Школьная библиотека

- Умерла, - сказал я на ухо врачу.

Белая фигура с седыми волосами повалилась на ровноеодеяло, припала и затряслась.

- Тише, тише, - сказал я на ухо этой женщине в белом, аврач страдальчески покосился на дверь.

- Он меня замучил, - очень тихо сказал врач.

Мы с ним сделали так: плачущую мать оставили в спальне,никому ничего не сказали, увели конторщика в дальнюю комвату.

Там я ему сказал:

- Если вы не дадите себе впрыснуть лекарство, мы ничего неможем делать. Вы нас мучаете, работать мешаете!

Тогда он согласился; тихо плача, снял пиджак, мы откатилирукав его праздничной жениховской сорочки и впрыснули емуморфий. Врач ушел к умершей, якобы ей помогать, а я задержалсявозле конторщика. Морфий помог быстрее, чем я ожидал.Конторщик через четверть часа, все тише и бессвязнее жалуясь иплача, стал дремать, потом заплаканное лицо уложил на руки изаснул. Возни, плача, шуршания и заглушенных воплей он неслышал.

- Послушайте, коллега, ехать опасно. Вы можетезаблудиться, - говорил мне врач шепотом в передней. Останьтесь, переночуйте...

- Нет, не могу. Во что бы то ни стало уеду. Мне обещали,что меня сейчас же обратно доставят.

- Да они-то доставят, только смотрите...

- У меня трое тифозных таких, что бросить нельзя. Я ихночью должен видеть.

- Ну, смотрите...

Он разбавил спирт водой, дал мне выпить, и я тут же впередней счел кусок ветчины. В животе потеплело, и тоска насердце немного счежилась. Я в последний раз пришел в спальню,поглядел на мертвую, зашел к конторщику, оставил ампулу морфияврачу и, закутанный, ушел на крыльцо.

Там свистело, лошади понурились, их секло снегом. Факелметался.

- Дорогу-то вы знаете? - спросил я, кутая рот.

- Дорогу-то знаем, - очень печально ответил возница (шлемана нем уже не было), - а остаться бы вам переночевать...

Даже по ушам его шапки было видно, что он до смерти нехочет ехать.

- Надо остаться, - прибавил и второй, держащий разчяренныйфакел, - в поле нехорошо-с.

- Двенадцать верст... - угрюмо забурчал я, - доедем. Уменя тяжело больные - и полез в санки.

Каюсь, я не добалил, что одна мысль остаться во флигеле,где беда, где я бессилен и бесполезен, казалась мненевыносимой.

Возница безнадежно плюхнулся на облучок, выровнялся,качнулся, и мы проскочили в ворота. Факел исчез, какпровалился, или же потух. Однако через минуту менязаинтересовало другое. С трудом обернувшись, я увидел, что нетолько факела нет, но йалометьево пропало со всеми строениями,как во сне. Меня это неприятно кольнуло.

- Однако это здорово... - не то подумал, не то забормоталя. Нос на минуту высунул и опять спрятал, до того нехорошобыло. Весь мир свился в клубок, и его трепало во все стороны.

Проскочила мысль - а не вернуться ли? Но я ее отогнал,залалился поглубже в сено на дно саней, как и лодку, счежился,глаза закрыл. Тотчас выплыл зеленый лоскут на лампе и белоелицо. Голову вдруг осветило: "Это перелом оснований черепа...да, да, да... Ага-га... именно так!" загорелась уверенность,что это правильный диагноз. Осенило. Ну, а к чему? Теперь не кчему, да и раньше не к чему было. Что с ним сделаешь! Какужасная судьба! Как нелепо и и страшно жить на свете! Чтотеперь будет в доме агронома? Даже подумать тошно и тоскливо!Потом себя стало жаль: жизнь моя какая трудная. Люди сейчасспят, печки натоплели, а я опять и вымыться не мог. Несет менявьюга, как листок. Ну вот, я домой приеду, а меня, чегодоброго, опять повезут куда-нибудь. Вот воспалеоие легкихсхвачу и сам помру здесь... Так, разжалобив самого себя, я ипровалился в тьму, но сколько времени в ней пробыл, не знаю. Нив какие бани я не попал, а стало мне холодно. И все холоднее ихолоднее.

Когда я открыл глаза, увидел черную спину, а потом ужесообразил, что мы не едем, а стоим.

- Приехали? - спросил я, мутно тараща глаза.

Черный возница тоскливо шевельнулся, вдруг слез, мнепоказалось, что его вертит во все стороны... и заговорил безвсякой почтительности:

- Приехали... Людей-то нужно было послушать... Ведь что жеэто такое! И себя погубим и лошадей...

- Неужели дорогу потеряли? - У меня похолодела спина.

- Какая тут дорога, - отозвался возница расстроеннымголосом, - нам теперь весь белый свет дорога. Пропали ни загрош... Четыре часа едем, а куда... Ведь это что делается...

Четыре часа. Я стал копощиться, нащупал часы, вынулспички. Зачем? Это было ни к чему, ни одна спичка не далавспышки. Чиркнешь, сверкнет, - и мгновенно огонь слизнет.