Школьная библиотека

ручку чемодана и наконец плюнул на мокрую траву. Пальцы мои ничего не моглихватать, и опять мне, начиненному всякими знаниями из интересныхмедицинских книжек, вспомнилась болезнь - паралич. Парализис, - отчаянномысленно и черт знает зачем сказал я себе. - П...по вашим дорогам, - заговорил я деревянными, синенькими губами, нужно п...привыкнуть ездить. И при этом злобно почему-то уставился на возницу, хотя он, собственно, и небыл виноват в такой дороге. - Эх... товарищ доктор, - отозвался возница, тоже еле шевеля губами подсветлыми усишками, - пятнадцать годов езжу, а все привыкнуть не могу. Я содрогнулся, оглянулся тоскливо на белый облупленный двухэтажный корпус,на небеленые бревенчатые стены фельдшерского домика, на свою будущуюрезиденцию - двухэтажный, очень чистенький дом с гробовыми загадочнымиокнами, протяжно вздохнул. И тут же мутно мелькнула в голове вместолатинских слов сладкая фраза, которую спел в ошалевших от качки мозгахполный тенор с голубыми ляжками: ... ПРИВЕТ ТЕБЕ... ПРИ-ЮТ СВЯ-ЩЕННЫЙ... Прощай, прощай надолго, золото-красный Большой театр, Москва, витрины...ах, прощай. Я тулуп буду в следующий раз надевать... - в злобном отчаянии думал я ирвал чемодан за ремни негнущимися руками, - я... хотя в следующий раз будетуже октябрь... хоть два тулупа надевай. А раньше чем через месяц я непоеду, не поеду в Грачевку... Подумайте сами... ведь ночевать пришлось!Двадцать верст сделали и оказались в могильной тьме... ночь... в Грабиловкепришлось ночевать... учитель пустил... А сегодня утром выехали в семьутра... И вот едешь... батюшки-с-светы... медленнее пешехода. Одно колесоухает в яму, другое на воздух подымается, чемодан на ноги - бух... потом набок, потом на другой, потом носом вперед, потом затылком. А сверху сеет исеет, и стынут кости. Да разве я мог бы поверить, что в середине серенькогокислого сентября человек может мерзнуть в поле, как в лютую зиму?! Ан,оказывается, может. И пока умираешь медленною смертью, видишь одно и то же,одно. Справа горбатое обглоданное поле, слева чахлый перелесок, а возленего серые драные избы, штук пять и шесть. И кажется, что в них нет ниодной живой души. Молчание, молчание кругом... Чемодан наконец поддался. Возница налег на него животом и выпихнул егопрямо на меня. Я хотел удержать его за ремень, но рука отказалась работать,и распухший, осточертевший мой спутник с книжками и всяким барахломплюхнулся прямо на траву, шарахнув меня по ногам. - Эх ты, госпо... - начал возница испуганно, но я никаких претензий непредъявлял - ноги у меня были все равно хоть выбрось их. - Эй, кто тут? Эй! - закричал возница и захлопал руками, как петухкрыльями. - Эй, доктора привез! Тут в темных стеклах фельдшерского домика показались лица, прилипли к ним,хлопнула дверь, и вот я увидел, как заковылял по траве ко мне человек врваненьком пальтишке и сапожишках. Он почтительно и торопливо снял картуз,подбежал на два шага ко мне, почему-то улыбнулся стыдливо и хриплымголоском приветствовал меня: - Здравствуйте, товарищ доктор. - Кто вы такой? - спросил я. - Егорыч я, - отрекомендовался человек, - сторож здешний. Уж мы вас ждем,ждем... И тут же он ухватился за чемодан, вскинул его на плечо и понес. Я захромалза ним, безуспешно пытаясь всунуть руку в карман брюк, чтобы вынутьпортмоне. Человеку, в сущности, очень немного нужно. И прежде всего ему нужен огонь.Направляясь в мурьинскую глушь, я, помнится, еще в Москве давал себе словодержать себя солидно. Мой юный вид отравлял мне существование на первыхшагах. Каждому приходилось представляться: - Доктор такой-то. И каждый обязательно поднимал брови и спрашивал: - Неужели? А я-то думал, что вы еще студент. - Нет, я кончил, - хмуро отвечал я и думал: Очки мне нужно завести, вотчто. Но очки было заводить не к чему, глаза у меня были здоровые, и ясностьих еще не была омрачена житейским опытом. Не имея возможности защищаться отвсегдашних снисходительных и ласковых улыбок при помощи очков, я старалсявыработать особую, внушающую уважение, повадку. Говорить пытался размереннои веско, порывистые движения по возможности сдержать, не бегать, как бегаютлюди в двадцать три года, окончившие университет, а ходить. Выходило всеэто, как теперь, по прошествии многих лет, понимаю, очень плохо. В данный момент я этот свой неписаный кодекс поведения нарушил. Сидел,скорчившись, сидел в одних носках, и не где-нибудь в кабинете, а сидел вкухне и, как огнепоклонник, вдохновенно и страстно тянулся к пылающим вплите березовым поленьям. На левой руке у меня стояла перевернутая дномкверху кадушка, и на ней лежали мои ботинки, рядом с ними ободранный,голокожий петух с окровавленной шеей, рядом с петухом его разноцветныеперья грудой. Дело в том, что еще в состоянии окоченения я успел произвестицелый ряд действий, которых потребовала сама жизнь. Востроносая Аксинья,жена Егорыча, была утверждена мною в должности моей кухарки. Вследствиеэтого и погиб под ее руками петух. Его я должен был съесть. Я со всемиперезнакомился. Фельдшера звали Демьян Лукич, акушерок - Пелагея Ивановна иАнна Николаевна. Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностьюубедился в том, что инструментарий в ней богатейший. При этом с тою жеясностью я вынужден был признать (про себя, конечно), что очень многихблестящих девственно инструментов назначение мне вовсе неизвестно. Я их нетолько не держал в руках, но даже, откровенно признаюсь, и не видел. - Гм, - очень многозначительно промычал я, - однако у вас инструментарийпрелестный. Гм... - Как же-с, - сладко заметил Демьян Лукич, - это все стараниями вашегопредшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечераоперировал. Тут я облился прохладным потом и тоскливо поглядел на зеркальные сияющиешкафики. Засим мы обошли пустые палаты, и я убедился, что в них свободно можноразместить сорок человек. - У Леопольда Леопольдовича иногда и пятьдесят лежало, - утешал меня ДемьянЛукич, а Анна Николаевна, женщина в короне поседевших волос, к чему-тосказала: - Вы, доктор, так моложавы, так моложавы... Прямо удивительно. Вы настудента похожи. Фу ты, черт, - подумал я, - как сговорились, честное слово! И проворчал сквозь зубы, сухо: - Гм... нет, я... то есть я... да, моложав... Затем мы спустились в аптеку, и сразу я увидел, что в ней не было толькоптичьего молока. В темноватых двух комнатах крепко пахло травами, и наполках стояло все что угодно. Были даже патентованные заграничные средства,и нужно ли добавлять, что я никогда не слыхал о них ничего. - Леопольд Леопольдович выписал, - с гордостью доложила Пелагея Ивановна. Прямо гениальный человек был этот Леопольд, - подумал я и прониксяуважением к таинственному, покинувшему тихое Мурье Леопольду. Человеку, кроме огня, нужно еще освоиться. Петух был давно мною съеден,сенник для меня набит Егорычем, покрыт простыней, горела лампа в кабинете вмоей резиденции. Я сидел и, как зачарованный, глядел на третье достижениелегендарного Леопольда: шкаф был битком набит книгами. Одних руководств похирургии на русском и немецком языках я насчитал бегло около тридцатитомов. А терапия! Накожные чудные атласы! Надвигался вечер, и я осваивался. Я ни в чем не виноват, - думал я упорно и мучительно, - у меня есть диплом,я имею пятнадцать пятерок. Я же предупреждал еще в том большом городе, чтохочу идти вторым врачом. Нет. Они улыбались и говорили: Освоитесь. Вот тебеи освоитесь. А если грыжу привезут? Объясните, как я с ней освоюсь? И вособенности, каково будет себя чувствовать больной с грыжей у меня подруками? Освоится он на том свете (тут у меня холод по позвоночнику)... А гнойный аппендицит? Га! А дифтерийный круп у деревенских ребят? Когдатрахеотомия показана? Да и без трахеотомии будет мне не очень хорошо...А... а... роды! Роды-то забыл! Неправильные положения. Что ж я буду делать?А? Какой я легкомысленный человек! Нужно было отказаться от этого участка.Нужно было. Достали бы себе какого-нибудь Леопольда. В тоске и сумерках я прошелся по кабинету. Когда поравнялся с лампой,увидел, как в безграничной тьме полей мелькнул мой бледный лик рядом согоньками лампы в окне. Я похож на Лжедмитрия, - вдруг глупо подумал я и опять уселся за стол. Часа два в одиночестве я мучил себя и домучил до тех пор, что уж большемои нервы не выдерживали созданных мною страхов. Тут я начал успокаиватьсяи даже создавать некоторые планы. Так-с... Прием, они говорят, сейчас ничтожный. В деревнях мнут лен,бездорожье... Тут-то тебе грыжу и привезут, - бухнул суровый голос в мозгу,- потому что по бездорожью человек с насморком (нетрудная болезнь) непоедет, а грыжу притащат, будь покоен, дорогой коллега доктор. Голос был неглуп, не правда ли? Я вздрогнул. Молчи, - сказал я голосу, - не обязательно грыжа. Что за неврастения?Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Назвался груздем, полезай в кузов, - ехидно отозвался голос. Так-с... со справочником я расставаться не буду... Если что выписать,можно, пока руки моешь, обдумать. Справочник будет раскрытым лежать прямона книге для записей больных. Буду выписывать полезные, но нетрудныерецепты. Ну, например, натри салицилици 0,5 по одному порошку три раза вдень... Соду можно выписать! - явно издеваясь, отозвался мой внутренний собеседник.