Школьная библиотека

...поворот всегда представляет опасную для матери операцию... Холодок прополз у меня по спине, вдоль позвоночника. ...Главная опасность заключается в возможности самопроизвольного разрываматки. Само-про-из-воль-но-го... ...Если акушер при введении руки в матку, вследствие недостатка простораили под влиянием сокращения стенок матки, встречает затруднения к тому,чтобы проникнуть к ножке, то он должен отказаться от дальнейших попыток квыполнению поворота... Хорошо. Если я сумею даже каким-нибудь чудом определить эти затруднения иоткажусь от дальнейших попыток, что, спрашивается, я буду делать сзахлороформированной женщиной из деревни Дульцево? Дальше: ...Совершенно воспрещается попытка проникнуть к ножкам вдоль спинкиплода... Примем к сведению. ...Захватывание верхней ножки следует считать ошибкой, так как при этомлегко может получиться осевое перекручивание плода, которое может датьповод к тяжелому вколачиванию плода и, вследствие этого, к самым печальнымпоследствиям... Печальным последствиям. Немного неопределенные, но какие внушительныеслова! А что, если м6 дульцевской женщины останется вдовцом? Я вытериспарину на лбу, собрался с силой и, минуя все эти страшные места,постарался запомнить только самое существенное: что, собственно, я долженделать, как и куда вводить руку. Но, пробегая черные строчки, я все времянаталкивался на новые страшные вещи. Они били в глаза. ...ввиду огромной опасности разрыва... ...внутренний и комбинированныйповороты представляют операции, которые должны быть отнесены к опаснейшимдля матери акушерским операциям... И в виде заключительного аккорда: ...С каждым часом промедления возрастает опасность... Довольно! Чтение принесло свои плоды: в голове у меня все спуталосьокончательно, и я мгновенно убедился, что я не понимаю ничего, и преждевсего, какой, собственно, поворот я буду делать: комбинированный,некомбинированный, прямой, непрямой!.. Я бросил Додерляйна и опустился в кресло, силясь привести в порядокразбегающиеся мысли... Потом глянул на часы. Черт! Оказывается, я ужедвенадцать минут дома. А там ждут. ...С каждым часом промедления... Часы составляются из минут, а минуты в таких случаях летят бешено. Яшвырнул Додерляйна и побежал обратно в больницу. Там все уже было готово. Фельдшер стоял у столика, приготовляя на нем маскуи склянку с хлороформом. Роженица уже лежала на операционном столе.Непрерывный стон разносился по больнице. - Терпи, терпи, - ласково бормотала Пелагея Ивановна, наклоняясь кженщине, - доктор сейчас тебе поможет... - О-ой! Моченьки... Нет... Нет моей моченьки!.. Я не вытерплю! - Небось...Небось... - бормотала акушерка, - вытерпишь! Сейчас понюхать тебе дадим...Ничего и не услышишь. Из кранов с шумом потекла вода, и мы с Анной Николаевной стали чистить имыть обнаженные по локоть руки. Анна Николаевна под стон и воплирассказывала мне, как мой предшественник - опытный хирург - делал повороты.Я жадно слушал ее, стараясь не проронить ни слова. И эти десять минут далимне больше, чем все то, что я прочел по акушерству к государственнымэкзаменам, на которых именно по акушерству я получил весьма. Из отрывочныхслов, неоконченных фраз, мимоходом брошенных намеков я узнал то самоенеобходимое, чего не бывает ни в каких книгах. И к тому времени, когдастерильной марлей я начал вытирать идеальной белизны и чистоты руки,решимость овладела мной и в голове у меня был совершенно определенный итвердый план. Комбинированный там или некомбинированный, сейчас мне об этоми думать не нужно. Все эти ученые слова ни к чему в этот момент. Важно одно: я должен ввестиодну руку внутрь, другой рукой снаружи помогать повороту и, полагаясь не накниги, а на чувство меры, без которого