Школьная библиотека

жарко, двумя рогами. На операционном столе, на белой,свежепахнущей, клеенке я ее увидел, и грыжа померкла у меня впамяти.

Светлые, чуть рыжеватые волосы свешивались со столасбившимся засохшим колтуном. Коса была гигантская, и конец еекасался пола. Ситцевая юбка была изорвана, и кровь на нейразного цвета - пятно бурое, пятно жирное, алое. Свет "молнии"показался мне желтым и живым, а ее лицо бумажным, белым, носзаострен.

На белом лице у нее, как гипсовая, неподвижная, потухаладействительно редкостная красота. Не всегда, не часто встретишьтакое лицо.

В операционной секунд десять было полное молчание, но зазакрытыми дверями слышно было, как глухо выкрикивал кто-то ибухал, все бухал головой.

"Обезумел, - думал я, - а сиделки, значит, егоотпаивают... Почему такая красавица? Хотя у него правильныечерты лица... Видно, мать была красивая... Он вдовец".

- Он вдовец? - машинально шепнул я.

- Вдовец, - тихо ответа Пелагея Ивановна.

Тут Демьян Лукич резким, как бы злобным движением от краядо верху разорвал юбку и сразу ее обнажил. Я глянул, и то, чтоя увидал, превысило мои ожидания. Левой ноги, собственно, небыло. Начиная от раздробленного колена, лежала кровавая рвань,красные мятые мышцы и остро во все стороны торчали белыераздавленные кости. Правая была переломлена в голени так, чтообе кости концами выскочили наружу, пробив кожу. От этогоступня ее безжизненно, как бы отдельно, лежала, повернувшисьнабок.

- Да, - тихо молвил фельдшер и ничего больше не прибавил.

Тут я вышел из оцепенения и взялся за ее пульс. В холоднойруке его не было. Лишь после нескольких секунд нашел я чутьзаметную редкую волну. Она прошла... потом была пауза, вовремя которой я успел глянуть на синеющие крылья носа и белыегубы... Хотел уже сказать: конец... по счастью, удержался...Опять прошла ниточкой волна.

"Вот как потухает изорванный человек, - подумал я, тут ужничего не сделаешь"

Но вдруг сурово сказал, не узнавая своего голоса:

- Камфары.

Тут Анна Николаевна склонилась к моему уху и шепнула:

- Зачем, доктор. Не мучайте. Зачем еще колоть. Сейчасотойдет... Не спасете.

Я злобно и мрачно оглянулся на нее и сказал:

- Попрошу камфары...

Так, что Анна Николаевна с вспыхнувшим, обиженным лицомсейчас же бросилась к столику и сломала ампулу.

Фельдшер тоже, видимо, не одобрял камфары. Тем не менее онловко и быстро взялся за шприц, и желтое масло ушло под кожуплеча.

"Умирай. Умирай скорее, - подумал я, - умирай. А то что жея буду делать с тобой?"

- Сейчас помрет, - как бы угадал мою мысль, шепнулфельдшер. Он покосился на простыню, но, видимо, раздумал: жальбыло кровавить простыню. Однако через несколько секунд еепришлось прикрыть. Она лежала, как труп, но она не умерла. Вголове моей вдруг стало светло, как под стеклянным потолкомнашего далекого анатомического театра.

- Камфары еще, - хрипло сказал я.

И опять покорно фельдшер впрыснул масло.

"Неужели же не умрет?... - отчаянно подумал я. Неужелипридется..."

Все светлело в мозгу, и вдруг без всяких учебников, безсоветов, без помощи я соображал - уверенность, что сообразил,была железной, - что сейчас мне придется в первый раз в жизнина угасшем человеке делать ампутацию. И человек этот умрет подножом. Ах, под ножом умрет. Ведь у нее же нет крови! За десятьверст вытекло все через раздробленные ноги, и неизвестно даже,чувствует ли она что-нибудь сейчас, слышит ли. Она молчит. Ах,почему она не умирает? Что скажет мне безумный отец?

- Готовьте ампутацию, - сказал я фельдшеру чужим голосом.

Акушерка посмотрела на меня дико, но у фельдшера мелькнулаискра сочувствия в глазах, и он заметался у инструментов. Подруками у него взревел примус.

Прошло четверть часа. С суеверным ужасом я вглядывался вугасший глаз, продымая холодное веко. Ничего не постиг. Какможет жить полутруп? Капли пота неудержимо бежали у меня по лбуиз-под белого колпака, и марлей Пелагея Ивановна вытираласоленый пот. В остатках крови в жилах у девушки теперь плавал икофеин. Нужно было его впрыскать или нет? На бедрах АннаНиколаевна, чуть-чуть касаясь, гладила бугры, набухшие отфизиологического раствора. А девушка жила.

Я взял нож, старалсь подражать (раз в жизни в университетея видел ампутацию) кому-то... Я умолял теперь судьбу, чтобы ужв ближайшие полчаса она не померла... "Пусть умрет в палате,когда я окончу операцию..."

За меня работал только мой здравый смысл, подхлестнутыйнеобычайностью обстановки. Я кругообразно и ловко, как опытныймясник, острейшим ножом полоснул бедро, и кожа разошлась, недав ни одной росинки крови. "Сосуды начнут кровить, что я будуделать?" - думал я и, как волк, косился на груду торзионныхпинцетов. Я срезал громадный кус женского мяса и один изсосудов - он был в виде баловатой трубочки, - но ни капли кровине выступило из него. Я зажал его торзионным пинцетом идвинулся дальше. Я натыкал эти торзионные пинцеты всюду, гдепредполагал сосуды "Артериа... артериа... как, черт, ее?..." Воперационной стало похоже на клинику. Торзионные пинцеты виселигроздьями. Их марлей оттянули кверху вместе с мясом, и я сталмелкозубой ослепительной пилой пилить круглую кость "почему неумирает?... Это удивительно... ох, как живуч человек!"

И кость отпала. В рукал у Демьяна Лукича осталось то, чтобыло девичьей ногой. Лохмы мяса, кости! Все это отбросили всторону, и на столе оказалась девушка, как будто укороченная натреть, с оттянутой в сторону культей. "Еще, еще немножко... неумирай, - вдохновенно думал я, - потерпи до палаты, дай мневыскочить благополучно из этого ужасного случая моей жизни".

Потом вязали лигатурами, потом, шелкал колленом, я сталредкими швами зашивать кожу... но остановился, осененный,сообразил... оставил сток... вложил марлевый тампон... Потзастилал мне глаза, и мне казалось, будто я в бане...

Отдулся. Тяжело посмотрел на культю, на восковое лицо.Спросил:

- Жива?

- Жива... - как беззвучное эхо, отозвались сразу ифельдшер и Анна Николаевна.