Школьная библиотека

При чем тут сода? Я и ипекакуанку выпишу - инфузум... на 180. Или надвести. Позвольте. И тут же, хотя никто не требовал от меня в одиночестве у лампыипекакуанки, я малодушно перелистал рецептурный справочник, проверилипекакуанку, а попутно прочитал машинально и о том, что существует на светекакой-то инсипин. Он не кто иной, как сульфат эфира хининдигликолевойкислоты... Оказывается, вкуса хинина не имеет! Но зачем он? И как еговыписать? Он что - порошок? Черт его возьми! Инсипин инсипином, а как же все-таки с грыжей будет? - упорно приставалстрах в вале голоса. В ванну посажу, - остервенело защищался я, - в ванну. И попробую вправить Ущемленная, мой ангел! Какие тут, к черту, ванны! Ущемленная, - демонскимголосом пел страх. - Резать надо... Тут я сдался и чуть не заплакал. И моление тьме за окном послал: все, чтоугодно, только не ущемленную грыжу. А усталость напевала: Ложись ты спать, злосчастный эскулап. Выспишься, а утром будет видно.Успокойся, юный неврастеник. Гляди - тьма за окнами покойна, спят стынущиеполя, нет никакой грыжи. А утром будет видно. Освоишься... спи... Бросьатлас. Все равно ни пса сейчас не разберешь. Грыжевое кольцо... Как он влетел, я даже не сообразил. Помнится, болт на двери загремел,Аксинья что-то пискнула. Да еще за окнами проскрипела телега. Он без шапки, в расстегнутом полушубке, со свалявшейся бородкой, сбезумными глазами. Он перекрестился, и повалился на колени, и бухнул лбом в пол. Это мне. Я пропал, - тоскливо подумал я. - Что вы, что вы, что вы! - забормотал я и потянул за серый рукав. Лицо его перекосило, и он, захлебываясь, стал бормотать в ответ прыгающиеслова: - Господин доктор... господин... единственная, единственн...единственная! - выкрикнул он вдруг по-юношески звонко, так, что дрогнулламповый абажур. - Ах ты, господи... Ах... - Он в тоске заломил руки иопять забухал лбом в половицы, как будто хотел разбить его. - За что? Зачто наказанье?.. Чем прогневали? - Что? Что случилось?! - выкрикнул я, чувствуя, что у меня холодеет лицо. Он вскочил на ноги, метнулся и прошептал так: - Господин доктор... что хотите... денег дам... денег берите, какиехотите. Какие хотите. Продукты будем доставлять... только чтоб не померла.Только чтоб не померла. Калекой останется - пущай. Пущай! - кричал он впотолок. - Хватит прокормить, хватит. Бледное лицо Аксиньи висело в черном квадрате двери. Тоска обвиваласьвокруг моего сердца. - Что?.. Что? говорите! - выкрикнул я болезненно. Он стих и шепотом, как будто по секрету, сказал мне, и глаза его сталибездонны: - В мялку попала... - В мялку... в мялку?.. - переспросил я. - Что это такое? - Лен, лен мяли... господин доктор... - шепотом пояснила Аксинья, мялка-то... лен мнут... Вот начало. Вот. О, зачем я приехал! - в ужасе подумал я. - Кто? - Дочка моя, - ответил он шепотом, а потом крикнул: - Помогите! - и вновьповалился, и стриженые его в скобку волосы метнулись на его глаза.

* * * Лампа молния с покривившимся жестяным абажуром горела жарко, двумярогами. На операционном столе, на белой, свежепахнущей, клеенке я ееувидел, и грыжа померкла у меня в памяти. Светлые, чуть рыжеватые волосы свешивались со стола сбившимся засохшимколтуном. Коса была гигантская, и конец ее касался пола. Ситцевая юбка былаизорвана, и кровь на ней разного цвета - пятно бурое, пятно жирное, алое.Свет молнии показался мне желтым и живым, а ее лицо бумажным, белым, носзаострен. На белом лице у нее, как гипсовая, неподвижная, потухала действительноредкостная красота. Не всегда, не часто встретишь такое лицо. В операционной секунд десять было полное молчание, но за закрытыми дверямислышно было, как глухо выкрикивал кто-то и бухал, все бухал головой. Обезумел, - думал я, - а сиделки, значит, его отпаивают... Почему такаякрасавица? Хотя у него правильные черты лица... Видно, мать былакрасивая... Он вдовец... - Он вдовец? - машинально шепнул я. - Вдовец, - тихо ответила Пелагея Ивановна. Тут Демьян Лукич резким, как бы злобным движением от края до верхуразорвал юбку и сразу ее обнажил. Я глянул, и то, что я увидал, превысиломои ожидания. Левой ноги, собственно, не было. Начиная от раздробленногоколена, лежала кровавая рвань, красные мятые мышцы и остро во все стороныторчали белые раздавленные кости. Правая была переломлена в