Школьная библиотека

переодетые маркизами.

На сцене играли разудалый фарс, и отнюдь не невинный. Это был фарс нравови обычаев сегодняшнего Парижа, а обладатели этих нравов и создатели этихобычаев сидели тут же, в ложах и на сцене. Партер грохотал и мог тыкать вних пальцами. Он узнал салонных бар, которых бывший обойщик осрамил при всейчестной публике. В ложах тревожно перешептывались: в публике побежал слух,что Като-это, несомненно, Катерина Рамбуйе, а Мадлон - это Мадлена Скюдери.

Маркизы на сцене сидели багровые. Носильщики внесли Маскариля-Мольера.Его идиотский парик был так велик, что концы его при поклонах подметали пол,а на макушке сидела маленькая, как шиш, шляпа. На штанах были запущенычудовищные кружева на коленях. Лжевиконта Жодле играл старик Жодле, и обакомика только что не кверху ногами ходили, потешая публику, отпуская ряддвусмысленнейших во всех отношениях фортелей. Прочие актеры им в этомсоответствовали, в том числе и мадемуазель Дебри, игравшая роль Мадлоны,дочки Горжибюса.

Полюбуйтесь, какие у нас милые маркизы и драгоценные барышни! Позвольте,ведь это же лакеи?! Конечно, лакеи, но у кого же они переняли эти манеры?..Осмеял! Осмеял! Осмеял до последней ленты костюм, и эти стихи, и чопорность,и фальшь, и грубость в обращении с низшими!

Когда Мольер в прорезы глаз в маске метнул взор в публику, он увидел вложе сидящую впереди своей свиты уважаемую госпожу Рамбуйе. Почтеннаястаруха, как всеми было замечено, была зелена от злобы, она прекраснораскусила пьесу. Да и не она одна! Какой-то старик из партера закричал средидействия:

- Мужайся, Мольер! Это настоящая комедия! Бомба разорвалась настолькоблизко от рядов самих драгоценных, что паника началась немедленно, причемпервым покинул войско Рамбуйе один из вернейших ее поклонников изнаменосцев, бросивши врученное ему знамя прямо в грязь. Дезертиром стал некто иной, как поэт господин Менаж.

Выходя после представления, Менаж взял под руку господина Шаплена изашептал:

- Дорогой мой, нам придется сжечь то, чему мы поклонялись... Надосознаться, что занимались мы в салонах порядочной ерундой!

К этому господин Менаж добавил, что пьеса, по его мнению, очень едкая исильная и что вообще он все это предвидел...

Но что именно предвидел Менаж, мы не знаем, так как дальнейшие его словапропали в шуме карет.

Театр погас. На улицах совсем стемнело. Мольер, закутавшись в плащ, сфонарем в руках, покашливая от ноябрьской сырости, стремился к Мадлене. Егоманил огонь в очаге, но больше манило другое. Он спешил увидеть сестру ивоспитанницу Мадлены, Арманду Бежар, ту самую Мену, которая шесть лет назадиграла Эфира в Лионе. Теперь она превратилась в шестнадцатилетнюю девушку.Мольер спешил увидеть Арманду, но болезненно морщился при мысли о глазахМадлены. Эти глаза становились неприятными всякий раз, когда Мольер вступалв оживленную беседу с кокетливой и вертлявой Армандой.

Мадлена все простила: и лионскую историю с Дюпарк, простила и примириласьс госпожою Дебри, а теперь в Мадлену как бы вселился бес!

В ноябрьской темноте, в промозглом тумане, по набережной бежит фонарь.Господин Мольер! Шепните нам, нас никто не слышит, сколько вам лет? Тридцатьвосемь, а ей-шестнадцать! И, кроме того, где она родилась? Кто ее отец имать? Вы уверены в том, что она сестра Мадлены?..

Он не хочет отвечать. А может быть, и не знает того, о чем мы спрашиваем.Значит, не стоит и заговаривать на эту тему. Можно поговорить о другом.Например, о той ошибке, которую Мольер допустил в "Драгоценных", затронувбургонских актеров:

- Куда вы отдадите свою пьесу?

- Конечно, им, королевским актерам,-отвечал плут Маскарильязвительно,-ведь они одни только и умеют читать стихи!

Господин Мольер напрасно задел бургонцев. Понимающим людям ясно, что ончеловек другой школы и сам эту школу создает, а Монфлёри уж вовсе не такойплохой актер, как Бержерак это утверждал. Пути бургонцев и Мольера разные, ине следует бургонцев затрагивать, тем более что такими выходками, как в"Драгоценных", ничего доказать нельзя, а ссориться со всеми крайне опасно!

Глава 14

ПОСЕЯВШИЙ ВЕТЕР

На следующий же день господин Мольер получил официальное извещение отпарижских властей о том, что пьеса его "Смешные драгоценные" к дальнейшимпредставлениям воспрещается.

- Палачи!-пробормотал господин де Мольер, опускаясь в кресло.-Кто мог этосделать?..

Нужно заметить, что Мольер впервые испытал то, что в дальнейшем, этоможно предсказать, ему придется часто испытывать. Описывать его состояние нестоит. Тот, у кого не снимали пьес после первого успешного представления,никогда все равно этого не поймет, а тот, у кого их снимали, в описаниях ненуждается. Но все-таки, кто же это сделал? Неизвестно. Говорили, что добилсязапрещения какой-то видный и сильный посетитель салонов типа салона госпожиРамбуйе. Во всяком случае, надо отдать справедливость драгоценным: на ударМольера они ответили очень мощным ударом.

Придя в себя, Мольер стал соображать, что делать и куда бежать, чтобыспасти пьесу. Было только одно лицо во Франции, которое могло исправитьположение. Только у него можно было найти защиту в этом каверзном случае,ибо это лицо бесстрастно и беспристрастно и защищено от влияния каких бы тони было литературных партий. Но увы! Этого лица тогда, как назло, не было иПариже.

Тогда мой герой решил прежде всего послать этому лицу пьесу на просмотр.И тут же набросал в голове черновик защитительной речи:

"Ваше величество! Здесь очевидное недоразумение! "Драгоценные"-это простовеселая комедия... Ваше величество, как человек, обладающий исключительнымвкусом и тонким пониманием вещей, без сомнения, разрешит этот забавныйпустячок!.."

Пьеса была отправлена на просмотр королю. Но, кроме того, энергичныйдиректор Малого Бурбона предпринял и ряд других действий. Произошлосовещание с Мадленой, забегала встревоженная труппа, де Мольер куда-топоехал наводить справки и кланяться, а вернувшись, решил прибегнуть еще кодному способу, для того чтобы вернуть пьесу к жизни.

Способ этот издавна известен драматургам и заключается в том, что автор,под давлением силы, прибегает к умышленному искалечению своего произведения.Крайний способ! Так поступают ящерицы, которые, будучи схвачены за хвост,отламывают его и удирают. Потому что всякой ящерице понятно, что лучше житьбез хвоста, чем вовсе лишиться жизни.

Мольер основательно рассудил, что королевские цензоры не знают, чтоникакие переделки в произведении ни на йоту не изменяют его основного смыслаи ничуть не ослабляют его нежелательное воздействие на зрителя.

Мольер отломил не хвост, а начало пьесы, выбросив какую-то вступительнуюсцену, а кроме того, прошел пером и по другим местам пьесы, портя их по меревозможности. Первая сцена была необходима, и удаление ее снизило качествопьесы, но ничего не изменило в основном ее стержне. По-видимому, в этойсцене заключались данные, говорящие о том, что Като и Мадлон- парижанки, ацель автора была в том, чтобы успокоить цензоров, подчеркнув тообстоятельство, что Като и Мадлон-не парижанки, а провинциалки, недавноприехавшие в Париж.

Пока лукавый комедиант хитрил, марая свою пьесу, в Париже происходилочто-то неслыханное. Не только в самом городе, но, будто бы, на пятьдесят льев окружности только и говорили, что о "Смешных драгоценных". Славапостучалась в дверь господина Мольера и прежде всего приняла облик некоеголитератора Сомеза. Тот бушевал в салонах, доказывая, что Мольерпросто-напросто плагиатор, а кроме того, пустой и очень поверхностныйфарсер. С ним соглашались.

- Он все похитил у аббата Депюра!-кричали литераторы в гостиных.

- Ах, нет!-возражали другие.-Материал этого фарса похищен у итальянцев!

Известие о запрещении подлило масла в огонь. Все хотели видеть пьесу, вкоторой осмеивались люди высшего круга-посетители салонов. В то время когдапарижане кипели, обсуждая новинку, книгопродавец де Люинь явился в театр ипокорнейше попросил предоставить ему копию рукописи, каковая емупредоставлена не была. Словом, каждый работал в своем направлении, и в концеконцов хитрая механика Мольера дала хорошие результаты.

Он нашел каких-то покровителей среди сильных мира сего, весьма умелосослался на то, что будет искать защиты у короля, и недели через две комедиюразрешили к представлению, но с исправлениями.

Ликовали в труппе неописуемо, а Мадлена шепнула Мольеру только однуфразу:

- Поднимайте цены вдвое!

Практичная Мадлена была права. Верный барометр театра-касса-показал бурю.2 декабря состоялось второе представление, и театр, дававший приобыкновенных сборах примерно четыреста ливров в вечер, дал в этот вечертысячу четыреста ливров. Дальше пошло так же. Мольер стал давать"Драгоценных" в комбинации либо с корнелевскими, либо со скарроновскимипьесами, и каждый раз с аншлагами.

Все тот же фельетонист Жан Лоре в выпускаемой им стихотворной "Газете"писал, что пьеса-пустая и балаганная, но, нужно признаться, очень смешная:

Я думал-колик не снесу,

Вот посмеялся вволю!

За вход я отдал тридцать су,

Смеялся на десять пистолей!