Школьная библиотека

- Сударь,- отвечает шарлатан,- орвьетан - такая вещь, что ей цены нету! Ястесняюсь брать с вас деньги, сударь.

- О, сударь,-отвечает Сганарель,-я понимаю, что всего золота в Париже нехватит, чтобы заплатить за эту коробочку. Но и я стесняюсь что-нибудь братьдаром. Так вот, извольте получить тридцать су и пожалуйте сдачи.

Над Парижем темно-синий вечер, зажигаются огни. В балаганах горят дымныекрестообразные паникадила, в них тают сальные свечи, факелы завивают хвосты.

Сганарель спешит домой, на улицу Сен-Дени. Его рвут за полы, приглашаюткупить противоядие от всех ядов, какие есть на свете.

Греми, Мост!

И вот в людском месиве пробираются двое: почтенный дед со своим приятелемподростком в плоеном воротнике. И никто не знает, и актеры на подмостках неподозревают, кого тискают в толпе у балагана шарлатана. Жодле в БургонскомОтеле не знает, что настанет день, когда он будет играть в труппе у этогомальчишки. Пьер Корнель не знает, что на склоне лет он будет рад, когдамальчишка примет к постановке его пьесу и заплатит ему, постепеннобедо5ющему драматургу, деньги за эту пьесу.

- А не посмотрим ли мы еще и следующий балаган?-умильно и вежливоспрашивает внук.

Дед колеблется-поздно. Но не выдерживает:

- Ну, так и быть, пойдем.

В следующем балагане актер показывает фокусы со шляпой, он вертит ее,складывает ее необыкновенным обрезом, мнет, швыряет в воздух...

И Мост уже в огнях, по всему городу плывут фонари в руках прохожих, и вушах еще стоит пронзительный крик-орвьетан!

И очень возможно, что вечером на улице Сен-Дени разыграется финал однойиз будущих комедий Мольера. Пока этот самый Сганарель или Горжибюс ходил заорвьетаном, которым он надеялся излечить свою дочку Люсинду от любви кКлитандру или Клеонту, Люсинда, натурально, бежала с этим Клитандром иобвенчалась!

Горжибюс бушует. Его надули! Его взнуздали, как бекаса! Он швыряет в зубыслужанке проклятый орвьетан! Он угрожает!

Но появятся веселые скрипки, затанцует слуга Шампань, Сганарельпримирится со случившимся. И Мольер напишет счастливый вечерний конец сфонарями.

Греми, Мост!

Глава 3

НЕ ДАТЬ ЛИ ДЕДУ ОРВЬЕТАНУ?

В один из вечеров Крессе и внук вернулись домой возбужденные и, какобычно, несколько таинственные. Отец Поклен отдыхал в кресле после трудовогодня. Он осведомился, куда дед водил своего любимца? Ну конечно, они были вБургонском Отеле на спектакле.

- Что это вы так зачастили с ним в театр?-спросил Поклен.-Уж несобираетесь ли вы сделать из него комедианта?

Дед положил шляпу, пристроил в угол трость, помолчал и сказал:

- А дай бог, чтоб он стал таким актером, как Бельроз.

Придворный обойщик открыл рот. Помолчал, потом осведомился, серьезно лиговорит дед? Но так как Крессе молчал, то Поклен сам развил эту тему, но втонах иронических.

Если, по мнению Людовика Крессе, можно желать стать похожим на комедиантаБельроза, то почему же не пойти и дальше? Можно двинуться по стопам Ализона,который кривляется на сцене, изображая для потехи горожан смешных старухторговок. Отчего бы не вымазать физиономию какой-то белой дрянью и ненацепить чудовищные усы, как это делает Жодле?

Вообще можно начать валять дурака, вместо того чтобы заниматься делом.Что ж, горожане за это платят по пятнадцать су с персоны!

Вот уж воистину чудесная карьера для старшего сына придворного обойщика,которого знает, слава богу, весь Париж! Вот бы порадовались соседи, если быБатист-младший, господин Поклен, за которым закрепляется звание королевскоголакея, оказался бы на подмостках! В цехе обойщиков надорвали бы животики!

- Простите,-сказал Крессе мягко,-по-вашему выходит, что театр не долженсуществовать?

Но выяснилось, что из слов Поклена этого не выходит. Театр долженсуществовать. Это признает даже его величество, да продлит господь его дни.Бургонской группе пожаловано звание королевской. Все это очень хорошо. Онсам, Поклен, пойдет с удовольствием в воскресенье в театр. Но он бывыразился так: театр существует для Жана-Батиста Поклена, а никак ненаоборот.

Поклен жевал поджаренный хлеб, запивал его винцом и громил деда.

