Школьная библиотека

- Мужчина. - Сюда пусть войдет. Он вошел и показался мне древним римлянином вследствие блистательнойкаски, надетой поверх ушастой шапочки. Волчья шуба облекала его, и струйкахолода ударила в меня. - Почему вы в каске? - спросил я, прикрывая свое недомытое телопростыней. - Пожарный я из Шалометьева. Там у нас пожарная команда... - ответилримлянин. - Это какой доктор пишет? - В гости к нашему агроному приехал. Молодой врач. Несчастье у нас, вотуж несчастье... - Какая женщина? - Невеста конторщикова. Аксинья за дверью охнула. - Что случилось? (Слышно было, как тело Аксиньи прилипло к двери.) - Вчера помолвка была, а после помолвки-то конторщик покатать ее захотелв саночках. Рысачка запряг, усадил ее, да в ворота. А рысачок-то с местакак взял, невесту-то мотнуло да лбом об косяк. Так она и вылетела. Такоенесчастье, что выразить невозможно... За конторщиком ходят, чтоб неудавился. Обезумел. - Купаюсь я, - жалобно сказал я, - ее сюда-то чего же не привезли? - Ипри этом я облил водой голову и мыло ушло в корыто. - Немыслимо, уважаемый гражданин доктор, - прочувственно сказал пожарныйи руки молитвоDно сложил, - никакой возможности. Помрет девушка. - Как же мы поедем-то? Вьюга! - Утихло. Что вы-с. Совершенно утихло. Лошади резвые, гуськом. В часдолетим... Я кротко простонал и вылез из корыта. Два ведра вылил на себя состервенением. Потом, сидя на корточках перед пастью печки, головузасовывал в нее, чтобы хоть немного просушить. Воспаление легких у меня, конечно, получится. Крупозное, после такойпоездки. И, главное, что я с нею буду делать? Этот врач, уже по запискевидно, еще менее, чем я, опытен.. Я ничего не знаю, только практически заполгода нахватался, а он и того менее. Видно, только что из университета. Аменя принимает за опытного... Размышляя таким образом, я и не заметил, как оделся. Одевание былонепростое: брюки и блуза, валенки, сверх блузы кожаная куртка, потомпальто, а сверху баранья шуба, шапка, сумка, в ней кофеин, камфара, морфий,адреналин, торзионные пинцеты, стерильный материал, шприц, зонд, браунинг,папиросы, спички, часы, стетоскоп. Показалось вовсе не страшно, хоть и темнело, уже день таял, когда мывыехали за околицу. Мело как будто полегче. Косо, в одном направлении, вправую щеку. Пожарный горой заслонял от меня круп первой лошади. Взялилошади действительно бодро, вытянулись, и саночки пошли метать по ухабам. Язавалился в них, сразу согрелся, подумал о крупозном воспалении, о том, чтоу девушки, может быть, треснула кость черепа изнутри, осколок в мозгвонзился... - Пожарные лошади? - спросил я сквозь бараний воротник. - Угу... гу... - пробурчал возница, не оборачиваясь. - А доктор что ей делал? - Да он... гу, гу... он, вишь ты, на венерические болезни выучился...угу... гу... - Гу... гу... - загремела в перелеске вьюга, потом свистнула сбоку,сыпанула... Меня начало качать, качало, качало... пока я не оказался вСандуновских банях в Москве. И прямо в шубе, в раздевальне, и испаринапокрыла меня. Затем загорелся факел, напустили холоду, я открыл глаза,увидел, что сияет кровавый шлем, подумал, что пожар... затем очнулся ипонял, что меня привезли. Я у порога белого здания с колоннами, видимо,времен Николая I. Глубокая тьма кругом, а встречтили меня пожарные, и пламятанцует у них над головами. Тут же я извлек из щели шубы часы, увидел пять. Ехали мы, стало быть, не час, а два часа с половиной. - Лошадей мне сейчас же обратно дайте, - сказал я. - Слушаю, - ответил возница. Полусонный и мокрый, как в компрессе, под кожаной курткой, я вошел всени. Сбоку ударил свет лампы, полоса легла на крашеный пол. И тут выбежалсветловолосый юный человек с затравленными глазами и в брюках сосвежезаутюженной складкой. Белый галстук с черными горошинами сбился у негона сторону, манишка выскочила горбом, но пиджак был с иголочки, новый, какбы с металлическими складками. Человек взмахнул руками, вцепился в мою шубу, потряс меня, прильнул и сталтихонько выкрикивать: - Голубчик мой... доктор... скорее... умирает она. Я убийца. - Он глянулкуда-то вбок, сурово и черно закрыл глаза, кому-то сказал: - Убийца я, вотчто. Птом зарыдал, ухватился за жиденькие волосы, рванул, и я увидел, что онпо-настоящему рвет пряди, наматывая на