Школьная библиотека

нее уже ногти синеют.

- Нет! Нет!

- Ну, что же, уведите их в палату, пусть там сидят.

Их увели через полутемный коридор. Я слышал плач женщин исвист девочки. Фельдшер тотчас же вернулся и сказал:

- Соглашаются!

Внутри у меня все окаменело, но выговорил я ясно: Стерилизуйте немедленно нож, ножницы, крючки, зонд!

Через минуту я перебежал двор, где, как бес, летала ишаркала метель, прибежал к себе и, считал минуты, ухватился закнигу, перелистал ее, нашел рисунок, изображающий трахеотомию.На нем все было ясно и просто: горло раскрыто, нож вонзен вдыхательное горло. Я стал читать текст, но ничего не понимал,слова как-то прыгали в глазах. Я никогда не видел, как делаюттрахеотомиию. "Э, теперь уж поздно", - подумал я, взглянул стоской на синий цвет, на яркий рисунок, почувствовал, чтосвалилось на меня трудное, страшное дело, и вернулся, незаметив вьюги, в больницу.

В приемной тень с круглыми юбками прилипла ко мне, и голосзаныл:

- Батюшка, как же так, горло девчонке резать? Да разве жеэто мыслимо? Она, глупая баба, согласилась. А моего согласиянету, нету. Каплями согласна лечить, а горло резать не дам.

- Бабку эту вон! - закричал я и в запальчивости добавил: Ты сама глупая баба! Сама! А та именно умная! И вообще никтотебя не спрашивает! Вон ее!

Акушерка цепко обняла бабку и вытолкнула ее из палаты .

- Готово! - вдруг сказал фельдшер.

Мы вошли в малую операционную, и я, как сквозь завесу,увидал блестящие инструменты, ослепительную лампу, клеенку... Впоследний раз я вышел к матери, из рук которой девочку елевырвали. Я услыхал лишь хриплый голос, который говорил: "Мужанет. Он в городу. Придет, узнает, что я наделала, - убьетменя!"

- Убьет, - повторила бабка, глядя на меня в ужасе.

- В операционную их не пускать! - приказал я.

Мы остались одни в операционной. Персонал, я и Лидка девочка. Она, голенькая, сидела на столе и беззвучно плакала.Ее повалили на стол, прижали, горло ее вымыли, смазали иодом, ия взял нож> при этом подумал "Что я делаю?" Было очень тихо воперационной. Я взял нож и провел вертикальную черту по пухломубелому горлу. Не выступило ни одной капли крови. Я второй разпровел ножом по белой полоске, которая выступила межраздавшейся кожей. Опять ни кровинки. Медленно, стараясьвспомнить какие-то рисунки в атласах, я стал при помощи тупогозонда разделять тоненькие ткани. И тогда внизу раны откуда-тохлынула темная кровь и мгновенно залила всю рану и потекла пошее. Фельдшер тампонами стал вытирать ее, но она не унималась.Вспоминая все, что я видел в университете, я пинцетами сталзажимать края раны, но ничего не выходило. Мне стало холодно, илоб мой намок. Я остро пожалел, зачем пошел на медицинскийфакультет, зачем попал в эту глушь. В злобном отчаянии я сунулпинцет наобум, куда-то близ раны, зашелкнул его, и кровь тотчасже перестала течь. Рану мы отсосали комками марли, онапредстала передо мной чистой и абсолютно непонятной. Никакогодыхательного горла нигде не было. Ни на какой рисунок непоходила моя рана. Еще прошло минуты две-три, во время которыхя совершенно механически и бестолково ковырял в ране то ножом,то зондом, ища дыхательное горло. И к концу второй минуты яотчаялся его найти "Конец, - подумал я, - зачем я это сделал?Ведь мог же я не предлагать операцию, и Лидка спокойно умерлабы у меня в палате, а теперь умрет с разорванным горлом, иникогда, ничем я не докажу, что она все равно умерла бы, что яне мог повредить ей..." Акушерка молча вытерла мой лоб."Положить нож, сказать: не знаю, что дальше делать", - такподумал я, и мне представились глаза матери. Я снова поднял ножи бессмысленно, глубоко и резко полоснул Лидку. Тканиразъехались, и неожиданно передо мной оказалось дыхательноегорло.

- Крючки! - сипло бросил я.

Фельдшер подал их. Я вонзил один крючок с одной стороны,другой - с другой, и один из них передал фельдшеру. Теперь явидел только одно: сероватые колечки горла. Острый нож я вкололв горло - и обмер. Горло поднялось из раны, фельдшер, какмелькнуло у меня в голове, сошел с ума: он стал вдруг выдиратьего вон. Ахнули за спиной у меня обе акушерки. Я поднял глаза ипонял, в чем дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморокот духоты и, не выпуская крючка, рвал дыхательное горло "всепротив меня, судьба, - Подумал я, - теперь уж, несомненно,зарезали мы девочку, - и мысленно строго добавил: - Толькодойду домой - и застрелюсь..." Тут старшая акушерка, видимо,очень опытная, как-то хищно рванулась к фельдшеру и перехватилау него крючок, причем сказала, стиснув зубы:

- Продолжайте, доктор...

Фельдшер со стуком упал, ударился, но мы не глядели нанего. Я вколол нож в горло, затем серебряную трубку вложил внего. Она ловко вскользнула, но Лидка осталась недвижимой.Воздух не вошел к ней в горло, как это нужно было. Я глубоковздохнул и остановился: больше делать мне было нечего. Мнехотелось у кого-то попросить прощенья, покаяться в своемлегкомыслии, в том, что я поступил на медицинский факультет.Стояло молчание. Я видел, как Лидка синела. Я хотел уже всебросить и заплакать, как вдруг Лидка дико содрогнулась,фонтаном выкинула дрянные сгустки сквозь трубку, и воздух сосвистом вошел к ней в горло, потом девочка задышала и сталареветь. Фельдшер в это мгновение привстал, бледный и потный,тупо и в ужасе поглядел на горло и стал помогать мне егозашивать.

Сквозь сон и пелену пота, застилавшую мне глаза, я виделсчастливые лица акушерок, и одна из них мне сказала:

- Ну и блестяще же вы сделали, доктор, операцию.

Я подумал, что она смеется надо мной, и мрачно, исподлобьяглянул на нее. Потом распахнулись двери, повеяло свежестью.Лидку вынесли в простыне, и сразу же в дверях показалась мать.Глаза у нее были как у дикого зверя. Она когда я услышал звукее голоса, пот потек у меня по спине, я только тогда сообразил,