Школьная библиотека

что было бы, если бы Лидка умерла на столе. Но голосом оченьспокойным я ей ответил:

- Будь поспокойнее. Жива. Будет, надеюсь, жива. Только,пока трубку не вынем, ни слова не будет говорить, так небойтесь.

И тут бабка выросла из-под земли и перекрестилась надверную ручку, на меня, на потолок. Но я уж не рассердился нанее. Повернулся, приказал Лидке впрыснуть камфару и по очередидежурить возле нее. Затем ушел к себе через двор. Помню, синийсвет горел у меня в кабинете, лежал Додерляйн, валялись книги.Я подошел к дивану одетый, лег на него и сейчас же пересталвидеть что бы то ни было; заснул и даже снов не видел.

Прошел месяц, другой. Много я уже перевидал, и было ужекое-что страшнее Лидкиного горла. Я про него и забыл. Кругомбыл снег, прием увеличивался с каждым днем. И как-то, в новомуже году, вошла ко мне в приемную женщина и ввела за ручкузакутанную, как тумбочка, девчонку. Женщина сияла глазами. Явсмотрелся - узнал.

- А, Лидка! Ну, что?

- Да хорошо все.

Лидке распутали горло. Она дичилась и боялась, но все жемне удалось поднятрEFодбородок и заглянуть. На розовой шее былвертикальный коричневый шрам и два тоненьких поперечных отшвов.

- Все в порядке, - сказал я, - можете больше не приезжать.

- Благодарю вас, доктор, спасибо, - сказала мать, а Лидкевелела: - Скажи дяденьке спасибо!

Но Лидка не желала мне ничего говорить. Больше я никогда вжизни ее не видел. Я стал забывать ее. А прием мой всевозрастал. Вот настал день, когда я принял сто десять человек.Мы начали в девять часов утра и кончили в восемь часов вечера.Я, пошатываясь, снимал халат. Старшая акушерка-фельдшерицасказала мне:

- За такой прием благодарите трахеотомию. Вы знаете, что вдеревнях говорят? Будто вы больной Лидке вместо ее горлавставили стальное и зашили. Специально ездят в эту деревнюглядеть на нее. Вот вам и слава, доктор, поздравляю.

- Так и живет со стальным? - осведомился я.

- Так и живет. Ну, а вы доктор, молодец. И хладнокровнокак делаете, прелесть!

- М-да... я, знаете ли, никогда не волнуюсь, - сказал янеизвестно зачем, но почувствовал, что от усталости дажеустыдиться не могу, только глаза отвел в сторону. Попрощался иушел к себе. Крупный снег шел, все застилало. Фонарь горел, идом мой был одинок, спокоен и важен. И я, когда шел, хотелодного - спать.

Тьма египетская

Где же весь мир в день моего рождения? Где электрическиефонари Москвы? люди? Небо? За окошками нет ничего! Тьма...

Мы отрезаны от людей. Первые керосиновые фонари от нас вдевяти верстах на станции железной дороги. Мигает там,наверное, фонарик, издыхает от метели. Пройдет в полночь своем скорый в Москву и даже не остановится - не нужна емузабытая станция, погребенная в буране. Разве что занесет пути.

Первые электрические фонари в сорока верстах, в уездномгороде. Там сладостная жизнь. Кинематограф есть, магазины. В товремя как воет и валит снег на полях, на экране, возможно,плывет тростник, качаются пальмы, мигает тропический остров.Мы же одни.- Тьма египетская, - заметил фельдшер Демьян Лукич, приподняв штору.Выражается он торжественно, но очень метко. Именно египетская.- Прошу еще по рюмочке, - прнгласил я. (Ах, не осуждайте! Ведь врач, фельдшер,две акушерки, ведь мы тоже люди! Мы не видим целыми месяцами никого, кромесотен больных. Мы работаем, мы погребены в снегу. Неужели же нельзя нам выпитьпо две рюмки разведенного спирту по рецепту и закусить уездными шпротами в деньрождения врача?)- За ваше здоровье, доктор! - прочувственно сказал Демьян Лукич.- Желаем вам привыкнуть у нас! - сказала Анна Николаевна и, чокаясь, поправилапарадное свое платье с разводами.Вторая акушерка Пелагея Ивановна чокнулась, хлебнула, сейчас же присела накорточки и кочергой пошевелила в печке. Жаркий блеск метнулся по нашим лицам, вгруди теплело от водки.- Я решительно не постигаю, - заговорил я возбужденно и глядя на тучу искр,взметнувшихся под кочергой, - что эта баба сделала с белладонной. Ведь это жекошмар!Улыбки заиграли на лицах фельдшера и акушерок.Дело было вот в чем. Сегодня на утреннем приеме в кабинет ко мне протиснуласьрумяная бабочка лет тридцати. Она поклонилась акушерскому креслу, стоящему замоей алиной, затем из-за пазухи достала широкогорлый флакон и запела льстиво:- Спасибо вам, гражданин доктор, за капли. Уж так помогли, так помогли!..Пожалуйте еще баночку.Я взял у нее из рук флакон, глянул на этикетку, и в глазал у меня позеленело.На этикетке было написало размашистым почерком Демьяна Лукича. "Тинцт.Белладонн..." и т.д. "16 декабря 1917 года".Другими словами, вчера я выписал бабочке порядочную порцию белладонны, асегодня, в день моего рождения, 17 декабря, бабочка приехала с сухим флаконом ис просьбой повторить.- Ты... ты... все приняла вчера? - спросил я диким голосом.