Школьная библиотека

I

В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу.

Молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь лет прожила она у нас в Луневе, прожила как родная, а не как бывшаяраба, простая дворовая. И целых восемь лет отдыхала, по ее же собственным словам, от Суходола, от того, что заставил он ее выстрадать. Но недаром говорится, что, как волка ни корми, он все в лес смотрит: выходив,вырастив нас, снова воротилась она в Суходол.

Помню отрывки наших детских разговоров с нею:

- Ты ведь сирота, Наталья?

- Сирота-с. Вся в господ своих. Бабушка-то ваша Анна Григорьевна кудакак рано ручки белые сложила! Не хуже моего батюшки с матушкой.

- А они отчего рано померли?

- Смерть пришла, вот и померли-с.

- Нет, отчего рано?

- Так бог дал. Батюшку господа в солдаты отдали за провинности, матушка веку не дожила из-за индюшат господских. Я-то, конечно, не помню-с, где мне, а на дворне сказывали: была она птишницей, индюшат под ееначальством было несть числа, захватил их град на выгоне и запорол всехдо единого... Кинулась бечь она, добежала, глянула -да и дух вон отужасти!

- А отчего ты замуж не пошла?

- Да жених не вырос еще.

- Нет, без шуток?

- Да говорят, будто госпожа, ваша тетенька, заказывала. За то-то именя, грешную, барышней ославили.

- Ну-у, какая же ты барышня!

- В аккурат-с барышня! - отвечала Наталья с тонкой усмешечкой, морщившей ее губы, и обтирала их темной старушечьей рукой. - Я ведь молочная Аркадь Петровичу, тетенька вторая ваша...

Подрастая, все внимательнее прислушивались мы к тому, что говорилосьв нашем доме о Суходоле: все понятнее становилось непонятное прежде, всерезче выступали странные особенности суходольской жизни. Мы ли нечувствовали, что Наталья, полвека своего прожившая с нашим отцом почтиодинаковой жизнью,- истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! Ивот оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат!

- Да и правда, - говорила Наталья, - когда было не пасть замертво оттакой оказии? Господа за Можай ее загнали бы!

А потом узнали мы о Суходоле нечто еще более странное: узнали, чтопроще, добрей суходольских господ "во всей вселенной не было", но узналии то, что не было и "горячее" их; узнали, что темен и сумрачен был старый суходольский дом, что сумасшедший дед наш Петр Кириллыч был убит вэтом доме незаконным сыном своим, Герваськой, другом отца нашего и двоюродным братом Натальи; узнали, что давно сошла с ума - от несчастнойлюбви - и тетя Тоня, жившая в одной из старых дворовых изб возле оскудевшей суходольской усадьбы и восторженно игравшая на гудящем и звенящемот старости фортепиано экосезы; узнали, что сходила с ума и Наталья, чтоеще девчонкой на всю жизнь полюбила она покойного дядю Петра Петровича,а он сослал ее в ссылку, на хутор Сошки... Наши страстные мечты о Суходоле были понятны. Для нас Суходол был только поэтическим памятником былого. А для Натальи? Ведь это она, как бы отвечая на какую-то свою думу,с великой горечью сказала однажды:

- Что ж! В Суходоле с татарками за стол садились! Вспомнить дажестрашно.

- То есть с арапниками? - спросили мы.

- Да это все едино-с,- сказала она.

- А зачем?

- А на случай ссоры-с.

- В Суходоле все ссорились?

- Борони бог! Дня не проходило без войны! Горячие все были - чистыйпорох.

Мы-то млели при ее словах и восторженно переглядывались: долго представлялся нам потом огромный сад, огромная усадьба, дом с дубовыми бревенчатыми стенами под тяжелой и черной от времени соломенной крышей - иобед в зале этого дома: все сидят за столом, все едят, бросая кости напол, охотничьим собакам, косятся друг на друга - и у каждого арапник наколенях: мы мечтали о том золотом времени, когда мы вырастем и тоже будем обедать с арапниками на коленях. Но ведь хорошо понимали мы, что неНаталье доставляли радость эти арапники. И все же ушла она из Лунева вСуходол, ^источнику своих темных воспоминаний. Ни своего угла, ни близких родных не было у ней там; и служила она теперь в Суходоле уже непрежней госпоже своей, не тете Тоне, а вдове покойного Петра Петровича,Клавдии Марковне. Да вот без усадьбы-то этой и не могла жить Наталья.

- Что делать-с: привычка,- скромно говорила она.- Уж куда иголка, туда, видно, и нитка. Где родился, там годился...

И не одна она страдала привязанностью к Суходолу. Боже, какимистрастными любителями воспоминаний, какими горячими приверженцами Суходола были и все прочие суходольцы!

В нищете, в избе обитала тетя Тоня. И счастья, и разума, и облика человеческого лишил ее Суходол. Но она даже мысли не допускала никогда,несмотря на все уговоры нашего отца, покинуть родное гнездо, поселитьсяв Луневе:

- Да лучше камень в горе бить!

Отец был беззаботный человек; для него, казалось, не существовало никаких привязанностей. Но глубокая грусть слышалась в его рассказах о Суходоле. Уже давным-давно выселился он из Суходола в Лунево, полевое поместье бабки нашей Ольги Кирилловны. Но жаловался чуть не до самой кончины своей:

- Один, один Хрущев остался теперь в свете. Да и тот не в Суходоле!

Правда, нередко случалось и то, что, вслед за такими словами, задумывался он, глядя в окна, в поле, и вдруг насмешливо улыбался, снимая состены гитару.

- А и Суходол хорош, пропади он пропадом! - прибавлял он с тою жеискренностью, с какой говорил и за минуту перед тем.

Но душа-то и в нем была суходольская, - душа, над которой так безмерно велика власть воспоминаний, власть степи, косного ее быта, той древней семейственности, что воедино сливала и деревню, и дворню, и дом вСуходоле. Правда, столбовые мы, Хрущевы, в шестую книгу вписанные, имного было среди наших легендарных предков знатных людей вековой литовской крови да татарских князьков. Но ведь кровь Хрущевых мешалась скровью дворни и деревни спокон веку. Кто дал жизнь Петру Кириллычу? Разно говорят о том предания. Кто был родителем Герваськи, убийцы его? Сранних лет мы слышали, что Петр Кириллыч. Откуда истекало столь резкоенесходство в характерах отца и дяди? Об этом тоже разно говорят. Молочной же сестрой отца была Наталья, с Герваськой он крестами менялся..

Давно, давно пора Хрущевым посчитаться родней с своей дворней и деревней!

В тяготенье к Суходолу, в обольщении его стариною долго жили и мы ссестрой. Дворня, деревня и дом в Суходоле составляли одну семью. Правилиэтой семьей еще наши пращуры. А ведь и в потомстве это долго чувствуется. Жизнь семьи, рода, клана глубока, узловата, таинственна, зачастуюстрашна. Но темной глубиной своей да вот еще преданиями, прошлым исильна-то она. Письменными и прочими памятниками Суходол не богаче любого улуса в башкирской степи. Их на Руси заменяет предание. А предание дапесня - отрава для славянской души! Бывшие наши дворовые, страстные лентяи, мечтатели, - где они могли отвести душу, как не в нашем доме?Единственным представителем суходольских господ оставался наш отец. Ипервый язык, на котором мы заговорили, был суходольский. Первые повествования, первые песни, тронувшие нас, - тоже суходольские, Натальины,отцовы. Да и мог ли кто-нибудь петь так, как отец, ученик

вать-то было! У них даже и преданий не существовало. Их могилы безыменны. А жизни так похожи друг на друга, так скудны и бесследны! Ибоплодами трудов и забот их был лишь хлеб, самый настоящий хлеб, чтосъедается. Копали они пруды в каменистом ложе давно иссякнувшей речкиКаменки. Но пруды ведь ненадежны - высыхают. Строили они жилища. Но жилища их недолговечны: при малейшей искре дотла сгорают они... Так что жетянуло нас всех даже к голому выгону, к избам и оврагам, к разореннойусадьбе Суходола?

II

В усадьбу, породившую душу Натальи, владевшую всей ее жизнью, вусадьбу, о которой так много слышали мы, довелось нам попасть уже впозднем отрочестве.

Помню так, точно вчера это было. Разразился ливень с оглушительнымигромовыми ударами и ослепительно быстрыми, огненными змеями молний, когда мы под вечер подъезжали к Суходолу. Черно-лиловая туча тяжко свалилась к северо-западу, величаво заступила полнеба напротив. Плоско, четкои мертвенно-бледно зеленела равнина хлебов под ее огромным фоном, ярка инеобыкновенно свежа была мелкая мокрая трава на большой дороге. Мокрые,точно сразу похудевшие лошади, шлепали, блестя подковами, по синей грязи, тарантас влажно шуршал... И вдруг, у самого поворота в Суходол, уви