голени так, чтообе кости концами выскочили наружу, пробив кожу. От этого ступня еебезжизненно, как бы отдельно, лежала, повернувшись набок. - Да, - тихо молвил фельдшер и ничего больше не прибавил. Тут я вышел из оцепенения и взялся за ее пульс. В холодной руке его небыло. Лишь после нескольких секунд нашел я чуть заметную редкую волну. Онапрошла... потом была пауза, во время которой я успел глянуть на синеющиекрылья носа и белые губы... Хотел уже сказать: конец... по счастью,удержался... Опять прошла ниточкой волна. Вот как потухает изорванный человек, - подумал я, - тут уж ничего несделаешь... Но вдруг сурово сказал, не узнавая своего голоса: - Камфары. Тут Анна Николаевна склонилась к моему уху и шепнула: - Зачем, доктор? Не мучайте. Зачем еще колоть. Сейчас отойдет... Неспасете. Я злобно и мрачно оглянулся на нее и сказал: - Попрошу камфары... Так, что Анна Николаевна с вспыхнувшим, обиженным лицом сейчас жебросилась к столику и сломала ампулу. Фельдшер тоже, видимо, не одобрял камфары. Тем не менее он ловко и быстровзялся за шприц, и желтое масло ушло под кожу плеча. Умирай. Умирай скорее, - подумал я, - умирай. А то что же я буду делать стобой? - Сейчас помрет, - как бы угадал мою мысль, шепнул фельдшер. Он покосилсяна простыню, но, видимо, раздумал: жаль было кровавить простыню. Однакочерез несколько секунд ее пришлось прикрыть. Она лежала, как труп, но онане умерла. В голове моей вдруг стало светло, как под стеклянным потолкомнашего далекого анатомического театра. - Камфары еще, - хрипло сказал я. И опять покорно фельдшер впрыснул масло. Неужели же не умрет?... - отчаянно подумал я. Неужели придется... Все светлело в мозгу, и вдруг без всяких учебников, без советов, безпомощи я сообразил - уверенность, что сообразил, была железной, - чтосейчас мне придется в первый раз в жизни на угасшем человеке делатьампутацию. И человек этот умрет под ножом. Ах, под ножом умрет. Ведь у нееже нет крови! За десять верст вытекло все через раздробленные ноги, инеизвестно даже, чувствует ли она что-нибудь сейчас, слышит ли. Она молчит.Ах, почему она не умирает? Что скажет мне безумный отец? - Готовьте ампутацию, - сказал я фельдшеру чужим голосом. Акушерка посмотрела на меня дико, но у фельдшера мелькнула искрасочувствия в глазах, и он заметался у инструментов. Под руками у неговзревел примус... Прошло четверть часа. С суеверным ужасом я вглядывался в угасший глаз,приподымая холодное веко. Ничего не постигаю... Как может жить полутруп?Капли пота неудержимо бежали у меня по лбу из-под белого колпака, и марлейПелагея Ивановна вытирала соленый пот. В остатках крови в жилах у девушкитеперь плавал и кофеин. Нужно было его впрыскивать или нет? На бедрах АннаНиколаевна, чуть-чуть касаясь, гладила бугры, набухшие от физиологическогораствора. А девушка жила. Я взял нож, стараясь подражать (раз в жизни в университете я виделампутацию) кому-то... Я умолял теперь судьбу, чтобы уж в ближайшие полчасаона не померла... Пусть умрет в палате, когда я кончу операцию... За меня работал только мой здравый смысл, подхлестнутый необычайностьюобстановки. Я кругообразно и ловко, как опытный мясник, острейшим ножомполоснул бедро, и кожа разошлась, не дав ни одной росинки крови. Сосудыначнут кровить, что я буду делать? - думал я и, как волк, косился на грудуторзионных пинцетов. Я срезал громадный кус женского мяса и один из сосудов- он был в виде беловатой трубочки, - но ни капли крови не выступило изнего. Я зажал его торзионным пинцетом и двинулся дальше. Я натыкал этиторзионные пинцеты всюду, где предполагал сосуды... Arteria... arteria...как, черт, ее?... В операционной стало похоже на клинику. Торзионныепинцеты висели гроздьями. Их марлей оттянули кверху вместе с мясом, и ястал мелкозубой ослепительной пилой пилить круглую кость. Почему неумирает?... Это удивительно... ох, как живуч человек! И кость отпала. В руках у Демьяна Лукича осталось то, что было девичьейногой. Лохмы, мясо, кости! Все это отбросили в сторону, и на столеоказалась девушка, как будто укороченная на треть, с оттянутой в сторонукультей. Еще, еще немножко... не умирай, - вдохновенно думал я, - потерпидо палаты, дай мне выскочить благополучно из этого ужасного случая моейжизни. Потом вязали лигатурами, потом, щелкая колленом, я стал редкими швами