Школьная библиотека

поднялся. Ни сзади, ни с боков не было черных зверей. Мелоочень редко и прилично, и в редкой пелене мерцалочаровательнейший глаз, который я бы узнал из тысячи, которыйузнаю и теперь, - мерцал фонарь моей больницы. Темноегромоздилось сзади него. "Куда красивее дворца..." - помыслил яи вдруг в экстазе еще два раза выпустил пули из браунинганазад, туда, где пропали волки.

?

Пожарный стоял посредине лестницы, ведущей из нижнегоотдела замечательной врачебной квартиры, я - наверху этойлестницы, Аксинья в тулупе - внизу.

- Озолотите меня, - заговорил возница, - чтоб я в другойраз... - Он не договорил, залпом выпил разведенный спирт икрякнул страшно, обернулся к Аксинье и прибавил, растопыривруки, сколько позволяло его устройство: - Во величиной...

- Померла? Не отстояли? - спросила Аксинья у меня.

- Померла, - ответил я равнодушно.

Через четверть часа стихло. Внизу потух свет. Я осталсянаверху один. Почему-то судорожно усмехнулся, расстегнулпуговицы на блузе, потом их застегнул, пошел к книжной полке,вынул том хирур8и, хотел посмотреть что-то о переломахоснования черепа, бросил книгу.

Когда разделся и влез под одеяло, дрожь поколотила меня сполминуты, затем отпустила, и тепло пошло по всему телу.

- Озолотите меня, - задремывая, пробурчал я, - но больше яне по...

- Поедешь... ан, поедешь... - насмешливо засвистала вьюга.

Она с громом проехалась по крыше. Потом пропела в трубе,вылетела из нее, прошуршала за окном, пропала.

- Поедете... по-е-де-те... - стучали часы, но глуше,глуше.

И ничего. Тишина. Сон.

Стальное горло

Итак, я остался один. Вокруг меня - ноябрьская тьма свертящимся снегом, дом завалило, в трубах завыло. Все двадцатьчетыре года моей жизни я прожил в громадном городе и думал, чтовьюга воет только в романах. Оказалось: она воет на самом деле.Вечера здесь необыкновенно длинны, лампа под синим абажуромотражалась в черном окне, и я мечтал, глядя на пятно,светящееся на левой руке от меня.

Мечтал об уездном городе - он находился в сорока верстахот меня. Мне очень хотелось убежать с моего пункта туда.

Там было электричество, четыре врача, с ними можно былопосоветоваться, во всяком случае не так страшно. Но убежать небыло никакой возможности, да временами я и сам понимал, что этомалодушие. Ведь именно для этого я учился на медицинскомфакультете...

"...Ну, а если привезут женщину и у нее неправильныеероды? или, предположнм, больного, а у него ущемленная грыжа?Что я буду делать? Посоветуйте, будьте добры. Сорок восемь днейтому назад я кончил факультет с отличием, но отличие само посебе, а грыжа сама по себе. Один раз я видел, как профессорделал операцию ущемленной грыжи. Он делал, а я сидел вамфитеатре. И только" Холодный пот неоднократно стекал у менявдоль позвоночного столба при мысли о грыже. Каждый вечер ясидел в одной и той же позе, налившись чаю: под левой рукой умевя лежали все руководства по оперативному акушерству, сверхумаленький Додерляйн. А справа десять различных томов пооперативной хирургии, с рисунками. Я кряхтел, курил, пил черныйхолодный чай...

И вот я заснул: отлично помню эту ночь - 29 ноября, япроснулся от грохота в двери. Минут пять спустя я, надеваябрюки, не сводил молящих глаз с божественных книг оперативнойхирургии. Я слышал скрип полозьев во лворе: уши мои сталинеобычайно чуткими. Вышло, пожалуй, еще страшнее, чем грыжа,чем поперечное положение младенца: привезли ко мне в Никольскийпункт-больницу в одиннадцать часов ночи девочку. Сиделка глухосказала:

- Слабая девочка, помирает... Пожалуйте, доктор, вбольницу .. .

Помню, я пересек двор, шел на керосиновый фонарь уподчезда больницы, как зачарованный смотрел, как он мигает.Приемная уже была освещена, и весь состав моих помощников ждалменя уже одетый и в халатах. Это были: фельдшер Демьян Лукич,молодой еще, но очень способный человек, и две опытных акушерки- Анна Николаевна и Пелагея Ивановна. Я же был всего лишьдвадцатичетырехлетним врачом, два месяца назад выпущенным иназначенным заведовать Никольской больницей.

Фельдшер распахнул торжественно дверь, и появилась мать.Она как бы влетела, скользя в валенках, и снег еще не стаял унее на платке. В руках у нее был сверток, и он мерно шипел,свистел. Лицо у матери было искажено, она беззвучно плакала.Когда она сбросила свой тулуп и платок и распутала сверток, яувидел девочку лет трех. Я посмотрел на нее и забыл на времяоперативную хирургию, одиночество, мой негодный университетскийгруз, забыл все решительно из-за красоты девочки. С чем бы еесравнить? Только на конфетных коробках рисуют таких детей волосы сами от природы вьются в крупные кольца почти спелойржи. Глаза синие, громаднейшие, щеки кукольные. Ангелов такрисовали. Но только странная муть гнездилась на дне ее глаз, ия понял, что это страх, - ей нечем было дышать "она умрет черезчас", - подумал я совершенно уверенно, и сердце мое болезненносжалось...

Ямки втягивались в горле у девочки при каждом дыхании,жилы надувались, а лицо отливало из розоватого в легонькийлиловый цвет. Эту расцветку я сразу понял и оценил. Я тут жесообразил, в чем дело, и первый раз диагноз поставил совершенноправильно, и главное, одновременно с акушерками - они-то былиопытны: "У девочки дифтерийный круп, горло уже забито пленкамии скоро закроется наглухо..."

- Сколько дней девочка больна? - спросил я срединасторожившегося молчания моего персонала.