Книга "Заметки юного врача". Страница 21

Проскочила мысль - а не вернуться ли? Но я ее отогнал, завалился поглубжев сено на дно саней, как в лодку, съежился, глаза закрыл. Тотчас выплылзеленый лоскут на лампе и белое лицо. Голову вдруг осветило: Это переломоснований черепа. Да, да, да... Ага-га... именно так! Загореласьуверенность, что это правильный диагноз. Осенило. Ну, а к чему? Теперь не кчему, да и раньше не к чему было. Что с ним сделаешь! Как ужасная судьба!Как нелепо и и страшно жить на свете! Что теперь будет в доме агронома?Даже подумать тошно и тоскливо! Потом себя стало жаль: жизнь моя какаятрудная. Люди сейчас спят, печки натоплены, а я опять и вымыться не мог.Несет меня вьюга, как листок. Ну вот, я домой приеду, а меня, чего доброго,опять повезут куда-нибудь. Вот воспаление легких схвачу и сам помруздесь... Так, разжалобив самого себя, я и провалился в тьму, но скольковремени в ней пробыл, не знаю. Ни в какие бани я не попал, а стало мнехолодно. И все холоднее и холоднее. Когда я открыл глаза, увидел черную спину, а потом уже сообразил, что мы неедем, а стоим. - Приехали? - спросил я, мутно тараща глаза. Черный во7ница тоскливо шевельнулся, вдруг слез, мне показалось, что еговертит во все стороны... и заговорил без всякой почтительности: - Приехали... Людей-то нужно было послушать... Ведь что же это такое! Исебя погубим и лошадей... - Неужели дорогу потеряли? - У меня похолодела спина. - Какая тут дорога, - отозвался возница расстроенным голосом, - нам теперьвесь белый свет дорога. Пропали ни за грош... Четыре часа едем, а куда...Ведь это что делается... Четыре часа. Я стал копошиться, нащупал часы, вынул спички. Зачем? Этобыло ни к чему, ни одна спичка не дала вспышки. Чиркнешь, сверкнет, - имгновенно огонь слизнет. - Говорю, часа четыре, - похоронно молвил пожарный. - Что теперь делать? - Где же мы теперь? Вопрос был настолько глуп, что возница не счел нужным на него ответить. Онповорачивался в разные стороны, но мне временами казалось, что он стоитнеподвижно, а меня в санях вертит. Я выкарабкался и сразу узнал, что снегумне до колена у полоза. Задняя лошадь завязла по брюхо в сугробе. Грива ее свисала, как у простоволосой женщины. - Сами стали? - Сами. Замучились животные... Я вдруг вспомнил кой-какие рассказы и почему-то почувствовал злобу наЛьва Толстого. Ему хорошо было в Ясной Поляне, - думал я, - его небось не возили кумирающим... Пожарного и меня стало жаль. Потом я опять пережил вспышку дикого страха.Но задавил его в груди. - Это - малодушие... - пробормотал я сквозь зубы. И бурная энергия возникла во мне. - Вот что, дядя, - заговорил я, чувствуя, что у меня стынут зубы, унынию тут предаваться нельзя, а то мы действительно пропадем, к чертям.Они немножко постояли, отдохнули, надо дальше двигаться. Вы идите, беритепереднюю лошадь под уздцы, а я буду править. Надо вылезать, а то насзаметет. Уши шапки выглядели отчаянно, но все же возница полез вперед. Ковыляя ипроваливаясь, он добрался до первой лошади. Наш выезд показался мнебесконечно длинным. Фигуру возницы размыло в глазах, в глаза мне мело сухимвьюжным снегом. - Но-о, - застонал возница. - Но! Но! - закричал я, захлопал вожжами. Лошади тронулись помаленьку, пошли месить. Сани качало, как на волне.Возница то вырастал, то уменьшался, выбирался вперед. Четверть часа приблизительно мы двигались так, пока наконец я непочувствовал, что сани заскрипели как будто ровней. Радость хлынула в меня,когда я увидел, как замелькали задние копыта лошади. - Мелко, дорога! - закричал я. - Го... го... - отозвался возница. Он приковылял ко мне и сразу вырос. - Кажись, дорога, - радостно, даже с трелью в голосе отозвался пожарный. Лишь бы опять не сбиться... Авось... Мы поменялись местами. Лошади пошли бодрее. Вьюга точно сжималась, сталаослабевать, как мне показалось. Но вверху и по сторонам ничего не было,кроме мути. Я уж не надеялся приехать именно в больницу. Мне хотелосьприехать куда-нибудь. Ведь ведет же дорога к жилью. Лошади вдруг дернули и заработали ногами оживленнее. Я обрадовался, не зналеще причины этого. - Жилье, может, почувствовали? - спросил я. Возница мне не ответил. Я приподнялся в санях, стал всматриваться.