Книга "Жизнь господина де Мольера". Страница 14

блистательный балет!

И его потянуло в Лион, на старую зимнюю квартиру... А летом бы-кСредиземному морю... Его напугал вдруг призрак сырой и гнусной тюрьмы, едване поглотившей его двенадцать лет назад, и он сказал, шевеля губами, водиночестве:

- Повернуть назад? Да, поверну назад...

Он круто повернулся, пошел к голове каравана, увидел головы актеров иактрис, высунувшиеся из всех повозок, и сказал передовым:

- Ну, вперед!

Глава 11

БРУ-ГА-ГА!!!

В громадном зале Гвардии, он же зал Кариатид, в Старом дворце Лувра, вдвадцатых числах октября 1658 года происходила необычная суета. Визжалипилы. Нестерпимо барабанили молотками театральные рабочие. В зале Гвардииставили сцену, а потом стали ее монтировать. Забегал, вытирая пот, машинист,и засуетились режиссерские помощники.

Среди них бегал, волнуясь, то покрикивая, то упрашивая кого-то,некрасивый, гримасничающий человек, вымазавший в суете краской рукавкафтана. От волнения руки у человека стали неприятно холодными, и, крометого, он начал заикаться, а последн5е обстоятельство всегда вызывало в немужас. Изредка, без всякой нужды, он шипел на актеров, которые, по егомнению, без толку путались под . ногами и мешали работать.


Однако все, как и полагается, пришло в порядок, и 24-го утром на сценестоял выгороженный "Никомед" Пьера Корнеля.

Нужно сказать, что с того момента, как директор вошел в Париж, он велсебя мудро, как настоящий лукавый комедиант. Он явился в столицу с шляпой наотлете и с подобострастной улыбкой на пухлых губах. Кто помогал ему?Несведущие люди думали, что это сделал принц Конти. Но мы-то с вами знаем,что богобоязненный Конти был здесь решительно ни при чем. Нет, нет! ПомогМольеру на трудном придворном пути тот самый Пьер Миньяр, который своимитяжелыми глазами так Хорошо разглядел Мольера в Авиньоне. У Миньяра былигромадные связи. Благодаря Миньяру главным образом, Мольер нашел ход квсесильному кардиналу Мазарэну, а для того, чтобы устроить свои дела, болееничего и не требовалось.


Теперь оставалось только умненько держать себя в разговоре с принцемФилиппом Орлеанским- Единственным Братом Короля.

И вот необъятный раззолоченный зал. Мольер стоит, согнув шею, левою рукоювежливо касаясь рукояти шпаги на широчайшей перевязи, и говорит:

- Да, много воды утекло с тех пор, ваше королевское высочество, как вБелом Кресте погиб мой Блестящий Театр. Наивное название, не правда ли? Ах,уверяю вас, ваше высочество, что в этом театре не было и тени чего-нибудьблестящего! Впрочем, вашему высочеству было тогда всего шесть лет. Вашевысочество были ребенком. Не узнать, конечно, теперь ваше высочество!

Филипп Французский, он же герцог Орлеанский, он же Господин ЕдинственныйБрат Короля, восемнадцатилетний мальчик, стоит, опираясь на тяжелый стол, ивежливо слушает антрепренера. Собеседники изучают друг друга глазами.

На лице у антрепренера-лисья улыбка, а все лицо в наигранных медовыхскладках, но глаза у него настороженные и внимательные.

У Филиппа Французского-лицо юноши, но уже тронутое затаенной и никогда неудовлетворенной порочной страстью. Мальчик смотрит на директора, чутьприоткрыв рот. Несколько дней приближенные жужжали ему в уши. Он просыпалсяи слышал слово-Мольер. Ложился-все тот же Мольер. Этот Мольер ему снилсяодин раз. Этот загадочный человек принадлежит к тому странному миру, которыйносит название "актерский мир". Этот в данное время великолепно одетыйчеловек, говорят, ездил на волах и ночевал на скотном дворе. Кроме того, всеприближенные уверяют, что от него можно ждать изумительных развлечений.

Филипп Французский проверяет свое ощущение. Оно двойное: казалось бы, чтобольше всего ему должны были понравиться улыбки и складки на лице, но ни вкоем случае не глаза комедианта. Пожалуй, у него очень мрачные глаза. ИФилипп хочет настроить себя так, чтобы нравились складки на лице, нопочему-то притягивают все-таки глаза. Когда директор театра раскрыл рот,чтобы говорить, Филипп решил, что у него неприятный голос и притом он как-тостранно переводит дух, когда говорит, что не принято при дворе. Но, послепервых фраз гостя, голос его почему-то начинает нравиться Филиппу.

- Ваше королевское высочество разрешит мне представить...

Тяжкие двери кто-то раскрывает, а приезжий отступает как полагается, тоесть не поворачиваясь спиной к собеседнику. Пожалуй, он видал кое-какиевиды!

- Господа, войдите!-говорит приезжий, к удивлению Филиппа, совершеннодругим голосом, строгим и как будто грубым, а потом-опять прежним голосом:

- Позвольте мне представить вам... Опять отрывистым голосом, как говорятлюди, которые ездят на волах:

- Мадемуазель Мадлена Бежар... Мадемуазель Дюпарк... Мадемуазель Дебри...

Филипп при виде женщин, подражая брату, тотчас же механически снимаетшляпу с перьями и слушает. Он видит каких-то женщин и понимает только, чтоженщины эти бледны и очень мало его интересуют. Затем он видит мужчин инадевает шляпу. И перед ним пыхтит какой-то круглый, как шар, курносый, аулыбается, как солнце. Это господин Дюпарк, от которого тоже очень многогоможно ожидать. Еще подходит и кланяется какой-то хромой, молодой, сязвительной улыбкой на губах, но бледен от испуга. И многие еще.Действительно, у приезжего целая труппа.

Потом они все исчезают, и Филипп Орлеанский говорит о том, что он оченьрад, что он очень любит театр, что он очень много слышал... Ему приятно, онпринимает труппу под свое покровительство... Более того, он убежден, чтокороль не откажется посмотреть, как актеры господина де Мольера... Онправильно выговаривает фамилию?

- Совершенно правильно, ваше королевское высочество!

Да, он -убежден, что его величество не откажется посмотреть, как играютактеры господина Мольера свои пьесы.

При этих словах приезжий бледнеет и говорит:

- О, ваше высочество слишком добры, но я постараюсь оправдать доверие...

Третьим голосом, каким-то необыкновенно строгим и внушительным, приезжийспрашивает и надеется, что его величество в добром здоровье, так же как икоролева-мать?

И вот результатом этого разговора было то, что на сцене в Гвардейскомзале выгородили "Никомеда".

Человек тревожно смотрит на декорации, и опять ему становится страшно, ивспоминается Рона и мускатное вино... Там, собственно говоря, свобода и неттакой удручающей ответственности, но поздно, поздно куда бы то ни былобежать!

Уж не пожар ли это в Старом Лувре? Нет, это тысячи свечей горят в люстрахГвардейского зала, и в свете их оживают неподвижные кариатиды.

Господин де Мольер в костюме Никомеда, окоченев, смотрел в отверстие взанавесе и видел, как наполнялся зал. Господину де Мольеру казалось, что онслепнет. На всех руках дробились огни в алмазах, эти же огни сверкали нарукоятках шпаг, в глазах стоял лес перьев, кружев, глаза кололи девизы наментиках, на всех кавалерах лоснились дивные ленты из лавки Пердрижона,колыхались сложные дамские прически.

В зале сидел весь двор и гвардия.

А впереди всех, в кресле, рядом с Филиппом Французским, сидел молодойдвадцатилетний человек, при виде которого у директора труппы совершеннопохолодело сердце. Этот человек, один среди всех, сидел, не сняв своейшляпы. В тумане дыханий Мольер успел рассмотреть, что у молодого человеканадменное лицо с немигающими глазами и капризно выпяченной нижней губой.

Но в отдалении мелькали лица, которые пугали Мольера не меньше, чемвысокомерное и холодное лицо молодого человека в шляпе с перьями. Онрассмотрел в тумане зала знакомые лица королевских бургонских актеров. "Яожидал этого!-подумал тоскливо директор.-Вот они, все налицо!" Он узналгоспожу Дезейе, известную своим безобразным лицом и тем, что в исполнениитрагических ролей она не имела себе равных во Франции. А за лицом Дезейепоплыли лица господ

Монфлёри, Бошато, Раймона, Пуассона, Отроша и Вилье... Это они, они,бургонцы, королевские актеры!

Дали первый сигнал к началу, и директор отпрянул от занавеса. Дали другойсигнал, зал стих, упал занавес, и со сцены зазвучали слова королевы Лаодики:"Господин, признаюсь вам, что мне сладостно видеть..."

Чем дальше шел "Никомед", тем большее недоумение разливалось по залу.Вначале кто-то позволил себе кашлянуть, затем кашлянул другой, потом третийтеатральным людям известно, что это очень скверный знак. Потом сталиперешептываться, посылать друг Другу удивленные взоры. В чем дело? Двенедели, взбудоражив весь город и двор, по Парижу летала фамилия-Мольер!Мольер здесь, Мольер там... Вы слышали? Какой-то провинциал? Говорят,изумителен! К тому же он как будто сам сочиняет? Его величество двадцатьчетвертого смотрит в Гвардейском зале. Вы приглашены? Мольер, Мольер, всюдуМольер... В чем дело, господа? В Бургонском Отеле Корнеля играют гораздолучше! Скука стала выступать на придворных лицах. Точно, хороша вот эта...Дюпарк. Что же касается самого Мольера... Нет, он не плох, но он как-тостранно читает стихи, как будто бы прозу. Странная манера, воля ваша!

Но не скука, а злая радость читалась в глазах у одного иззрителей-жирного, оплывшего человека. Это был Захария Монфлёри, один изпервых актеров Бургонского Отеля. Возле него потихоньку веселились ишептались Отрош и Вилье.

И кончился "Никомед", и в зале прошумел жидкий аплодисмент.

Юноша Орлеанский был убит. Он не мог поднять глаз и сидел, погрузившись вкресло и втянув голову в плечи.

И вот в этот-то момент господин де Мольер, вследствие своей все той же






Возможно заинтересуют книги: