Книга "Темные аллеи". Страница 49
-- Представляю...
Я очень ясно представил себе: сидят за чайным столиком,смотрят, молчат, по-разному думают о своем мерзком положении..
За стеклами больших окон вечереющее небо и глянец, штиль моря,висят темнеющие ветви пальм, музыканты, как неживые, топаютногами в пол, дуют в инструменты, бьют в металлические тарелки,мужчины, шаркая и качаясь в лад им, напирают на своих дам,будто таща их к явно определенной цели... Малый в крагах и внекотором подобии зеленого мундира подает ему, почтительно снявкартуз, пачку "High-Life"...
-- Ну и что же? Вы сидите...
-- Я сижу и чувствую, что погибаю. Музыканты ушли, залопустел, зажегся электрический свет...
-- Посинели окна...
-- Да, а я все не могу подняться с места: что делать, какспастись? В сумочке у меня всего шесть франков и какая-томелочь!
-- А он действительно пошел в уборную, сделал там чтонужно, думая о своей мошеннической жизни, потом застегнулся ина цыпочках пробежал по коридорам к другому выходу, выскочил наулицу... Побойтесь Бога, подумайте, кого вы любили! Искать его,мстить ему? За что? Вы не девочка, должны были видеть, кто он ив какое положение вы попали. Почему же продолжали эту ужаснуюво всех смыслах жизнь?
Она помолчала, повела плечом:
-- Кого я любила? не знаю. Была, как говорится,потребность любви, которой я по-настоящему никогда неиспытала... Как мужчина, он мне ничего не давал и не мог дать,уже давно потерял мужские способности... Должна была видеть,кто он и в какое положение попала? Конечно, должна, да нехотелось видеть, думать -- в первый раз в жизни жила такойжизнью, этим порочным праздником, всеми его удовольствиями,жила в каком-то наваждении. Зачем хотела где-то встретить его икак-то отомстить ему? Опять наваждение, навязчивая идея. Развея не чувствовала, что, кроме гадкого и жалкого скандала, яничего не могла сделать? Но вы говорите: за что? А вот за то,что это все-таки благодаря ему я так низко пала, жила этоймошеннической жизнью, а главное, за тот ужас, позор, который япережила в тот вечер в казино, когда он сбежал из клозета!Когда я, вне себя, что-то лгала в кассе казино, вывертывалась,умоляла взять у меня в залог до завтра сумочку -- и когда ее невзяли и презрительно простили мне и чай, и пирожные, ианглийские папиросы! Послала телеграмму в Париж, получила натретий день тысячу франков, пошла в казино -- там, не глядя наменя, взяли деньги, даже счетик дали... Ах, милый, никакая я неМедуза, я просто баба и к тому же очень чувствительная,одинокая, несчастная, но поймите же меня -- ведь и у курицыесть сердце! Я просто больна была все эти дни с того проклятоговечера. И просто сам Бог послал мне вас, я как-то вдруг пришлав себя... Пустите мою руку, пора одеваться, скоро поезд изСен-Рафаэля...
-- Бог с ним, -- сказал я. -- Посмотрите лучше кругом наэти красные скалы, зеленый заливчик, корявые сосны, послушайтеэтот райский скрежет... Ездить сюда мы теперь будем уж вместе
Правда?
-- Правда.
-- Вместе и в Париж уедем.
-- Да.
-- А что дальше, не стоит загадывать.
-- Да, да.
-- Можно поцеловать руку?
-- Можно, можно...
13 июня 1944
КАЧЕЛИ
В летний вечер сидел в гостиной, бренча на фортепьяно,услыхал на балконе ее шаги, дико ударил по клавишам и не в ладзакричал, запел:
Не завидую богам,
Не завидую царям,
Как увижу очи томны,
Стройный стан и косы темны!
Вошла в синем сарафане, с двумя длинными темными косами наспине, в коралловом ожерелье, усмехаясь синими глазами назагорелом лице:
-- Это все про меня? И ария собственной композиции?
-- Да!
И опять ударил и закричал:
Не завидую богам,
-- Ну и слух же у вас!
-- Зато я знаменитый живописец. И красив, как ЛеонидАндреев. На беду вашу заехал я к вам!
-- Он пугает, а мне не страшно, сказал Толстой про вашегоАндреева.
-- Посмотрим, посмотрим!
-- А дедушкин костыль?
-- Дедушка хоть и севастопольский герой, только с видугрозен. Убежим, повенчаемся, потом кинемся ему в ноги -заплачет и простит...
В сумерки, перед ужином, когда в поварской жарили пахучиебитки с луком и в росистом парке свежело, носились, стоя другпротив друга, на качелях в конце аллеи, визжа кольцами, дуяветром, развевавшим ее подол. Он, натягивая веревки и поддаваявзмах доски, делал страшные глаза, она, раскрасневшись,смотрела пристально, бессмысленно и радостно.
-- Ау! А вон первая звезда и молодой месяц и небо надозером зеленое-зеленое -- живописец, посмотрите, какой тонкийсерпик! Месяц, месяц, золотые рога... Ой, мы сорвемся!
Слетев с высоты и соскочив на землю, сели на доску,сдерживая взволнованное дыхание и глядя Друг на друга.
-- Ну что? Я говорил!
-- Что говорил?
-- Вы, уже влюблены в меня.
-- Может быть... Постойте, зовут к ужину... Ау идем, идем!
-- Погодите минутку. Первая звезда, молодой месяц, зеленоенебо, запах росы, запах из кухни, -- верно, опять мои любимыебитки в сметане! -- и синие глаза и прекрасное счастливоелицо...
-- Да, счастливее этого вечера, мне кажется, в моей жизниуже не будет...
-- Данте говорил о Беатриче: "В ее глазах -- начало любви,а конец -- в устах". Итак? -- сказал он, беря ее руку.
Она закрыла глаза, клонясь к нему опущенной головой. Онобнял ее плечи с мягкими косами, поднял ее лицо.
-- Конец в устах?
-- Да...
Когда шли по аллее, он смотрел себе под ноги:
-- Что ж нам теперь делать? Идти к дедушке и, упав наколени, просить его благословения? Но какой же я муж?
-- Нет, нет, только не это.
-- А что же?
-- Не знаю. Пусть будет только то, что есть... Лучше уж небудет.
10 апреля 1945
ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
Темнел московский серый зимний день, холодно зажигался газв фонарях, тепло освещались витрины магазинов -- и разгораласьвечерняя, освобождающаяся от дневных дел московская жизнь: гущеи бодрей неслись извозчичьи санки, тяжелей гремелипереполненные, ныряющие трамваи, -- в сумраке уже видно было,как с шипением сыпались с проводов зеленые звезды, -оживленнее спешили по снежным тротуарам мутно чернеющиепрохожие... Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемсярысаке мой кучер -- от Красных ворот к храму Христа Спасителя:она жила против него; каждый вечер я возил ее обедать в"Прагу", в "Эрмитаж", в "Метрополь", после обеда в театры, наконцерты, а там к "Яру", в "Стрельну"... Чем все это должнокончиться, я не знал и старался не думать, не додумывать: былобесполезно -- так же, как и говорить с ней об этом: она разнавсегда отвела разговоры о нашем будущем; она была загадочна,непонятна для меня, странны были и наши с ней отношения, -совсем близки мы все еще не были; и все это без конца держаломеня в неразрешающемся напряжении, в мучительном ожидании -- ивместе с тем был я несказанно счастлив каждым часом,проведенным возле нее.
CEна зачем-то училась на курсах, довольно редко посещалаих, но посещала. Я как-то спросил: "Зачем?" Она пожала плечом:
