Школьная библиотека

же столько благодарностей, что тот смешался, весь покраснел, производилголовою отрицательный жест и наконец уже выразился, что это сущее ничего,что он, точно, хотел бы доказать чем-нибудь сердечное влечение, магнетизмдуши, а умершие души в некотором роде совершенная дрянь

- Очень не дрянь, - сказал Чичиков, пожав ему руку. Здесь был испущеночень глубокий вздох. Казалось, он был настроен к сердечным излияниям; небез чувства и выражения произнес он наконец следующие слова: - Если б вызнали, какую услугу оказали сей, по-видимому, дрянью человеку без племени ироду! Да и действительно, чего не потерпел я? как барка какая-нибудь средисвирепых волн... Каких гонений, каких преследований не испытал, какого горяне вкусил, а за что? за то, что соблюдал правду, что был чист на своейсовести, что подавал руку и вдовице беспомощной, и сироте-горемыке!.. - Тутдаже он отер платком выкатившуюся слезу

Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другуруку и долго смотрели молча один другому в глаза, в которых видны былинавернувшиеся слезы. Манилов ниAак не хотел выпустить руки нашего героя ипродолжал жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить

Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчуюсовершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался в город. Потомвзял шляпу и стал откланиваться

- Как? вы уж хотите ехать? - сказал Манилов, вдруг очнувшись и почтииспугавшись

В это время вошла в кабинет Манилова

- Лизанька, - сказал Манилов с несколько жалостливым видом, - ПавелИванович оставляет нас!

- Потому что мы надоели Павлу Ивановичу, - отвечала Манилова

- Сударыня! здесь, - сказал Чичиков, - здесь, вот где, - тут онположил руку на сердце, - да, здесь пребудет приятность времени,проведенного с вами! и поверьте, не было бы для меня большего блаженства,как жить с вами если не в одном доме, то по крайней мере в самом ближайшемсоседстве

- А знаете, Павел Иванович, - сказал Манилов, которому оченьпонравилась такая мысль, - как было бы в самом деле хорошо, если бы житьэтак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вязапофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!.

- О! это была бы райская жизнь! - сказал Чичиков, вздохнувши. Прощайте, сударыня! - продолжал он, подходя к ручке Маниловой. - Прощайте,почтеннейший друг! Не позабудьте просьбы!

- О, будьте уверены! - отвечал Манилов. - Я с вами расстаюсь не долеекак на два дни

Все вышли в столовую

- Прощайте, миленькие малютки! - сказал Чичиков, увидевши Алкида иФемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которогоуже не было ни руки, ни носа. - Прощайте, мои крошки. Вы извините меня, чтоя не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже, живете ли вына свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю;хочешь саблю?

- Хочу, - отвечал Фемистоклюс

- А тебе барабан; не правда ли, тебе барабан? - продолжал он,наклонившись к Алкиду

- Парапан, - отвечал шепотом и потупив голову Алкид

- Хорошо, а тебе привезу барабан. Такой славный барабан, этак всебудет: туррр... ру... тра-та-та, та-та-та... Прощай, душенька! прощай! Тут поцеловал он его в голову и обратился к Манилову и его супруге снебольшим смехом, с какие обыкновенно обращаются к родителям, давая имзнать о невинности желаний их детей

- Право, останьтесь, Павел Иванович! - сказал Манилов, когда уже всевышли на крыльцо. - Посмотрите, какие тучи

- Это маленькие тучки, - отвечал Чичиков

- Да знаете ли вы дорогу к Собакевичу?

- Об этом хочу спросить вас

- Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру.

Тут Манилов с такою же любезностью рассказал дело кучеру и сказал емудаже один раз "вы"

Кучер, услышав, что нужно пропустить два поворота и поворотить натретий, сказал: "Потрафим, ваше благородие", - и Чичиков уехал,сопровождаемый долго поклонами и маханьями платка приподымавшихся нацыпочках хозяев

Манилов долго стоял на крыльце, провожая глазами удалявшуюся бричку, икогда она уже совершенно стала не видна, он все еще стоял, куря трубку

Наконец вошел он в комнату, сел на стуле и предался размышлению, душевнорадуясь, что доставил гостю своему небольшое удовольствие. Потом мысли егоперенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знаеткуда. Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо быложить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку началстроиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером,что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытомвоздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. Потом, что онивместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах, гдеобворожают всех приятностию обращения, и что будто бы государь, узнавши отакой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец, бог знает чтотакое, чего уже он и сам никак не мог разобрать. Странная просьба Чичиковапрервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась вего голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, ивсе время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

А Чичиков в довольном расположении духа сидел в своей бричке,катившейся давно по столбовой дороге. Из предыдущей главы уже видно, в чемсостоял главный предмет его вкуса и склонностей, а потому не диво, что онскоро погрузился весь в него и телом и душою. Предположения, сметы исоображения, блуждавшие по лицу его, видно, были очень приятны, ибоежеминутно оставляли после себя следы довольной усмешки. Занятый ими, он необращал никакого внимания на то, как его кучер, довольный приемом дворовыхлюдей Манилова, делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню,запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав ипоказывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой ипристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что былприобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что дажев глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие. "Хитри,хитри! вот я тебя перехитрю! - говорил Селифан, приподнявшись и хлыснувкнутом ленивца. - Ты знай свое дело, панталонник ты немецкий! Гнедой почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему с охотою дам лишнюю меру,потому что он почтенный конь, и Заседатель тож хороший конь... Ну, ну! чтопотряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, нестану дурному учить. Ишь куда ползет!" Здесь он опять хлыснул его кнутом,примолвив; "У, варвар! Бонапарт ты проклятый!" Потом прикрикнул на всех:"Эй вы, любезные!" - и стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, ночтобы показать, что был ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опятьобратил речь к чубарому: "Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, тыживи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот упомещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, колихороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели;выпить ли чаю, или закусить - с охотою, коли хороший человек. Хорошемучеловеку всякой отдаст почтение. Вот барина нашего всякой уважает, потомучто он, слышь ты, сполнял службу государскую, он сколеской советник..."

Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленныеотвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей,относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом,что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотретьвокруг себя; все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтоваядорога опрыскалась каплями дождя. Наконец громовый удар раздался в другойраз громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра. Сначала, принявшикосое направление, хлестал он в одну сторону кузова кибитки, потом в