пальцы. - Перестаньте, - сказал я ему и стиснул руку. Кто-то повлек его. Выбежали какие-то женщины. Шубу с меня кто-то снял, повели по праздничным половичкам и привели кбелой кровати. Навстречу мне поднялся со стула молоденький врач. Глаза егобыли замученны и растерянны. На миг в них мелькнуло удивление, что я так жемолод, как и он сам. Вообще мы были похожи на два портрета одного и того желица, да и одного года. Но потом он обрадовался мне до того, что дажезахлебнулся. - Как я рад... коллега... вот... видите ли, пульс падает. Я, собственно,венеролог. Страшно рад, что вы приехали. На клоке марли на столе лежал шприц и несколько ампул с желтым маслом.Плач конторщика донесся из-за двери, дверь прикрыли, фигура женщины в беломвыросла у меня за плечами. В спальне был полумрак, лампу сбоку завесилизеленым клоком. В зеленоватой тени лежало на подушке лицо бумажного цвета.Светлые волосы прядями обвисли и разметались. Нос заострился, и ноздри былизабиты розоватой от крови ватой. - Пульс... - шепнул мне врач. Я взял безжизненную руку, привычным уже жестом наложил пальцы и вздрогнул.Под пальцами задрожало мелко, часто, потом стало срываться, тянуться внитку. У меня похолодело привычно под ложечкой, как всегда, когда я в упорвидел смерть. Я ее ненавижу. Я успел обломать конец ампулы и насосать всвой шприц жирное масло. Но вколол его уже машинально, протолкнул под кожудевичьей руки напрасно. Нижняя челюсть девушки задергалась, она словно давилась, потом обвисла,тело напряглось под одеялом, как бы замерло, потом ослабело. И последняянитка пропала у меня под пальцами. - Умерла, - сказал я на ухо врачу. Белая фигура с седыми волосами повалилась на ровное одеяло, припала изатряслась. - Тише, тише, - сказал я на ухо этой женщине в белом, а врач страдальческипокосился на дверь. - Он меня замучил, - очень тихо сказал врач. Мы с ним сделали так: плачущую мать оставили в спальне, никому ничего несказали, увели конторщика в дальнюю комнату. Там я ему сказал: - Если вы не дадите себе впрыснуть лекарство, мы ничего не можем делать.Вы нас мучаете, работать мешаете! Тогда он согласился; тихо плача, снял пиджак, мы откатили рукав егопраздничной жениховской сорочки и впрыснули ему морфий. Врач ушел кумершей, якобы ей помогать, а я задержался возле конторщика. Морфий помогбыстрее, чем я ожидал. Конторщик через четверть часа, все тише и бессвязнеежалуясь и плача, стал дремать, потом заплаканное лицо уложил на руки изаснул. Возни, плача, шуршания и заглушенных воплей он не слышал. - Послушайте, коллега, ехать опасно. Вы можете заблудиться, - говорил мневрач шепотом в передней. - Останьтесь, переночуйте... - Нет, не могу. Во что бы то ни стало уеду. Мне обещали, что меня сейчасже обратно доставят. - Да они-то доставят, только смотрите... - У меня трое тифозных таких, что бросить нельзя. Я их ночью должен видеть. - Ну, смотрите... Он разбавил спирт водой, дал мне выпить, и я тут же в передней съел кусокветчины. В животе потеплело, и тоска на сердце немного съежилась. Я впоследний раз пришел в спальню, поглядел на мертвую, зашел к конторщику,оставил ампулу морфия врачу и, закутанный, ушел на крыльцо. Там свистело, лошади понурились, их секло снегом. Факел метался. - Дорогу-то вы знаете? - спросил я, кутая рот. - Дорогу-то знаем, - очень печально ответил возница (шлема на нем уже небыло), - а остаться бы вам переночевать... Даже по ушам его шапки было видно, что он до смерти не хочет ехать. - Надо остаться, - прибавил и второй, державший разъяренный факел, - вполе нехорошо-с. - Двенадцать верст... - угрюмо забурчал я, - доедем. У меня тяжелобольные... - И полез в санки. Каюсь, я не добавил, что одна мысль остаться во флигеле, где беда, где ябессилен и бесполезен, казалась мне невыносимой. Возница безнадежно плюхнулся на облучок, выровнялся, качнулся, и мыпроскочили в ворота. Факел исчез, как провалился, или же потух. Однакочерез минуту меня заинтересовало другое. С трудом обернувшись, я увидел,что не только факела нет, но Шалометьево пропало со всеми строениями, какво сне. Меня это неприятно кольнуло. - Однако это здорово... - не то подумал, не то забормотал я. Нос на минутувысунул и опять спрятал, до того нехорошо было. Весь мир свился в клубок, иего трепало во все стороны.