Школьная библиотека

на которой играет обрадовавшийся весне сторож Влас на крыльце, рваные,хриплые звуки гармошки, глухо летящие сквозь стекло ко мне, становятсяангельскими голосами, а грубые басы в раздувающихся мехах гудят, какнебесный хор. Но вот мгновение, и кокаин в крови по какому-то таинственномузакону, не описанному ни в какой из фармакологий, превращается во что-тоновое. Я знаю: это смесь дьявола с моей кровью. И никнет Влас на крыльце, ия ненавижу его, а закат, беспокойно громыхая, выжигает мне внутренности. Итак несколько раз подряд, в течение вечера, пока я не пойму, что яотравлен. Сердце начинает стучать так, что я чувствую его в руках, ввисках... а потом оно проваливается в бездну, и бывают секунды, когда ямыслю о том, что более доктор Поляков не вернется к жизни... 13 апреля. Я - несчастный доктор Поляков, заболевший в феврале этого годаморфинизмом, и, предупреждаю всех, кому выпадет на долю такая же участь,как и мне, не пробовать заменить морфий кокаином. Кокаин - сквернейший иковарнейший яд. Вчера Анна еле отходила меня камфарой, а сегодня я полутруп... 6-го мая 1917 года. ДавнепCко я не брался за свой дневник. А жаль. По сути дела, это недневник, а история болезни, и у меня, очевидно, профессиональное тяготениек моему единственному другу в мире (если не считать моего скорбного и частоплачущего друга Анны). Итак, если вести историю болезни, то вот. Я впрыскиваю себе морфий двараза в сутки в 5 часов дня (после обеда) и в 12 час. ночи перед сном. Раствор трехпроцентный: два шприца. Следовательно, я получаю за один раз- 0,06. Порядочно! Прежние мои записи несколько истеричны. Ничего особенно страшного нет. Наработоспособности моей это ничуть не отражается. Напротив, весь день я живуночным впрыскиванием накануне. Я великолепно справляюсь с операциями, ябезукоризненно внимателен к рецептуре и ручаюсь моим врачебным словом, чтомой морфинизм вреда моим пациентам не причинил. Надеюсь, и не причинит. Нодругое меня мучает. Мне все кажется, что кто-нибудь узнает о моем пороке. Имне тяжело на приеме чувствовать на своей спине тяжелый пытливый взглядмоего ассистента-фельдшера. Вздор! Он не догадывается. Ничто не выдаст меня. Зрачки меня могут предатьлишь вечером, а вечером я никогда не сталкиваюсь с ним. Страшнейшую убыль морфия в нашей аптеке я пополнил, съездив в уезд. Но итам мне пришлось пережить неприятные минуты. Заведующий складом взял моетребование, в которое я вписал предусмотрительно и всякую другую чепуху,вроде кофеина (которого у нас сколько угодно), и говорит: - 40 грамм морфия? И я чувствую, что прячу глаза, как школьник. Чувствую, что краснею... Он говорит: - Нет у нас такого количества. Граммов десять дам. И действительно, у него нет, но мне кажется, что он проник в мою тайну,что он щупает и сверлит меня глазами, и я волнуюсь и мучаюсь. Нет, зрачки, только зрачки опасны, и поэтому поставлю себе за правило:вечером с людьми не сталкиваться. Удобнее, морфий впрочем, места, чем мойучасток, для этого не найти, вот уже более полугода я кого не вижу, кромемоих больных. А им до меня дела нет никакого. 18 мая. Душная ночь. Будет гроза. Брюхо черное вдали за лесом растет и пучится.Вон и блеснуло бледно и тревожно. Идет гроза. Книга у меня перед глазами, и в ней написано по поводу воздержания отморфия: ...большое беспокойство, тревожное тоскливое состояние, раздражительность,ослабление памяти, иногда галлюцинация и небольшая степень затемнениясознания... Галлюцинаций я не испытывал, но по поводу остального я могу сказать: о,какие тусклые, казенные, ничего не говорящие слова! Тоскливое состояние!.. Нет, я, заболевший этой ужасной болезнью, предупреждаю врачей, чтобы онибыли жалостливее к своим пациентам. Не тоскливое состояние, а смертьмедленная овладевает морфинистом, лишь только вы на час или два лишите егоморфия. Воздух не сытный, его глотать нельзя... в теле нет клеточки,которая бы не жаждала... Чего? Этого нельзя ни определить, ни объяснить.Словом, человека нет. Он выключен. Движется, тоскует, страдает труп. Онничего не хочет, ни о чем не мыслит, кроме морфия. Морфия! Смерть от жажды - райская, блаженная смерть по сравнению с жаждой морфия.Так заживо погребенный, вероятно, ловит последние ничтожные пузырькивоздуха в гробу и раздирает кожу на груди ногтями. Так еретик на кострестонет и шевелится, когда первые языки пламени лижут его ноги... Смерть - сухая, медленная смерть... Вот что кроется под этими профессорскими словами тоскливое состояние. Больше не могу. И вот взял и сейчас уколол себя. Вздох. Еще вздох. Легче. А вот... вот... мятный холодок под ложечкой... Три шприца 3%-ного раствора. Этого мне хватит до полуночи... Вздор. Эта запись - вздор. Не так страшно. Рано или поздно я брошу!... Асейчас спать, спать. Этою глупою борьбою с морфием я только мучаю в ослабляю себя. (Далее в тетрадь вырезано десятка два страниц.) ...ря ...ять рвота в 4 час. 30 минут. Когда мне полегчает, запишу свои ужасные впечатления. 14 ноября 1917 г. Итак, после побега из Москвы из лечебницы доктора... (фамилия тщательнозачеркнута) я вновь дома. Дождь льет пеленою и скрывает от меня мир. Ипусть скроет его от меня. Он не нужен мне, как и я никому не нужен в мире.Стрельбу и переворот я пережил еще в лечебнице. Но мысль бросить этолечение воровски созрела у меня еще до боя на улицах Москвы. Спасибо морфиюза то, что он сделал меня храбрым. Никакая стрельба мне не страшна. Да ичто вообще может испугать человека, который думает только об одном, - очудных божественных кристаллах. Когда фельдшерица, совершеннотерроризованная пушечным буханием... (здесь страница вырвана.) ...вал эту страницу, чтоб никто не прочитал позорного описания того, какчеловек с дипломом бежал воровски и трусливо и крал свой собственныйкостюм. Да что костюм! Рубашку я захватил больничную. Не до того было. На другой день, сделавукол, ожил и вернулся к доктору N. Он встретил меня жалостливо, но сквозьэту жалость сквозило все-таки презрение. И это напрасно. Ведь он - психиатри должен понимать, что я не всегда владею собой. Я болен. Что ж презиратьменя? Я вернул больничную рубашку. Он сказал: - Спасибо, - и добавил: - что же вы теперь думаете делать? Я сказал бойко (я был в этот момент в состоянии эйфории): - Я решил вернуться к себе в глушь, тем более, что отпуск мой истек. Яочень благодарен вам за помощь, я чувствую себя значительно лучше. Будупродолжать лечиться у себя. Ответил он так: - Вы ничуть не чувствуете себя лучше. Мне, право, смешно, что вы говоритеэто мне. Ведь одного взгляда на ваши зрачки достаточно. Ну кому выговорите?.. - Я, профессор, не могу сразу отвыкнуть... в особенности теперь, когдапроисходят все эти события... меня совершенно издергала стрельба... - Она кончилась. Вот новая власть. Ложитесь опять. Тут я вспомнил все... холодные коридоры... пустые, масляной краскойвыкрашенные стены... и я ползу, как собака с перебитой ногой... чего-тожду... Чего? Горячей ванны?.. Укольчика в 0,005 морфия. Дозы, от которой,правда, не умирают... но только... а вся тоска остается, лежит бременем,как и лежала... пустые ночи, рубашку, которую я изорвал на себе, умоляя,чтобы меня выпустили?.. Нет. Нет. Изобрели морфий, вытянули его из высохших щелкающих головокбожественного растения, ну так найдите же способ и лечить без мучений! Яупрямо покачал головой. Тут он приподнялся, и я вдруг испуганно бросился кдвери. Мне показалось, что он хочет запереть за мной дверь и силою удержатьменя в лечебнице... Профессор побагровел. - Я не тюремный надзиратель, - не без раздражения молвил он, - и у меняне Бутырки. Сидите спокойно. Вы хвастались, что вы совершенно нормальны,две недели назад. А между тем... - он выразительно повторил мой жестиспуга, я вас не держу-с. - Профессор, верните мне мою расписку. Умоляю вас, - и даже голос мойжалостливо дрогнул. - Пожалуйста. Он щелкнул ключом в столе и отдал мне мою расписку (о том, что я обязуюсьпройти весь двухмесячный курс лечения и что меня могут задержать влечебнице и т.д., словом, обычного типа.) Дрожащей рукой я принял записку и спрятал, пролепетав: