Школьная библиотека

Мы садились на коник, раскрывали окно; она стояла, поджав руки. Таинственно мелькали зарницы, озаряя темные горницы; перепел бил где-тодалеко в росистой степи. Предостерегающе-тревожно крякала проснувшаясяна пруде утка...

- Гуляли-с?

- Гуляли.

- Что ж, дело молодое... Мы, бывалыча, так-то все ночи напролет прогуливали... Одна заря выгонит, другая загонит...

- Хорошо жилось прежде?

- Хорошо-с...

И наступало долгое молчание.

- Чего это, нянечка, филин кричит? - говорила сестра.

- Не судом кричит-с, пропасти на него нету. Хоть бы из ружья постращать. А то прямо жуть, все думается: либо к беде какой? И все барышнюпугает. А она ведь до смерти пуглива!

- А как захворала она?

- Да известно-с: все слезы, слезы, тоска... Потом молиться зачали..

Да все лютее с нами, с девками, да все сердитей с братцами...

И, вспоминая арапники, мы спрашивали:

- Не дружно, значит, жили?

- Куда как дружно! А уж особливо после того, как заболели-то оне, какдедушка померли, как вошли в силу молодые господа и женился покойникПетр Петрович. Горячие все были - чистый порох!

- А пороли дворовых часто?

- Этого у нас и в заведенье не было-с. Я как провинилась-то! А и было-то всего-навсего, что приказали Петр Петрович голову мне овечьиминожницами оболванить, затрапезную рубаху надеть да на хутор отправить...

- А чем же ты провинилась?

Но ответ далеко не всегда следовал прямой и скорый. Рассказывала Наталья порою с удивительной прямотой и тщательностью; но порою запиналась, что-то думала; потом легонько вздыхала, и по голосу, не видя лицав сумраке, мы понимали, что она грустно усмехается:

- Да тем и провинилась... Я ведь уж сказывала... Молода-глупа была-с

"Пел на грех, на беду соловей во саду..." А, известно, дело мое было девичье...

Сестра ласково спросила ее:

- Ты уж скажи, нянечка, стихи эти до конца.

И Наталья смущалась.

- Это не стихи-с, а песня... Да я ее и не упомню-с теперь.

- Неправда, неправда!

- Ну, извольте-с...

И скороговоркой кончала:

- "Как на грех, на беду..." То бишь: "Пел на грех, на беду соловей восаду - песню томную... Глупой спать не давал - в ночку темную..."

Пересиливая себя, сестра спрашивала:

- А ты очень была влюблена в дядю? И Наталья тупо и кратко шептала:

- Очень-с.

- Ты всегда поминаешь его на молитве?

- Всегда-с.

- Ты, говорят, в обморок упала, когда тебя везли в Сошки?

- В оморок-с. Мы, дворовые, страшные нежные были... жидки на расправу... не сравнять же с серым однодворцем! Как повез меня Евсей Бодуля,отупела я от горя и страху... В городе чуть не задохнулась с непривычки

А как выехали в степь, таково мне нежно да жалостно стало! Метнулся офицер навстречу, похожий на них,- крикнула я, да и замертво! А пришедчи всебя, лежу этак в телеге и думаю: хорошо мне теперь, ровно в царстве небесном!

- Строг он был?

- Не приведи господи!

- Ну, а все-таки своенравнее всех тетя была?

- Оне-с, оне-с. Докладываю же вам: их даже к угоднику возили. Натерпелись мы страсти с ними! Им бы жить да поживать теперь, как надобно, аоне погордилися, да и тронулись... Как любил их Войткевич-то! Ну, да вотподи ж ты!

- Ну, а дедушка?

- Те что ж? Те слабы умом были. А, конечно, и с ними случалось. Все вту пору были пылкие... Да зато прежние-то господа нашим братом не брезговали. Бывалыча, папаша ваш накажут Герваську в обед, - энтого и следовало! - а вечером, глядь, уж на дворне жируют, на балалайках с ним жундят...

- А скажи,- он хорош был, Войткевич-то? Наталья задумывалась.

- Нет-с, не хочу соврать: вроде калмыка был. А сурьезный, настойчивый. Все стихи ей читал, все напугивал: мол, помру и приду за тобой...

- Ведь и дед от любви с ума сошел?

- Те по бабушке. Это дело иное, сударыня. Да и дом у нас был сумрачен, - не веселый, бог с ним. Вот извольте послушать мои глупые слова...

И неторопливым шепотом начинала Наталья долгое, долгое повествование..

IV

Если верить преданиям, прадед наш, человек богатый, только под старость переселился из-под Курска в Суходол: не любил наших мест, их глуши, лесов. Да, ведь это вошло в пословицу: "В старину везде леса были..." Люди, пробиравшиеся лет двести тому назад по нашим дорогам, пробирались сквозь густые леса. В лесу терялись и речка Каменка, и те верхи, где протекала она, и деревня, и усадьба, и холмистые поля вокруг

Однако уже не то было при дедушке. При дедушке картина была иная: полустепной простор, голые косогоры, на полях - рожь, овес, греча, на большойдороге - редкие дуплистые ветлы, а по суходольскому верху - только белыйголыш. От лесов остался один Трошин лесок. Только сад был, конечно, чудесный: широкая аллея в семьдесят раскидистых берез, вишенники, тонувшиев крапиве, дремучие заросли малины, акации, сирени и чуть не целая рощасеребристых тополей на окраинах, сливавшихся с хлебами. Дом был под соломенной крышей, толстой, темной и плотной. И глядел он на двор, по сторонам которого шли длиннейшие службы и людские в несколько связей, а задвором расстилался бесконечный зеленый выгон и широко раскидываласьбарская деревня, большая, бедная и - беззаботная.

- Вся в господ-с! - говорила Наталья.- И господа беззаботны были - нехозяйственны, не жадны. Семен Кириллыч, братец дедушки, разделялись снами: себе взяли что побольше да полутче, престольную вотчину, намтолько Сошки, Суходол да четыреста душ прикинули. А из четырех-то сотчуть не половина разбежалася...

Дедушка Петр Кириллыч умер лет сорока пяти. Отец часто говорил, чтопомешался он после того, как на него, заснувшего на ковре в саду, подяблоней, внезапно сорвавшийся ураган обрушил целый ливень яблок. А надворне, по словам Натальи, объясняли слабоумие деда иначе: тем, что тронулся Петр Кириллыч от любовной тоски после смерти красавицы бабушки,что великая гроза прошла над Суходолом перед вечером того дня. И доживалПетр Кириллыч, - сутулый брюнет, с черными, внимательно-ласковыми глазами, немного похожий на тетю Тоню, - в тихом помешательстве. Денег, пословам Натальи, прежде не знали, куда девать, и вот он, в сафьяновых сапожках и пестром архалуке, заботливо и неслышно бродил по дому и, оглядываясь, совал в трещины дубовых бревен золотые.

- Это я для Тонечки в приданое,- бормотал он, когда захватывали его

- Надежнее, друзья мои, надежнее... Ну, а за всем тем - воля ваша: нехочете - я не буду...

И опять совал. А не то переставлял тяжелую мебель в зале, в гостиной,все ждал чьего-то приезда, хотя соседи почти никогда не бывали в Суходоле; или жаловался на голод, и сам мастерил себе тюрю - неумело толок ирастирал в деревянной чашке зеленый лук, крошил туда хлеб, лил густойпенящийся суровец и сыпал столько крупной серой соли, что тюря оказывалась горькой и есть ее было не под силу. Когда же, после обеда, жизнь вусадьбе замирала, все разбредались по излюбленным углам и надолго засыпали, не знал куда деваться одинокий, даже по ночам мало спавший ПетрКириллыч. И, не выдержав одиночества, начинал заглядывать в спальни,прихожие, девичьи и осторожно окликать спящих:

- Ты спишь, Аркаша? Ты спишь, Тонюша?

И, получив сердитый окрик: "Да отвяжитесь вы, ради бога, папенька!" торопливо успокаивал:

- Ну, спи, спи, душа моя. Я тебя будить не буду...

И уходил дальше, - минуя только лакейскую, ибо лакеи были народ оченьгрубый,- а через десять минут снова появлялся на пороге и снова еще осторожнее окликал, выдумывая, что по деревне кто-то проехал с ямщицкимиколокольчиками, - "уж не Петенька ли из полка в побывку", - или что заходит страшная градовая туча.

- Они, голубчики, уж очень грозы боялись, - рассказывала Наталья. Я-то еще девчонкой простоволосой была, ну, а все-таки помню-с. Дом у наскакой-то черный был... невеселый, господь с ним. А день летом - год

Дворни девать было некуды... одних лакеев пять человек... Да, известно,започивают после обеда молодые господа, а за ними и мы, холопы верные,слуги примерные. И тут уж Петр Кириллыч не приступайся к нам, - особливок Герваське. "Лакеи! Лакеи! Вы спите?" А Герваська подымет голову с ларя, да и спрашивает: "А хочешь, я тебе сейчас крапивы в мотню набью?" "Да ты кому ж это говоришь-то, бездельник ты этакий?" - "Домовому, сударь: спросонья..." Ну вот, Петр Кириллыч и пойдут опять по залу, погостиной и все в окна, в сад заглядывают: не видно ли тучи? А грозы, иправда, куда как часто в старину сбирались. Да и грозы-то великие. Как,бывалыча, дело после обеда, так и почнет орать иволга, и пойдут из-за