Книга "Заметки юного врача". Страница 79

по полену.- Воля ваша, это - анекдот, - сказал я, - не может быть!- Анек-дот?! Анекдот? - вперебой воскликнули акушерки.- Нет-с! - ожесточенно воскликнул фельдшер. - У нас, знаете ли, вся жизнь изподобных анекдотов состоит...У нас тут такие вещи...- А сахар?! - воскликнула Анна Николаевна - Расскажите про сахар, ПелагеяИвановна!Пелагея Ивановна прикрыла заслонку и заговорила, потупившись:- Приезжаю я в то же Дульцево к роженице...- Это Дульцево - знаменитое место, - не удержался фельдшер и добавил: Виноват! продолжайте, коллега!- Ну, понятное дело, исследую, - продолжала коллега Пелагея Ивановна, чувствую под пишьцами в родовом канале что-то непонятное... то рассыпчатое, токусочки... Оказывается - сахар-рафннад!- Вот и анекдот! - торжественно заметил Демьян Лукич.- Поз-вольте... ничего не понимаю...- Бабка! - отозвалась Пелагея Ивановна - Знахарка научила. Роды, говорит, у ейтрудные. Младенчик не хочет выходить на божий свет. Стало быть, нужно еговыманить. Вот они, значит, его на сладкое и выманиви!- Ужас! - сказал я.- Волосы дают жевать роженицам, - сказшиа Анна Николаевна.- Зачем?!- йут их знаерРаза три привозили нам рожениц. Лежит и плюется бедная женщина.Весь рот полон щетины. Примета есть такая, будто роды легче пойдут...


Глаза у акушерок засверкали от воспоминаний. Мы долго уогня сидели за чаем, и я слушал как зачарованный. О том, что,когда приходится вести роженицу из деревни к нам в больницу,Пелагея нванна свои сани всегда сзади пускает: не передумали быпо дороге, не вернули бы бабу в руки бабкн. О том, как однаждыроженицу при неправильном положении, чтобы младенчикповернулся, кверху ногами к потолку подвешивали. О том, какбабка из Коробова, наслышавщись, что врачи делают проколплодного пузыря, столовым ножом изрезала всю голову младенцу,так что даже такой знаменитый и ловкий человек, как Липонтий,не мог его спасти, и хорошо, что хоть мать спас. О том...


Печку давно закрыли. Гости мои ушли в свой флигель. Явидел, как некоторое время тускловато светилось оконце у АнныНиколаевны, потом погасло. Все скрылось. К метели примешалсягустейший декабрьский вечер, и черная завеса скрыла от меня инебо и землю.

Я расхаживал у себя по кабинету, и пол поскрипывал подногами, и было тепло от голландки-печки, и слышно было, какгрызла где-то деловит мышь.

"Ну, нет, - раздумывал я - я буду бороться с египетскойтьмой ровно столько, сколько судьба продержит меня здесь вглуши. Сахар-рафинад... Скажите пожалуйста!.."

В мечтаниях, рождавшихся при свете лампы под зеленымколпаком, возник громадный университетский город, а в немклиника, а в клинике - громадный зал, изразцовый пол, блестящиекраны, белые стерильные простыни, ассистент с остроконечной,очень мудрой, седеющей бородкой...

Стук в такие моменты всегда волнует, страшит. Явздрогнул.. .

- Кто там, Аксинья? - спросил я, свешиваясь с балюстрадывнутренней лестницы (квартира у врача была в двух этажах:вверху кабинет и спальни, внизу - столовая, еще одна комната неизвестного назначения и кухня, в которой и помещалась этаАксинья - кухарка - и муж ее, бессменный сторож больницы).

Загремел тяжелый запор, свет лампочки заходил и закачалсявнизу, повеяло холодом. Потом Аксинья доложила:

- Да больной приехал...

Я, сказать по правде, обрадовался. Спать мне еще нехотелось, а от мышиной грызни и воспоминаний стшио немноготоскливо, одиноко. Притом больной, значит, не женщина, значит,не самое страшное - не роды.- Ходит он?- Ходит, - зевая, ответила Аксинья.- Ну, пусть идет в кабинет.

Лестница долго скрипела. Поднимался кто-то солидный,большого веса человек. Я в это время уже сидел за письменнимстолом, стараясь, чтобы двадцатичетырехлетняя моя живость невыскакивала по возможности из профессиональной оболочкиэскулапа. Правая моя рука лежа на стетоскопе, как наревольвере.

В дверь втиснулась фигура в бараньей шубе, валенках. йапканаходась в руках у фигуры.

- Чего же это вы, батюшка, так поздно? - солидно спросил ядля очистки совести.

- Извините, гражданин доктор, - приятным, мягким голосомотозвалась фигура, - метель - чистое горе! Ну, задержись, чтоподелаешь, уж простите, пожалуйста!..

"Вежливый человек", - с удовольствием подумал я. Фигурамне очень понравилась, и даже рыжая густая борода произвелахорошее впечатление. Видимо, борода эта пользовалась некоторымуходом. Владелец ее не только подстриг, но даже и смазывалкаким-то веществом, в котором врачу, побывшему в деревне хотябы короткий срок, нетрудно угадать постное масло.

- В чем дело? Снимите шубу. Откуда вы?

Шуба легла горой на стул.

- Лихорадка замучила, - ответил больной и скорбно глянул .

- Лихорадка? Ага! Вы из Дульцева?

- Так точно. Мельник.

- Ну, как же она вас мучает? Расскажнте! - Каждый день,как двенадцать часов, голова начинает болеть, потом жар какпойдет... Часа два потреплет и отет болеть, потом жар какпойдет... Часа два потреплет и отпустит..."Готов диагноз!" - победно звякнуло у меня в голове.- А в остальные часы ничего?- Ноги слабые...- Ага... Расстегнитесь! Гм... так.К концу осмотра больной меня очаровал. После бестолковых старушек, испуганныхподростков, с ужасом шарахающихся от металлического шпаделя, после этойутренней штуки с белладонной на мельнике отдыхал мой университетский глаз.Речь мелыиика была толкова. Кроме того, он оказался грамотным, и даже всякийжест его был пропитан уважением к науке, которую я считаю своей любимой, к






Возможно заинтересуют книги: