Школьная библиотека

своих было далеко плыть; смотрим: лодка и знакомый в ней гребец сидит,словно поджидает кого."Здравствуй, Алеша, бог в помочь тебе! Что? аль напристани запоздал, суда свои поспешаешь? Довези-ка, добрый человек, вотменя, с хозяюшкой, к своим в наше место; лодку свою я отпустил, а вплавьпойти не умею". - "Садись, - сказал Алеша, а у меня вся душа изныла, какзаслышала я голос его. - Садись и с хозяюшкой; ветер для всех, а в моемтерему и для вас будет место". Сели; ночь была темная, звезды попряталась,ветер завыл, встала волна, а от берега мы с версту отъехали. Все троемолчим.

"Буря! - говорит мой хозяин. - И не к добру эта буря! Такой бури ясродясь еще на реке не видал, какая теперь разыграется! Тяжело нашей лодке!не сносить ей троих!" -"Да, не сносить, - отвечает Алеша, - и один из нас,знать, лишний выходит"; говорит, а у самого голос дрожит, как струна. "Ачто, Алеша? знал я тебя малым дитей, братался с твоим родным батюшкой,хлеб-соль вместе водили, - скажи мне, Алеша, дойдешь без лодки до берегаили сгинешь ни за что, душу погубишь свою?" - "Не дойду!" - "А ты, добрыйчеловек, как случится, неровен час, и тебе порой водицы испить, дойдешь илинет?" - "Не дойду; тут и конец моей душеньке, не сносить меня бурной реке!"- "Слушай же ты теперь, Катеринушка, жемчужина моя многоценная! помню яодну такую же ночь, только тогда не колыхалась волна, звезды сияли и месяцсветил... Хочу тебя так, спроста, спросить, не забыла ли ты?" - "Помню" - яговорю... "А как не забыла ее, так и уговора не забыла, как учил одинмолодец одну красну девицу волюшку свою похитить назад у немилова, - - а?"- "Нет, и того не забыла", - говорю, а сама ни жива ни мертва. "А незабыла! так вот теперь в лодке нам тяжело. Уж не пришло ли чье время?Скажи, родная, скажи, голубица, проворкуй нам по-голубиному свое словоласковое..."

- Я слова моего не сказала тогда! - прошептала Катерина, бледнея..

Она не докончила.

- Катерина! - раздался над ними глухой, хриплый голос.

Ордынов вздрогнул. В дверях стоял Мурин. Он был едва закрыт меховымодеялом, бледен как смерть и смотрел на них почти обезумевшим взглядом

Катерина бледнела больше и больше и тоже смотрела на него неподвижно,как-будто очарованная.

- Иди ко мне, Катерина! - прошептал больной едва слышным голосом ивышел из комнаты. Катерина все еще смотрела неподвижно в воздух, все будтобы еще старик стоял перед нею. Но вдруг кровь мгновенно опалила ее бледныещеки, и она медленно приподнялась с постели. Ордынов вспомнил первуювстречу.

- Так до завтра же, слезы мои! - сказала она, как-то странноусмехаясь. - До завтра! Помни ж, на чем перестала я: "Выбирай из двух: ктолюб или не люб тебе, красная девица!" Будешь помнить, подождешь одну ночку?- повторила она, положив ему свои руки на плеча и нежно смотря на него.

- Катерина, не ходи, не губи себя! Он сумасшедший! - шептал Ордынов,дрожа за нее.

- Катерина! - раздался голос за перегородкой.

- Что ж? зарежет небось? - отвечала, смеясь, Катерина. - Доброй ночитебе, сердце мое ненаглядное, голубь горячий мой, братец родной! - говорилаона, нежно прижав его голову к груди своей, тогда как слезы оросили вдруглицо ее. - Это последние слезы. Переспи ж свое горе, любезный мой,проснешься завтра на радость. - И она страстно поцеловала его.

- Катерина! КатерDа! - шептал Ордынов, упав перед ней на колени ипорываясь остановить ее. - Катерина!

Она обернулась, улыбаясь кивнула ему головою и вышла из комнаты

Ордынов слышал, как она вошла к Мурину; он затаил дыхание, прислушиваясь;но ни звука не услышал он более. Старик молчал или, может быть, опять былбез памяти... Он хотел было идти к ней туда, но ноги его подкашивались..

Он ослабел и присел на постели...

II

Долго не мог он узнать часа, когда очнулся. Были рассвет или сумерки:в комнате все еще было темно. Он не мог означить именно, сколько времениспал, но чувствовал, что сон его был сном болезненным. Опомнясь, он провелрукой по лицу, как будто снимая с себя сон и ночные видения. Но когда онхотел ступить на пол, то почувствовал, что как будто все тело его былоразбито и истомленные члены отказывались повиноваться. Голова его болела икружилась, и все тело обдавало то мелкою дрожью, то пламенем. Вместе ссознанием воротилась и память, и сердце его дрогнуло, когда в один мигпережил он воспоминанием всю прошлую ночь. Сердце его сильно билось в ответна его раздумье, так горячи, свежи были его ощущения, что как будто неночь, не долгие часы, а одна минута прошла по уходе Катерины. Ончувствовал, что глаза его еще не обсохли от слез, - или новые, свежие слезыбрызнули как родник из горячей души его? И, чудное дело! ему даже сладостныбыли муки его, хотя он глухо слышал всем составом своим, что не вынесетболее такого насилия. Была минута, когда он почти чувствовал смерть и готовбыл встретить ее как светлую гостью: так напряглись его впечатления, такиммогучим порывом закипела по пробуждении вновь его страсть, таким восторгомобдало душу его, что жизнь, ускоренная напряженною деятельностью, казалось,готова была перерваться, разрушиться, истлеть в один миг и угаснуть навеки

Почти в эту ж минуту, как бы в ответ на тоску его, в ответ его задрожавшемусердцу, зазвучал знакомый, - как та внутренняя музыка, знакомая душечеловека в час радости о жизни своей, в час безмятежного счастья, - густой,серебряный голос Катерины. Близко, возле, почти над изголовьем его,началась песня, сначала тихо и заунывно... Голос то возвышался, то опадал,судорожно замирая, словно тая' про себя и нежно лелея свою же мятежную мукуненасытимого, сдавленного желания, безвыходно затаенного в тоскующемсердце; то снова разливался соловьиною трелью и, весь дрожа, пламенея уженесдержимою страстью, разливался в целое море восторгов, в море могучих,беспредельных, как первый миг блаженства любви, звуков. Ордынов отличал ислова: они были просты, задушевны, сложенные давно, прямым, спокойным,чистым и ясным самому себе чувством. Но он забывал их, он слышал лишь однизвуки. Сквозь простой, наивный склад песни ему сверкали другие слова,гремевшие всем стремлением, которое наполняло его же грудь, давшие откликсокровеннейшим, ему же неведомым, изгибам страсти его, прозвучавшим ему жеясно, целым сознанием, о ней. И то слышался ему последний стон безвыходнозамершего в страсти сердца, то радость воли и духа, разбившего цепи свои иустремившегося светло и свободно в неисходное море невозбранной любви; тослышалась первая клятва любовницы с благоуханным стыдом за первую краску влице, с молениями, со слезами, с таинственным, робким шепотом; то желаниевакханки, гордое и радостное силой своей, без покрова, без тайны, ссверкающим смехом обводящее кругом опьяневшие очи...

Ордынов не выдержал окончания песни и встал с постели. Песня тотчасзатихла.

- Доброе утро с добрым днем прошли, мой желанный! - зазвучал голосКатерины, - добрый вечер тебе! Встань, приди к нам, пробудись на светлуюрадость; ждем тебя, я да хозяин, люди все добрые, твоей воле покорные;загаси любовью ненависть, коли все еще сердце обидой болит. Скажи словоласковое!...

Ордынов уже вышел из комнаты на первый оклик ее, и едва понял он, чтовходит к хозяевам. Перед ним отворилась дверь, и, ясна как солнце,заблестела ему золотая улыбка чудной его хозяйки. В этот миг он не видал,не слыхал никого, кроме ее. Мгновенно вся жизнь, вся радость его слились водно в его сердце - в светлый образ его Катерины.

- Две зари прошло, - сказала она, подавая ему свои руки, - как мыпопрощались с тобой; вторая гаснет теперь, посмотри в окно. Словно две заридуши красной девицы, - промолвила, смеясь, Катерина, - одна, что первымстыдом лицо разрумянит, как впервинки скажется в груди одинокое девичьесердце, а другая, как забудет первый стыд красная девица, горит словнополымем, давит девичью грудь и гонит в лицо румяную кровь... Ступай, ступайв наш дом, добрый молодец! Что стоишь на пороге? Честь тебе да любовь, дапоклон от хозяина!

С звонким, как музыка, смехом взяла она руку Ордынова ввела его вкомнату. Робость вошла в его сердце. Все пламя, весь пожар, пламеневший вгруди его, словно истлели и угасли в один миг и на один миг; он с смущениемопустил глаза и боялся смотреть на нее. Он чувствовал, что она так чуднопрекрасна, что не сносить его сердцу знойного ее взгляда. Никогда еще он невидал так своей Катерины. Смех и веселье в первый раз засверкали в лице ееи иссушили грустные слезы на ее черных ресницах. Его рука дрожала в ееруке. И если б он поднял глаза, то увидел бы, что Катерина с торжествующейулыбкой приковала светлые очи к лицу его, отуманенному смущением истрастью.

- Встань же, старый! - сказала она наконец, как будто сама толькоопомнившись, - скажи гостю слово приветливое. Гость что брат родной! Встаньже, непоклонный, спесивый старинушка, встань, поклонись, гостя за белыеруки возьми, посади за стол!

Ордынов поднял глаза и как будто теперь лишь опомнился. Он теперьтолько подумал о Мурине. Глаза старика, словно потухавшие в предсмертнойтоске, смотрели на него неподвижно; и с болью в душе вспомнил он этотвзгляд, сверкнувший ему в последний раз из-под нависших черных, сжатых, каки теперь, тоскою и гневом бровей. Голова его слегка закружилась. Оногляделся кругом и теперь только сообразил все ясно, отчетливо. Мурин всееще лежал на постели, но он был почти одет и как будто уже вставал ивыходил в это утро. Шея была обвязана, как и прежде, красным платком, наногах были туфли. Болезнь, очевидно, прошла, только лицо все еще былострашно бледно и желто. Катерина стояла возле постели, опершись рукою настол, и внимательно смотрела на обоих. Но приветливая улыбка не сходила слица ее. Казалось, все делалось по ее мановению.

- Да! Это ты, - сказал Мурин, приподымаясь и садясь на постели. - Тымой жилец. Виноват я перед тобою, барин, согрешил и обидел тебянезнамо-неведомо, пошалил намедни с ружьем. Кто ж те знал, что на тебя тоженаходит черная немочь? А со мною случается, - прибавил он хриплым,