Школьная библиотека

болезненным голосом, хмуря брови свои и невольно отводя глаза от Ордынова.Беда идет - не стучит в ворота, как вор подползет! Я и ей чуть ножаономнясь в грудь не всадил... - промолвил он, кивнув головой на Катерину. Болен я, припадок находит, ну, и довольно с тебя! Садись - будешь гость!.

Ордынов все еще пристально смотрел на него.

- Садись же, садись! - крикнул старик в нетерпении, - садись, коли ейэто любо! Ишь вы, побратались, единоутробные! Слюбились, словно любовники!

Ордынов сел.

- Видишь, сестрица какая, - продолжал старик, засмеявшись и показавдва ряда своих белых, целых до единого зубов. - Милуйтесь, родные мои!Хороша ль у тебя сестрица, барин? скажи, отвечай! На, смотри-ка, как щекиее полымем пышат. Да оглянись же, почествуй всему свету красавицу! Покажи,что болит по ней ретивое!

Ордынов нахмурил брови и злобно посмотрел на старика. Тот вздрогнул отего взгляда. Слепое бешенство закипело в груди Ордынова. Он каким-тоживотным инстинктом чуял близ себя врага насмерть. Он сам не мог понять,что с ним делается, рассудок отказывался служить ему.

- Не смотри! - раздался голос сзади его. Ордынов оглянулся.

- Не смотри же, не смотри, говорю, коли бес наущает, пожалей своюлюбу, - говорила, смеясь, Катерина и вдруг сзади закрыла рукою глаза его;потом тотчас же отняла свои руки и закрылась сама. Но краска лица как будтопробивалась сквозь ее пальцы. Она отняла руки и, вся горя, как огонь,попробовала светло и нетрепетно встретить их смех и любопытные взгляды. Нооба молча глядели на нее - Ордынов с каким-то изумлением любви, как будто впервый раз такая страшная красота пронзила сердце его; старик внимательно,холодно. Ничего не выражалось на его бледном лице; только губы синели ислегка трепетали.

Катерина подошла к столу, уже не смеясь более, и стала убирать книги,бумаги, чернилицу, все, что было на столе, и сложила все на окно. Онадышала скоро, прерывисто и по временам жадно впивала в себя воздух, какбудто ей сердце теснило. Тяжело, словно волна прибрежная, опускалась ивновь подымалась ее полная грудь. Она потупила глаза, и черные, смолистыересницы, как острые иглы, заблистали на светлых щеках ее...

- Царь-девица! - сказал старик.

- Владычица моя! - прошептал Ордынов, дрогнув всем телом. Онвзгляд на мгновение - жадный, злой, холодно-презрительный. Ордынов привсталбыло с места, но как будто невидимая сила сковала ему ноги. Он сновауселся. Порой он сжимал свою руку, как будто не доверяя действительности

Ему казалось, что кошмар его душит и что на глазах его все еще лежитстрадальческий, болезненный сон. Но чудное дело! Ему не хотелосьпроснуться...

Катерина сняла со стола старый ковер, потом открыла сундук, вынула изнего драгоценную скатерть, всю расшитую яркими шелками и золотом, и накрылаею на стол; потом вынула из шкафа старинный, прадедовский, весь серебряныйпоставец, поставила его на середину стола и отделила от него три серебряныечарки - хозяину, гостю и чару себе; потом важным, почти задумчивым взглядомпосмотрела на старика и на гостя.

- Кто ж из нас кому люб иль не люб? - сказала она. - Кто не люб кому,тот мне люб и со мной будет пить свою чару. А мне всяк из вас люб, всякродной: так пить всем на любовь и согласье!

- Пить да черную думу в вине топить! - сказал старик изменившимсяголосом. - Наливай, Катерина!

- А ты велишь наливать? - спросила Катерина, смотря на Ордынова

Ордынов молча подвинул свою чарку.

- Стой! У кого какая загадка и думушка, пусть по его же хотенью исбудется! - сказал старик, подняв свою чару.

Все стукнули чарками ы выпили.

- Давай же мы теперь выпьем с тобой, старина! - сказала -Катерина,обращаясь к хозяину. - Выпьем, коли ласково твое сердце ко мне! выпьем запрожитое счастье, ударим поклон прожитым годам, сердцем за счастье далюбовью поклонимся! Вели ж наливать, коли горячо твое сердце но мне!

- Винцо твое крепко, голубица моя, а сама только губки помочишь! сказал старик, смеясь и подставляя вновь свою чару.

- Ну, я отхлебну, а ты пей до дна!.. Что жить, старинушка, тяжелуюдуму за собой волочить; а только сердце поет с думы тяжелой! Думушка с горяидет, думушка горе зовет, а при счастье зовется без думушки! Пей, старина !Утопи свою думушку!

- Много ж, знать, горя у тебя накипело, коли так на него ополчаешься!Знать, разом хочешь покончить, белая голубка моя. Пью с тобой, Катя! А утебя есть ли горе, барин, коль позволишь спросить?

- Что есть, то есть про себя, - прошептал Ордынов, не сводя глаз сКатерины.

- Слышал, старинушка? Я и сама себя долго не знала, не помнила, апришло время, все спознала и вспомнила; все, что прошло, ненасытной душойопять прожила

- Да, горько, коль на бывалом одном пробиваться начнешь, - сказалстарик задумчиво. - Что прошло, как вино пропито! Что в прошлом счастье?Кафтан износил, и долой...

