Школьная библиотека

Человеку, кроме огня, нужно еще освоиться. Петух был давномною съеден, сенник для меня набит Егорычем, покрыт простыней,горела лампа в кабинете в моей резиденции. Я сидел и, какзачарованный, глядел на третье достижение легендарногоЛеопольда: шкаф был битком набит книгами. Одних руководств похирургии на русском и немецком языках я насчитал бегло околотридцати томов. А терапия! Накожные чудные атласы!

Надвигался вечер, и я осваивался.

"Я ни в чем не виноват, - думал я упорно и мучительно, - уменя есть дом, я имею пятнадцать пятерок. Я же предупреждал ещев том большом городе, что хочу идти вторым врачом. Нет. Ониулыбались и говорили: "освоитесь". Вот тебе и освоитесь. А еслигрыжу привезут? Объясните, как я с ней освоюсь? И вособенности, каково будет себя чувствовать больной с грыжей уменя под руками? Освоится он на том свете (тут у меня холод попозвоночнику)...

А гнойный аппендицит? Га! А дифтерийный круп у деревенскихребят? Когда трахеотомия показала? Да и без трахеотомии будетмне не очень хорошо... А... а... роды! Роды-то забыл!Непро2ильные положения. Что ж я буду делать? А? Какой ялегкомысленный человек! Нужно было отказаться от этого участка.Нужно было. Достали бы себе какого-нибудь Леопольда".

В тоске и сумерках я прошелся по кабинету. Когдапоравнялся с лампой, уважал, как в безграничной тьме полеймелькнул мой бледный лик рядом с огоньками лампы в окне.

"Я похож на Лжедмитрия", - вдруг глупо подумал я и опятьуселся за стол.

Часа два в одиночестве я мучил себя и домучил до тех пор,что уж больше мои нервы не выдерживали созданных мною страхов.Тут я начал успокаиваться и даже создавать некоторые планы.

Так-с... Прием, они говорят, сейчас ничтожный. В деревняхмнут лен, бездорожье... "Тут тебе грыжу и презут, - бухнулсуровый голос в мозгу, - потому что по бездорожью человек снасморком (нетрудная болезнь) не поедет, а грыжу притащат, будьпокоен, дорогой коллега доктор".

Голос был неглуп, не правда ли? Я вздрогнул.

"Молчи, - сказал я голосу, - не обязательно грыжа. Что заневрастения? Взялся за гуж, не говори, что не дюж".

"Назвался груздем, полезай в кузов", - ехидно отозвалсяголос.

Так-с... со справочником я расставаться не буду... Есличто выписать, можно, пока руки моешь, обдумать. Справочникбудет раскрытым лежать прямо на книге для записей больных. Будувыписывать полезные, но нетрудные рецепты. Ну, например, натрисалицилици 0,5 по одному порошку три раза в день...

"Соду можно выписать!" - явно издеваясь, отозвался мойвнутренний собеседник.

При чем тут сода? Я и ипекакуанку выпишу инфузум... на180. Или на двести. Позвольте.

И тут же, хотя никто не требовал от меня в одиночестве улампы ипекакуанки, я малодушно перелистал рецептурныйсправочник, проверил ипекакуанку, а попутно прочитал машинальнои о том, что существует на свете какой-то "инсипин" он не ктоиной, как "сульфат эфира хининдигликолевой кислоты"...Оказывается, вкуса хинина не имеет! Но зачем он? И как еговыписать? Он что - порошок? Черт его возьми!

"Инсипин инсипином, а как же все-таки с грыжей будет?" упорно приставал страх в вале голоса.

"В ванну посажу, - остервенело защищался я, - в ванну. Ипопробую вправить"

"Ущемленная, мой ангел! Какие тут, к черту, ванны!Ущемленная, - демонским голосом пел страх. - Резать надо"

Тут я сдался и чуть не заллакал. И моление тьме за окномпослал: все, что угодно, только не ущемленную грыжу.

А усталость напевала:

"Ложись ты спать, злосчастный эскулап. Выспишься, а утромбудет видно. Успокойся, юный неврастеник. Гляди - тьма заокнами покойна, спят стынущие поля, нет никакой грыжи. А утромбудет видно. Освоишься... спи... Брось атлас... Все равно нипса сейчас не разберешь. Грыжевое кольцо..."

Как он влетел, я даже не сообразил. Помнится, болт надвери загремел, Аксинья что-то пискнула. Да еще за окнамипроскрипела телега.

Он без шапки, в расстегнутом полушубке, со свалявшейсябородкой, с безумными глазами.

Он перекрестился, и повалился на колени, и бухнул лбом впол. Это мне.

"Я пропал", - тоскливо подумал я.

- Что вы, что вы, что вы! - забормотал я и потянул засерый рукав.

Лицо его перекосило, и он, захлебываясь, стал бормотать вответ прыгающие слова: - Господин доктор... господин...единственная, единственн... единственная! - выкрикнул он вдругпо-юношески звонко, так что дрогнул ламповый абажур. - Ах ты,господи... Ах... - Он в тоске заломил руки и опять забухал лбомв половицы, как будто хотел разбить его. - За что? За чтонаказанье?.. Чем прогневали?

- Что? Что случилось?! - выкрикнул я, чувствуя, что у меняхолодеет лицо.

Он вскочил на ноги, метнулся и прошептал так:

- Господин доктор... что хотите... денег дам... денегберите, какие хотите. Какие хотите. Продукты будемдоставлять... только чтоб не померла. Только чтоб не померла.Калекой останется - пущай. Пущай - кричал он в потолок. Хватитпрокормить, хватит.

Бледное лицо Аксиньи висело в черном квадрате двери. Тоскаобвилась вокруг моего сердца.

- Что?.. Что? говорите! - выкрикнул я болезненно.

Он стих и шепотом, как будто по секрету, сказал мне, иглаза его стали бездонны:

- В мялку попала...

- В мялку... в мялку?.. - переспросил я - что это такое?

- Лен, лен мяли... господин доктор... - шепотом обчяснилаАксинья, - мялка-то... лен мнут...

"Вот начало. Вот. О, зачем я приехал!" подумал я.

- Кто?

- Дочка моя, - ответил он шепотом, а потом крикнул: Помогите! - и вновь повалился, и стриженые его в скобку волосыметнулись на его глаза.

Лампа "молния" с покривившимся жестяным абажуром горела