Можно пойти и дальше. Если нельзя устроиться в труппе его величества-ведьне каждый же, господа, Бельроз, у которого, говорят, одних костюмов надвадцать тысяч ливров,-то отчего ж не пойти играть на ярмарке? Можноизрыгать непристойные шуточки, делать двусмысленные жесты, отчего же, отчегоже!.. Вся улица будет тыкать пальцами!

- Виноват, я шучу,-сказал Поклен,-но ведь шутили, конечно, и вы?

Но неизвестно, шутил ли дед, точно так же, как неизвестно, что думал вовремя отцовских монологов малый Жан-Батист.

"Странные люди эти Крессе! - ворочаясь в темноте на постели, думалпридворный обойщик.- Сказать при мальчишке такую вещь! Неудобно только, аследовало бы деду ответить, что это глупые шутки!"

Не спится. Придворный драпировщик и камердинер смотрит во тьму. Ах, всеони. Крессе, такие! И покойница, первая жена, была с какими-то фантазиями итоже обожала театр. Но этому старому черту шестьдесят лет. Честное слово,смешно! Ему орвьетан надо принимать! Он скоро в детство впадет!

Забота. Лавка. Бессонница...

Глава4

НЕ ВСЯКОМУ НРАВИТСЯ БЫТЬ ОБОЙЩИКОМ

А мне все-таки жаль бедного Поклена. Что же это за напасть, в самом деле!В ноябре 1636 года померла и вторая жена его.

Отец опять сидит в сумерках и тоскует. Он станет теперь совсем одинок. Ау него теперь шестеро детей. И лавка на руках, и поднимай на ноги всю ораву.Один, всегда один. Не в третий же раз жениться...

И, как на горе, в то же время, когда умерла Екатерина Флёретт, что-тосделалось с первенцем Жаном-Батистом. Четырнадцатилетний малый захирел. Онпродолжал работать в лавке,-жаловаться нельзя, он не лодырничал. Ноповорачивался как марионетка, прости господи, у Нового Моста. Исхудал, заселу окна, стал глядеть на улицу, хоть на ней ничего и нет-ни нового, ниинтересного. Стал есть без всякого аппетита...

Наконец назрел разговор.

- Рассказывай, что с тобой?-сказал отец и прибавил глухо.-Уж не заболелли ты?

Батист уперся глазами в тупоносые свои башмаки и молчал.

- Тоска мне с вами,-сказал бедный вдовец,-что мне делать с вами, детьми?Ты не томи меня, а... рассказывай.

Тут Батист перевел глаза на отца, а затем на окно и сказал:

- Я не хочу быть обойщиком. Потом подумал и, очевидно решившись развязатьсразу этот узел, добавил:

- Чувствую глубокое отвращение. Еще подумал и еще добавил:

- Ненавижу лавку.

И чтобы совсем доконать отца, еще добавил:

- Всем сердцем и душой!

После чего и замолчал.

Вид у него при этом сделался глупый. Он, собственно, не знал, чтопоследует вслед за этим. Возможна, конечно, плюха от отца. Но плюхи он неполучил. Произошла длиннейшая 0уза. Что может помочь в таком казусном деле?Плюха? Нет, плюхой здесь ничего не сделаешь. Что сказать сыну? Что он глуп?Да, он стоит как тумба, в лицо у него тупое в этот момент. Но глаза какбудто не глупые и блестящие, как у Марии Крессе.

Лавка не нравится? Быть может, это ему только кажется? Он еще мальчик, вего годы нельзя рассуждать о том, что нравится, а что не нравится. Онпросто, может быть, немножко устал? Но ведь он-то, отец, еще больше устал, иу него-то ведь помощи нет никакой, он поседел в заботах...

- Чего же ты хочешь?-спросил отец.

- Учиться,-ответил Батист.

В это мгновение кто-то нежно постучал тростью в дверь, и в сумерках вошелЛуи Крессе.

- Вот,-сказал отец, указывая на плоеный воротничок,-он, извольте видеть,не желает помогать мне в лавке, а намерен учиться.

Дед заговорил вкрадчиво и мягко. Он сказал, что все устроитсяпо-хорошему. Если юноша тоскует, то надо, конечно, принять меры.

- Какие же меры?-спросил отец.

- А в самом деле отдать его учиться!-светло воскликнул дед.

- Но позвольте, он же учился в приходской школе?

- Ну что такое приходская школа!-сказал дед.-У мальчугана огромныеспособности...

- Выйди, Жан-Батист, из комнаты, я поговорю с дедушкой.

Жан-Батист вышел. И между Крессе и Поклоном произошел серьезнейшийразговор.

Передавать его не стану. Воскликну лишь: о, светлой памяти ЛюдовикКрессе!