Школьная библиотека

КРЕЩЕНИЕ ПОВОРОТОМ Побежали дни в N-ской больнице, и я стал понемногу привыкать к новойжизни. В деревнях по-прежнему мяли лен, дороги оставались непроезжими, и наприемах у меня бывало не больше пяти человек. Вечера были совершенносвободны, и я посвящал их разбору библиотеки, чтению учебников по хирургиии долгим одиноким чаепитиям у тихо поющего самовара. Целыми днями и ночами лил дождь, и капли неумолчно стучали по крыше, ихлестала под окном вода, стекая по желобу в кадку. На дворе была слякоть,туман, черная мгла, в которой тусклыми, расплывчатыми пятнами светилисьокна фельдшерского домика и керосиновый фонарь у ворот. В один из таких вечеров я сидел у себя в кабинете над атласом потопографической анатомии. Кругом была полная тишина, и только изредкагрызня мышей в столовой за буфетом нарушала ее. Я читал до тех пор, пока не начали слипаться отяжелевшие веки. Наконецзевнул, отложил в сторону атлас и решил ложиться. Потягиваясь и предвкушаямирный сон под шум и стук дождя, перешел в спальню, разделся и лег. Не успел я коснуться подушки, как передо мной в сооDой мгле всплыло лицоАнны Прохоровой, семнадцати лет, из деревни Торопово. Анне Прохоровой нужнобыло рвать зуб. Проплыл бесшумно фельдшер Демьян Лукич с блестящими щипцамив руках. Я вспомнил, как он говорит таковой вместо такой - из любви квысокому стилю, усмехнулся и заснул. Однако не позже чем через полчаса я вдруг проснулся, словно кто-то дернулменя, сел и, испуганно всмотревшись в темноту, стал прислушиваться. Кто-то настойчиво и громко барабанил в наружную дверь, и удары этипоказались мне сразу зловещими. В квартиру стучали. Стук замолк, загремел засов, послышался голос кухарки, чей-то неясныйголос в ответ, затем кто-то, скрипя, поднялся по лестнице, тихонько прошелкабинет и постучался в спальню. - Кто там? - Это я, - ответил мне почтительный шепот, - я, Аксинья, сиделка. - В чем дело? - Анна Николаевна прислала за вами, велят вам, чтоб вы в больницу шлипоскорей. - А что случилось? - спросил я и почувствовал, как явственно екнуло сердце. - Да женщину там привезли из Дульцева. Роды у ей неблагополучные . Вот оно. Началось! - мелькнуло у меня в голове, и я никак не мог попастьногами в туфли. - А, черт! Спички не загораются. Что ж, рано или поздно этодолжно было случиться. Не всю же жизнь одни ларингиты да катары желудка. - Хорошо. Иди, скажи, что я сейчас приду! - крикнул я и встал с постели.За дверью зашлепали шаги Аксиньи, и снова загремел засов. Сон соскочилмигом. Торопливо, дрожащими пальцами я зажег лампу и стал одеваться.Половина двенадцатого... Что там такое у этой женщины с неблагополучнымиродами? Гм... Неправильное положение... узкий таз. Или, может быть, ещечто-нибудь хуже. Чего доброго, щипцы придется накладывать. Отослать ееразве прямо в город? Да немыслимо это! Хорошенький доктор, нечего сказать,скажут все! Да и права не имею так сделать. Нет, уж нужно делать самому. Ачто делать? Черт его знает. Беда будет, если потеряюсь; перед акушеркамисрам. Впрочем, нужно сперва посмотреть, не стоит прежде времениволноваться... Я оделся, накинул пальто и, мысленно надеясь, что все обойдетсяблагополучно, под дождем, по хлопающим досочкам побежал в больницу. Вполутьме у входа виднелась телега, лошадь стукнула копытом в гнилые доски. - Вы, что ли, привезли роженицу? - для чего-то спросил у фигуры,шевелившейся возле лошади. - Мы... как же, мы, батюшка, - жалобно ответил бабий голос. В больнице, несмотря на глухой час, было оживление и суета. В приемной,мигая, горела лампа-молния. В коридорчике, ведущем в родильное отделение,мимо меня прошмыгнула Аксинья с тазом. Из-за двери вдруг донесся слабыйстон и замер. Я открыл дверь и вошел в родилку. Выбеленная небольшаякомната была ярко освещена верхней лампой. Рядом с операционным столом накровати, укрытая одеялом до подбородка, лежала молодая женщина. Лицо еебыло искажено болезненной гримасой, а намокшие пряди волос прилипли ко лбу.