Школьная библиотека

Проскочила мысль - а не вернуться ли? Но я ее отогнал, завалился поглубжев сено на дно саней, как в лодку, съежился, глаза закрыл. Тотчас выплылзеленый лоскут на лампе и белое лицо. Голову вдруг осветило: Это переломоснований черепа. Да, да, да... Ага-га... именно так! Загореласьуверенность, что это правильный диагноз. Осенило. Ну, а к чему? Теперь не кчему, да и раньше не к чему было. Что с ним сделаешь! Как ужасная судьба!Как нелепо и и страшно жить на свете! Что теперь будет в доме агронома?Даже подумать тошно и тоскливо! Потом себя стало жаль: жизнь моя какаятрудная.....

17 сентября того же 17-го незабываемого года я стоял на битой,умирающей и смякшей от сентябрьского дождика траве во двореМурьевской больницы. Стоял я в таком виде: ноги окостенели, инастолько, что я смутно тут же во дворе мысленно перелистывалстраницы учебников, тупо стараясь припомнить, существует лидействительно, или мне это померещилось во вчерашнем сне вдеревне Грабиловке, болезнь, при которой у человекаокостеневают мышцы? Как ее, проклятую, зовут по-латыни? Каждаяиз мышц этих болела нестерпимой болью, напоминающей зубнуюболь.....

перезнакомился. Фельдшера звали Демьян Лукич, акушерок Пелагея Ивановна и Анна Николаевна. Я успел обойти больницу и ссовершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий вней богатейший. При этом с тою же ясностью я вынужден былпризнать (про себя, конечно), что очень многих блестящихдевственно инструментов назначение мне вовсе неизвестно. Я ихне только не держал в руках, но даже, откровенно признаюсь, ине видел.

- Гм, - очень многозначитально промычал я, - однако у васинструментарий прелестный. Гм...

- Как же-с, - сладко заметил Демьян Лукич, - это всестараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича.....

"В ванну посажу, - остервенело защищался я, - в ванну. Ипопробую вправить"

"Ущемленная, мой ангел! Какие тут, к черту, ванны!Ущемленная, - демонским голосом пел страх. - Резать надо"

Тут я сдался и чуть не заллакал. И моление тьме за окномпослал: все, что угодно, только не ущемленную грыжу.

А усталость напевала:

"Ложись ты спать, злосчастный эскулап. Выспишься, а утромбудет видно. Успокойся, юный неврастеник. Гляди - тьма заокнами покойна, спят стынущие поля, нет никакой грыжи. А утромбудет видно.....

заметную редкую волну. Она прошла... потом была пауза, вовремя которой я успел глянуть на синеющие крылья носа и белыегубы... Хотел уже сказать: конец... по счастью, удержался...Опять прошла ниточкой волна.

"Вот как потухает изорванный человек, - подумал я, тут ужничего не сделаешь"

Но вдруг сурово сказал, не узнавая своего голоса:

- Камфары.

Тут Анна Николаевна склонилась к моему уху и шепнула:

- Зачем, доктор. Не мучайте. Зачем еще колоть. Сейчасотойдет... Не спасете.

Я злобно и мрачно оглянулся на нее и сказал:

- Попрошу камфары.....

- Живет... - удивленно хрипнул фельдшер.

Затем ее стали подымать, и под простыней бы виденгигантский провал - треть ее тела мы оставили в операционной.

Затем колыхались тени в коридоре, шмыгали сиделки, и явидел, как по стене прокралась растрепанная мужская фигура ииздала сухой вопль. Но его удалили. И стихло.

В операционной я мыл окровавленные по локоть руки.

- Вы, доктор, вероятно, много делали ампутаций? - вдругспросила Анна Николаевна. - Очень, очень хорошо... Не хужеЛеопольда...

В ее устах слово "Леопольд" неизменно звучало, как"Дуайен".....

прохладный, несмотря на жаркую печку-голландку.

На обходе я шел стремительной поступью, за мною мелофельдшера, фельдшерицу и двух сиделок. Останавливаясь упостели, на которой, тая в жару и жалобно дыша, болел человек,я выжимал из своего мозга все, что в нем было. Пальцы моишарили по сухой, пылающей коже, я смотрел на зрачки, постукивалпо ребрам, слушал, как таинственно бьет в глубине сердце, и несв себе одну мысль - как его спасти? И этого - спасти. И этого!Всех.

Шел бой. Каждый день он начинался утром при бледном светеснега, а кончался при желтом мигалии пылкой лампы свете снега,а кончался при желтом мигании пылкой лампы "молнии".....

не очень уверенно сказал я себе и в корыте распечатал записку.

"Уважаемый коллега (большой восклицательный знак). Умол(зачеркнуто) прошу убедительно приехать срочно. У женщины послеудара головой кровотечение из полост (зачеркнуто) из носа ирта. Без сознания. Справиться не могу. Убедительно прошу.Лошади отличные. Пульс плох. Камфара есть. Доктор (подписьнеразборчива)."

"Мне в жизни не везет", - тоскливо подумал я, глядя нажаркие дрова В печке.

- Мужчина записку привез?

- Мужчина.

- Сюда пусть войдет.....

- Умерла, - сказал я на ухо врачу.

Белая фигура с седыми волосами повалилась на ровноеодеяло, припала и затряслась.

- Тише, тише, - сказал я на ухо этой женщине в белом, аврач страдальчески покосился на дверь.

- Он меня замучил, - очень тихо сказал врач.

Мы с ним сделали так: плачущую мать оставили в спальне,никому ничего не сказали, увели конторщика в дальнюю комвату.

Там я ему сказал:

- Если вы не дадите себе впрыснуть лекарство, мы ничего неможем делать. Вы нас мучаете, работать мешаете!

Тогда он согласился; тихо плача, снял пиджак, мы откатилирукав его праздничной жениховской сорочки и впрыснули емуморфий.....

- Говорю, часа четыре, - похоронно молвил возница, - чтотеперь делать?

- Где же мы теперь?

Вопрос был настолько глуп, что возница не счел нужным нанего отвечать. Он поворачивался в разные стороны, но мневременами казалось, что он стоит неподвижно, а меня в саняхвертит. Я выкарабкался и сразу узнал, что снегу мне до колевнау полоза. Задняя лошадь завязла по брюхо в сугробе.

Грива ее свисала, как у простоволосой женщины.

- Сами стали?

- Сами. Замучись животные...

Я вдруг вспомнил кой-какие рассказы и почему-топочувствовал злобу на Льва Толстого.....