вон у акушерок изумленные глаза. Они отказались, и яспасен. И только что подумал, как другой кто-то за меня чужим голосомвымолвил: - Что вы, с ума сошли? Как это так не согласны? Губите девочку.








Возможно заинтересуют книги: