Школьная библиотека

- Пятый день, пятый, - сказала мать и сухими глазамиглубоко посмотрела на меня.

- Дифтерийный круп, - сквозь зубы сказал я фельдшеру, аматери сказал: - Ты о чем же думала? О чем думала?

И в это время раздался сзади меня плаксивый голос:

- Пятый, батюшка, пятый!

Я обернулся и увидел бесшумную, круглолицую бабку вплатке. "Хорошо было бы, если б бабок этих вообше на свете небыло", - подумал я в тоскливом предчувствии опасности и сказал:

- Ты, бабка, замолчи, мешаешь - Матери же повторил: - Очем ты думала? Пять дней? А?

Мать вдруг автоматическим движением передала девочку бабкеи стала передо мной на колени.

- Дай ей капель, - сказала она и стукнулась лбом в пол, удавлюсь я, если она помрет.

- Встань сию же минуточку, - ответил я, - а то я с тобой иразговаривать не стану.

Мать быстро встала, прошелестев широкой юбкой, приняладевчонку у бабки и стала качать. Бабка начала молиться накосяк, а девочка все дышала со змеиным свистом. Фельдшерсказал:

- Так они все делают. На-род - Усы у него при этомскривились набок.

- Что ж, значит, помрет она? - глядя на меня, как мнепоказалось, с черной яростью, спросила мать.

- Помрет, - негромко и твердо сказал я.

Бабка тотчас завернула подол и стала им вытирать глаза.Мать же крикнула мне нехорошим голосом:

- Дай ей, помоги! Капель дай!

Я ясно видел, что меня ждет, и был тверд.

- Каких же я ей капель дам? Посоветуй. Девочка задыхается,горло ей уже забило. Ты пять дней морила девчонку в пятнадцативерстах от меня. А теперь что прикажешь делать?

- Тебе лучше знать, батюшка, - заныла у меня на левомплече бабка искусственным голосом, и я ее сразу возненавидел.

- Замолчи! - сказал ей. И, обратившись к фельдшеру,приказал взять девочку. Мать подала акушерке девочку, котораястала биться и хотела, видимо, кричать, но у нее не выход ужеголос. Мать хотела ее защитить, но мы ее отстранили, и мнеудалось заглянуть при свете лампы-"молнии" девочке в горло. Яникогда до тех пор не видел дифтерита, кроме легких и быстрозабывшихся случаев. В горле было что-то клокочущее, белое,рваное. Девочка вдруг выдохнула и плюнула мне в лицо, но япочему-то не испугался за глаза, занятый своей мыслью.

- Вот что, - сказал я, удивляясь собственному спокойствию,- дело такое. Поздно. Девочка умирает. И ничто ей не поможет,кроме одного - операции. И сам ужаснулся, зачем сказ, но несказать не мог. "А если они согласятся?" - мелькнула у менямысль.

- Как это? - спросила мать.

- Нужно будет горло разрезать пониже и серебряную трубкувставить, дать девочке возможность дышать, тогда, может быть,спасем ее, - обчяснил я.

Мать посмотрела на меня, как на безумного, и девочку отменя заслонила руками, а бабка снова забубнила:

- Что ты! Не давай резать! Что ты? Горло-то?!

- Уйди, бабка! - с ненавистью сказал я ей. - Камфарувпрысните, - сказал я фельдшеру.

Мать не давала девочку, когда увидела шприц, но мы ейобъяснили, что это не страшно.

- Может, это ей поможет? - спросила мать.

- Нисколько не поможет.

Тогда мать зарыдала.

- Перестань, - промолвил я. - Вынул часы и добавил: пятьминут даю думать. Если не согласитесь, после пяти минут сам ужене возьмусь делать.

- Не согласна! - резко сказала мать.

- Нет нашего согласия! - добавила бабка.

- Ну, как хотите, - глухо добавил я и подумал: "Ну, вот ивсе! Мне легче. Я сказал, предложил, вон у акушерок изумленныеглаза. Они отказались, и я спасен". И только что подумал, какдругой кто-то за меня чужим голосом вымолвил:

- Что вы, с ума сошли? Как это так не согласны? Губитедевочку. Соглашайтесь. Как вам не жаль?

- Нет! - снова крикнула мать.

Внутри себя я думал так: "Что я делаю? Ведь я же зарежудевочку". А говорил иное:

- Ну, скорей, скорей соглашайтесь! Соглашайтесь! Ведь у