- Новый надо! - подхватила Катерина, засмеявшись с натуги, тогда какдве крупные слезинки повисли, как алмазы, на сверкнувших ресницах. - Знать,веку минутой одной не прожить, да и девичье сердце живуче, не угоняешься влад! Спознал, старина? Смотри, я в твоей чаре слезинку мою схоронила!

- А за много ль счастья ты свое горе купила? - сказал Ордынов, и голосего задрожал от волнения.

- Знать, у тебя, барин, своего много продажного! - отвечал старик, что суешься непрошеный. - И он злобно и неслышно захохотал, нагло смотря наОрдынова.

- А за что продала, то и было, - отвечала Катерина как будтонедовольным, обиженным голосом. - Одному кажется много, другому мало. Одинвсе отдать хочет, взять нечего, другой ничего не сулит, да за ним идетсердце послушное! А ты не кори человека, - промолвила она, грустно смотряна Ордынова, - один такой человек, другой не тот человек, а будто знаешь,зачем к кому душа просится! Наливай же свою чару, старик! Выпей за счастьетвоей дочки любезной, рабыни твоей тихой, покорной, как впервинки была, какс тобой спозналась. Подымай свою чару!

- Ин быть так! Наливай же свою! - сказал старик, взяв вяло.

- Стой, старина! подожди пить, дай прежде слово сказать!..

Катерина облокотилась руками на стол и пристально разгоревшимися,страстными очами смотрела в глаза старику. Какая-то странная решимостьсияла в глазах ее. Но все движения ее были беспокойны, жесты отрывисты,неожиданны, скоры. Она была вся словно в огне, и чудно делалось это. Но какбудто красота ее росла вместе с волнением, с одушевлением ее. Изполуоткрытых улыбкою губ, выказывавших два ряда белых, ровных, как жемчуг,зубов, вылетало порывистое дыхание, слегка приподымая ее ноздри. Грудьволновалась; коса, три раза обернутая на затылке, небрежно слегка упала налевое ухо и прикрыла часть горячей щеки. Легкий пот пробивался у ней нависках.

- Загадай, старина! Загадай мне, родимый мой, загадай прежде, чем умпропьешь; вот тебе ладонь моя белая! Ведь недаром тебя у нас колдуном людипрозвали. Ты же по книгам учился всякую черную грамоту знаешь! Погляди же,старинушка, расскажи мне всю долю мою горемычную; только, смотри, не солги!Ну, скажи, как сам знаешь, - будет ли счастье дочке твоей, иль не простишьты ее и накличешь ей на дорогу одну злую долю-кручинушку? Скажи, тепел либудет мой угол, где обживусь, иль, как пташка перелетная, весь вексиротинушкой буду меж добрых людей своего места искать? Скажи, кто мненедруг, кто любовь мне готовит, кто зло про меня замышляет? Скажи, водиночку ль моему сердцу, молодому, горячему, век прожить и до веказаглохнуть, иль найдет оно ровню себе да в лад с ним на радость забьется..

до нового горя! Угадай уж за один раз, старинушка, в каком синем небе, закакими морями-лесами сокол мой ясный живет, где, да и зорко ль, себесоколицу высматривает, да и любовно ль он ждет, крепко ль полюбит, скоро льразлюбит, обманет иль не обманет меня? Да уж зараз все одно к одному, скажимне в последний, старинушка, долго ль нам с тобой век коротать, в углучерством сидеть, черные книги читать; да когда мне тебе, старина, низкокланяться, подобру-поздорову прощаться, хлеб-соль благодарить, что поил,кормил, сказки сказывал?.. Да, смотри же, всю правду скажи, не солги;пришло время, постой за себя!

Одушевление ее росло все более и более до последнего слова, как вдругее голос пресекся от волнения, будто какой-то вихрь увлекал ее сердце

Глаза ее сверкнули, и верхняя губа слегка задрожала. Слышно было, как злаянасмешка змеилась и пряталась в каждом слове ее, но как будто плач звенел вее смехе. Она наклонилась через стол к старику и пристально, с жаднымвниманием смотрела в помутившиеся глаза его. Ордынов слышал, как вдругзастучало ее сердце, когда она кончила; он вскрикнул от восторга, когдавзглянул на нее, и привстал было со скамьи. Но беглый, мгновенный взглядстарика опять приковал его к месту. Какая-то странная смесь презренья,насмешки, нетерпеливого, досадного беспокойства и вместе с тем злого,лукавого любопытства светились в этом беглом, мгновенном взгляде, откоторого каждый раз вздрагивал Ордынов и который каждый раз наполнял егосердце желчью, досадой и бессильною злобой.

Задумчиво и с каким-то грустным любопытством смотрел старик на своюКатерину, Сердце его было уязвлено, слова были сказаны. Но даже бровь нешевельнулась в лице его! Он только улыбнулся, когда она кончила.

- Много ж ты разом хотела узнать, птенчик мой оперившийся, пташка моявстрепенувшаяся! Наливай же мне скорее чару глубокую; выпьем сначала наразмирье да на добрую волю; не то чьим-нибудь глазом черным, нечистым моепожелание испорчу. Бес силен! далеко ль до греха!

Он поднял свою чару и выпил. Чем больше пил он вина, тем становилсябледнее. Глаза его стали красны, как угли. Видно было, что лихорадочныйблеск их и внезапная, мертвенная синева лица предвещала скоро новый