Школьная библиотека

- Это когда же, давно было? - спросил Кобылин

- А вот горох поспеет - другой год пойдет. Ну, как пришли в К-в - ипосадили меня туда на малое время в острог. Смотрю: сидят со мной человекдвенадцать, все хохлов, высокие, здоровые, дюжие, точно быки. Да смирныетакие: еда плохая, вертит ими ихний майор, как его милости завгодно (Лучканарочно перековеркал слово). Сижу день, сижу другой; вижу - трус народ

"Что ж вы, говорю, такому дураку поблажаете?" - "А поди-кась сам с нимпоговори! " - даже ухмыляются на меня. Молчу я

- И пресмешной же тут был один хохол, братцы, - прибавил он вдруг,бросая Кобылина и обращаясь ко всем вообще. - Рассказывал, как его в судепорешили и как он с судом разговаривал, а сам заливается-плачет; дети,говорит, у него остались, жена. Сам матерой такой, седой, толстый. "Я ему,говорит, бачу: ни! А вин, бисов сын, все пишет, все пишет. Ну, бачу соби,да щоб ты здох, а я б подывився! А вин все пишет, все пишет, да як писне!.

Тут и пропала моя голова!" Дай-ка, Вася, ниточку; гнилые каторжные

- Базарные, - отвечал Вася, подавая нитку

- Наши швальные лучше. Анамеднись Невалида посылали, и у какой он тамподлой бабы берет? - продолжал Лучка, вдевая на свет нитку

- У кумы, значит

- Значит, у кумы

- Так что же, как же майор-то? - спросил совершенно забытый Кобылин

Того только и было нужно Лучке. Однако ж он не сейчас продолжал свойрассказ, даже как будто и внимания не удостоил Кобылина. Спокойно расправилнитки, спокойно и лениво передернул под собой ноги и наконец-то ужзаговорил:

- Взбудоражил наконец я моих хохлов, потребовали майора. А я еще сутра у соседа жулик2 спросил, взял да и спрятал, значит, на случай

Рассвирепел майор. Едет. Ну, говорю, не трусить, хохлы! А у них уж душа впятки ушла; так и трясутся. Вбежал майор; пьяный. "Кто здесь! Как здесь! Яцарь, я и бог!"---

2 Нож (Прим. автора)

- Как сказал он: "Я царь, я и бог", - я и выдвинулся, - продолжалЛучка, - нож у меня в рукаве

"Нет, говорю, ваше высокоблагородие, - а сам помаленьку все ближе даближе, - нет, уж это как же может быть, говорю, ваше высокоблагородие,чтобы вы были у нас царь да и бог?"

"А, так это ты, так это ты? - закричал майор. - Бунтовщик!"

"Нет, говорю (а сам все ближе да ближе), нет, говорю, вашевысокоблагородие, как, может, известно и ведомо вам самим, бог наш,всемогущий и вездесущий, един есть, говорю. И царь наш един, над всеми намисамим богом поставленный. Он, ваше высокоблагородие, говорю, монарх. А вы,говорю, ваше высокоблагородие, еще только майор - начальник наш, вашевысокоблагородие, царскою милостью, говорю, и своими заслугами"

"Как-как-как-как!" - так и закудахтал, говорить не может,захлебывается. Удивился уж оченьFp>

"Да, вот так", - говорю; да как кинусь на него вдруг да в самый животему так-таки весь нож и впустил. Ловко пришлось. Покатился да только ногамизадрыгал. Я нож бросил

"Смотрите, говорю, хохлы, подымайте его теперь!"