врач никуда не годится, осторожно,но настойчиво низвесть одну ножку и за нее извлечь младенца. Я должен быть спокоен и осторожен и в то же время безгранично решителен,нетруслив. - Давайте, - приказал я фельдшеру и начал смазывать пальцы йодом. Пелагея Ивановна тотчас же сложила руки роженицы, а фельдшер закрыл маскойее измученное лицо. Из темно-желтой склянки медленно начал капатьхлороформ. Сладкий и тошный запах начал наполнять комнату. Лица у фельдшераи акушерок стали строгими, как будто вдохновенными... - Га-а! А!! - вдруг выкрикнула женщина. Несколько секунд она судорожнорвалась, стараясь сбросить маску. - Держите ! Пелагея Ивановна схватила ее за руки, уложила и прижала к груди. Ещенесколько раз выкрикнула женщина, отворачивая от маски лицо. Но реже...реже... глухо жала к груди. Еще несколько раз выкрикнула женщина,отворачивая от маски лицо. Но реже... реже... глухо забормотала: - Га-а... пусти! а!.. Потом все слабее, слабее. В белой комнате наступила тишина. Прозрачныекапли все падали и падали на белую марлю. - Пелагея Ивановна, пульс? - Хорош. Пелагея Ивановна приподняла руку женщины и выпустила; та безжизненно, какплеть, шлепнулась о простыни. Фельдшер, сдвинув маску, посмотрел зрачок. - Спит................................................................ Лужа крови. Мои руки по локоть в крови. Кровяные пятна на простынях.Красные сгустки и комки марли. А Пелагея Ивановна уже встряхивает младенцаи похлопывает его. Аксинья гремит ведрами, наливая в тазы воду. Младенцапогружают то в холодную, то в горячую воду. Он молчит, и голова егобезжизненно, словно на ниточке, болтается из стороны в сторону. Но вотвдруг не то скрип, не то вздох, а за ним слабый, хриплый первый крик. - Жив... жив - бормочет Пелагея Ивановна и укладывает младенца наподушку. И мать жива. Ничего страшного, по счастью, не случилось. Вот я сам ощупываюпульс. Да, он ровный и четкий, и фельдшер тихонько трясет женщину за плечои говорит: - Ну, тетя, тетя, просыпайся. Отбрасывают в сторону окровавленные простыни и торопливо закрывают матьчистой, и фельдшер с Аксиньей уносят ее в палату. Спеленатый младенецуезжает на подушке. Сморщенное коричневое личико глядит из белого ободка, ине прерывается тоненький, плаксивый писк. Вода бежит из кранов умывальников. Анна Николаевна жадно затягиваетсяпапироской, щурится от дыма, кашляет. - А вы, доктор, хорошо сделали поворот, уверенно так. Я усердно тру щеткой руки, искоса взглядываю на нее: не смеется ли? Но налице у нее искреннее выражение горделивого удовольствия. Сердце мое полнорадости. Я гляжу на кровавый и белый беспорядок кругом, на красную воду втазу и чувствую себя победителем. Но в глубине где-то шевелится червяксомнения. - Посмотрим еще, что будет дальше, - говорю я. Анна Николаевна удивленно вскидывает на меня глаза. - Что же может быть? Все благополучно. Я неопределенно бормочу что-то в ответ. Мне, собственно говоря, хочетсясказать вот что: все ли там цело у матери, не повредил ли я ей во времяоперации... Это-то смутно терзает мое сердце. Но мои знания в акушерстветак неясны, так книжно отрывочны! Разрыв? А в чем он должен выразиться? Икогда он даст знать о себе - сейчас же или, быть может, позже?.. Нет, ужлучше не заговаривать на эту тему. - Ну мало ли что, - говорю я, - не исключена возможность заражения, повторяю я первую попавшуюся фразу из какого-то учебника. - Ах, э-это! - спокойно тянет Анна Николаевна - ну, даст бог, ничего небудет. Да и откуда? Все стерильно, чисто.

* * * Было начало второго, когда я вернулся к себе. На столе в кабинете в пятнесвета от лампы мирно лежал раскрытый на странице Опасности поворотаДодерляйн. С час еще, глотая простывший чай, я сидел над ним, перелистывая