Анна Николаевна, с градусником в руках, приготовляла раствор в эсмарховскойкружке, а вторая акушерка, Пелагея Ивановна, доставала из шкафчика чистыепростыни. Фельдшер, прислонившись к стене, стоял в позе Наполеона. Увидевменя, все встрепенулись. Роженица открыла глаза, заломила руки и вновьзастонала жалобно и тяжко. - Ну-с, что такое? - спросил я и сам подивился своему тону, настолько онбыл уверен и спокоен. - Поперечное положение, - быстро ответила Анна Николаевна, продолжаяподливать воду в раствор. - Та-ак, - протянул я, нахмурясь, - что ж, посмотрим... - Руки доктору мыть! Аксинья! - тотчас крикнула Анна Николаевна. Лицо еебыло торжественно и серьезно. Пока стекала вода, смывая пену с покрасневших от щетки рук, я задавал АннеНиколаевне незначительные вопросы, вроде того, давно ли привезли роженицу,откуда она... Рука Пелагеи Ивановны откинула одеяло, и я, присев на крайкровати, тихонько касаясь, стал ощупывать вздувшийся живот. Женщинастонала, вытягивалась, впивалась пальцами, комкала простыню. - Тихонько, тихонько... потерпи, - говорил я, осторожно прикладывая рукик растянутой жаркой и сухой коже. Собственно говоря, после того как опытная Анна Николаевна подсказала мне,в чем дело, исследование это было ни к чему не нужно. Сколько бы я ниисследовал, больше Анны Николаевны я все равно бы не узнал. Диагноз ее,конечно, был верный. Поперечное положение. Диагноз налицо. Ну, а дальше?.. Хмурясь, я продолжал ощупывать со всех сторон живот и искоса поглядывална лица акушерок. Обе они были сосредоточенно серьезны, и в глазах их япрочитал одобрение моим действиям. Действительно, движения мои были увереныи правильны, а беспокойство свое я постарался спрятать как можно глубже иничем его не проявлять. - Так, - вздохнув, сказал я и приподнялся с кровати, так как смотретьснаружи было больше нечего, поисследуем изнутри. Одобрение опять мелькнуло в глазах Анны Николаевны. - Аксинья! Опять полилась вода. Эх, Додерляйна бы сейчас почитать! - тоскливо думал я, намыливая руки.Увы, сделать это сейчас было невозможно. Да и чем бы помог мне в этотмомент Додерляйн? Я смыл густую пену, смазал пальцы йодом. Зашуршала чистаяпростыня под руками Пелагеи Ивановны, и, склонившись к роженице, я сталосторожно и робко производить внутреннее исследование. В памяти у меняневольно всплыла картина операционной в акушерской клинике. Ярко горящиеэлектрические лампы в матовых шарах, блестящий плиточный пол, всюдусверкающие краны и приборы. Ассистент в снежно-белом халате манипулируетнад роженицей, а вокруг него три помощника-ординатора, врачи-практиканты,толпа студентов-кураторов. Хорошо, светло и безопасно. Здесь же я - один-одинешенек, под руками у меня мучающаяся женщина; занее я отвечаю. Но как ей нужно помогать, я не знаю, потому что вблизи родывидел только два раза в своей жизни в клинике, и те были совершеннонормальны. Сейчас я делаю исследование, но от этого не легче ни мне, нироженице; я ровно ничего не понимаю и не могу прощупать там у нее внутри. А пора уже на что-нибудь решиться. - Поперечное положение... раз поперечное положение, значит, нужно...нужно делать... - Поворот на ножку, - не утерпела и словно про себя заметила АннаНиколаевна. Старый, опытный врач покосился бы на нее за то, что она суется вперед сосвоими заключениями... Я же человек необидчивый.. . . - Да, - многозначительно подтвердил я, - поворот на ножку . И перед глазами у меня замелькали страницы Додерляйна. Поворот прямой...поворот комбинированный... поворот непрямой... Страницы, страницы... а на них рисунки. Таз, искривленные, сдавленныемладенцы с огромными головами... свисающая ручка, на ней петля. И ведь недавно еще читал. И еще подчеркивал, внимательно вдумываясь вкаждое слово, мысленно представляя себе соотношение частей и все приемы. Ипри чтении казалось, что весь текст отпечатывается навеки в мозгу. А теперь только и всплывает из всего прочитанного одна фраза: Поперечное положение есть абсолютно неблагоприятное положение. Что правда, то правда. Абсолютно неблагоприятное как для самой женщины,так и для врача, шесть месяцев тому назад окончившего университет. - Что ж... будем делать, - сказал я, приподнимаясь. Лицо у Анны Николаевны оживилось. - Демьян Лукич, - обратилась она к фельдшеру, приготовляйте хлороформ. Прекрасно, что сказала, а то ведь я еще не был уверен, под наркозом лиделается операция! Да, конечно, под наркозом - как же иначе! Но все-таки Додерляйна надо просмотреть... И я, обмыв руки, сказал: - Ну-с, хорошо... вы готовьте для наркоза, укладывайте ее, а я сейчасприду, возьму только папиросы дома. - Хорошо, доктор, успеется, - ответила Анна Николаевна. Я вытер руки,сиделка набросила мне на плечи пальто, и, не надевая его в рукава, япобежал домой. Дома в кабинете я зажег лампу и, забыв снять шапку, кинулся к книжномушкафу. Вот он - Додерляйн. Оперативное акушерство. Я торопливо стал шелестетьглянцевитыми страничками.