Здесь уже я сделаю одно отступление. К несчастью, такие выражения: "Яцарь, я и бог" - и много других подобных этому были в немалом употреблениив старину между многими из командиров. Надо, впрочем, признаться, что такихкомандиров остается уже немного, а может быть, и совсем перевелись. Замечутоже, что особенно щеголяли и любили щеголять такими выражениями бо'льшеючастью командиры, сами вышедшие из нижних чинов. Офицерский чин как будтопереворачивает всю их внутренность, а вместе и голову. Долго кряхтя подлямкой и перейдя все степени подчиненности, они вдруг видят себя офицерами,командирами, благородными и с непривычки и первого упоения преувеличиваютпонятие о своем могуществе и значении; разумеется, только относительноподчиненных им нижних чинов. Перед высшими же они по-прежнему вподобострастии, совершенно уже не нужном и даже противном для многихначальников. Иные подобострастники даже с особенным умилением спешатзаявить перед своими высшими командирами, что ведь они и сами из нижнихчинов, хоть и офицеры, и "свое место завсегда помнят". Но относительнонижних чинов они становились чуть не неограниченными повелителями. Конечно,теперь вряд ли уж есть такие и вряд ли найдется такой, чтоб прокричал: "Яцарь, я и бог". Но, несмотря на это, я все-таки замечу, что ничто так нераздражает арестантов, да и вообще всех нижних чинов, как вот этакиевыражения начальников. Эта нахальность самовозвеличения, это преувеличенноемнение о своей безнаказанности рождает ненависть в самом покорном человекеи выводит его из последнего терпения. К счастью, все это дело почтипрошлое, даже и в старину-то строго преследовалось начальством. Несколькопримеров тому и я знаю

Да и вообще раздражает нижний чин всякая свысока небрежность, всякаябрезгливость в обращении с ними. Иные думают, например, что если хорошокормить, хорошо содержать арестанта, все исполнять по закону, так и дело сконцом. Это тоже заблуждение. Всякий, кто бы он ни был и как бы он ни былунижен, хоть и инстинктивно, хоть бессознательно, а все-таки требуетуважения к своему человеческому достоинству. Арестант сам знает, что онарестант, отверженец, и знает свое место перед начальником; но никакимиклеймами, никакими кандалами не заставишь забыть его, что он человек. А таккак он действительно человек, то, следственно, и надо с ним обращатьсяпо-человечески. Боже мой! да человеческое обращение может очеловечить дажетакого, на котором давно уже потускнул образ божий. С этими-то"несчастными" и надо обращаться наиболее по-человечески. Это спасение ирадость их. Я встречал таких добрых, благородных командиров. Я виделдействие, которое производили они на этих униженных. Несколько ласковыхслов - и арестанты чуть не воскресали нравственно. Они, как дети,радовались и, как дети, начинали любить. Замечу еще одну странность: самиарестанты не любят слишком фамильярного и слишком уж добродушного с собойобхождения начальников. Ему хочется уважать начальника, а тут он как-топерестает его уважать. Арестанту любо, например, чтоб у начальника его былиордена, чтоб он был видный собою, в милости у какого-нибудь высокогоначальника, чтоб был и строг, и важен, и справедлив, и достоинство своесоблюдал. Таких арестанты больше любят: значит, и свое достоинствосохранил, и их не обидел, стало быть, и все хорошо и красиво

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Уж и жарили ж тебя, должно быть, за это? - спокойно заметил Кобылин

- Гм. Жарили-то, брат, оно правда, что жарили. Алей, дай-ка ножницы!Чтой-то, братцы, сегодня майдана нет?

- Даве пропились, - заметил Вася. - Если б не пропились, так оно,пожалуй, и было бы

- Если б! За если б и в Москве сто рублей дают, - заметил Лучка

- А сколько тебе, Лучка, дали за все про все? - заговорил опятьКобылин

- Дали, друг любезный, сто пять. А что скажу, братцы, ведь чуть меняне убили, - подхватил Лучка, опять бросая Кобылина. - Вот как вышли мне этисто пять, повезли меня в полном параде. А никогда-то до сего я еще плетейне отведывал. Народу привалило видимо-невидимо, весь город сбежался:разбойника наказывать будут, убивец, значит. Уж и как глуп этот народ, каки не знаю как и сказать. Тимошка3 раздел, положил, кричит: "Поддержись,ожгу!" - ждут: что будет? Как он мне влепит раз, - хотел было я крикнуть,раскрыл было рот, а крику-то во мне и нет. Голос, значит, остановился. Каквлепит два, ну, веришь иль не веришь, я уж и не слыхал, как два просчитали

А как очнулся, слышу, считают: семнадцатый. Так меня, братцы, раза четырепотом с кобылы снимали, по получасу отдыхал: водой обливали. Гляжу на всехвыпуча глаза да и думаю: "Тут же помру..."---

3 Палач (Прим. автора)

- А и не помер? - наивно спросил Кобылин

Лучка обвел его в высочайшей степени презрительным взглядом; раздалсяхохот