Странный звук, тоскливый и злобный, возник где-то во мгле, но быстро потух.Почему-то неприятно мне стало и вспомнился конторщик и как он тонко скулил,положив голову на руки. По правой руке я вдруг различил темную точку, онавыросла в черную кошку, потом еще подросла и приблизилась. Пожарный вдругобернулся ко мне, причем я увидел, что челюсть у него прыгает, и спросил: - Видели, гражданин доктор?.. Одна лошадь метнулась вправо, другая влево, пожарный навалился на секундумне на колени, охнул, выправился, стал опираться, рвать вожжи. Лошадивсхрапнули и понесли. Они взметывали комьями снег, швыряли его, шлинеровно, дрожали. И у меня прошла дрожь несколько раз по телу. Оправясь, я залез за пазуху,вынул браунинг и проклял себя за то, что забыл дома вторую обойму. Нет,если уж я не остался ночевать, то факел почему я не взял с собой?! Мысленноя увидел короткое сообщение в газете о себе и злосчастном пожарном . Кошка выросла в собаку и покатилась невдалеке от саней. Я обернулся иувидел совсем близко за санями вторую четвероногую тварь. Могу поклясться,что у нее были острые уши и шла она за санями легко, как по паркету. Что-тогрозное и наглое было в ее стремлении. Стая или их только две? - думалосьмне, и при слове стая варом облило меня под шубой и пальцы на ногахперестали стыть. - Держись покрепче и лошадей придерживай, я сейчас выстрелю, - выговорил яголосом, но не своим, а неизвестным мне. Возница только охнул в ответ и голову втянул в плечи. Мне сверкнуло вглаза и оглушительно ударило. Потом второй раз и третий раз. Не помню,сколько минут трепало меня на дне саней. Я слышал дикий, визгливый храплошадей, сжимал браунинг, головой ударился обо что-то, старался вынырнутьиз сена и в смертельном страхе думал, что у меня на груди вдруг окажетсягромадное жилистое тело. Видел уже мысленно свои рваные кишки... В это время возница завыл: - Ого... го... вон он... вон...господи, выноси, выноси... Я наконец справился с тяжелой овчиной, выпростал руки, поднялся. Ни сзади,ни с боков не было черных зверей. Мело очень редко и прилично, и в редкойпелене мерцал очаровательнейший глаз, который я бы узнал из тысячи, которыйузнаю и теперь, - мерцал фонарь моей больницы. Темное громоздилось сзадинего. Куда красивее дворца... - помыслил я и вдруг в экстазе еще два разавыпустил пули из браунинга назад, туда, где пропали волки. Пожарный стоял посредине лестницы, ведущей из нижнего отделазамечательной врачебной квартиры, я - наверху этой лестницы, Аксинья втулупе - внизу. - Озолотите меня, - заговорил возница, - чтоб я в другой раз... - Он недоговорил, залпом выпил разведенный спирт и крякнул страшно, обернулся кАксинье и прибавил, растопырив руки, сколько позволяло его устройство: - Вовеличиной... - Померла? Не отстояли? - спросила Аксинья у меня. - Померла, - ответил я равнодушно. Через четверть часа стихло. Внизу потух свет. Я остался наверху один.Почему-то судорожно усмехнулся, расстегнул пуговицы на блузе, потом ихзастегнул, пошел к книжной полке, вынул том хирургии, хотел посмотретьчто-то о переломах основания черепа, бросил книгу. Когда разделся и влез под одеяло, дрожь поколотила меня с полминуты, затемотпустила, и тепло пошло по всему телу. - Озолотите меня, - задремывая, пробурчал я, - но больше я не по... - Поедешь... ан, поедешь... - насмешливо засвистала вьюга. Она с громомпроехалась по крыше. Потом пропела в трубе, вылетела из нее, прошуршала заокном, пропала. - Поедете... по-е-де-те... - стучали часы, но глуше, глуше. И ничего. Тишина. Сон.Михаил Булгаков.Записки юного врачаПолотенце с петухом



Если человек не ездил на лошадях по глухим проселочнымдорогам, то рассказывать мне ему об этом нечего: все равно онне поймет. А тому, кто ездил, и напоминать не хочу.

Скажу коротко: сорок верст, отделяющих уездный городГрачевку от Мурьевской больницы, ехали мы с возницей моим ровносутки. И даже до курьезного ровно: в два часа дня 16 сентября1917 года мы были у последнего лабаза, помещающегося на границеэтого замечательного города Грачевки, а в два часа пять минут






Возможно заинтересуют книги: