Книга "МЕРТВЫЕ ДУШИ". Страница 22
- Вы были замешаны в историю, по случаю нанесения помещику Максимовуличной обиды розгами в пьяном виде
- Вы врете! я и в глаза не видал помещика Максимова!
- Милостивый государь! позвольте вам доложить, что я офицер. Вы можетеэто сказать вашему слуге, а не мне!
Здесь Чичиков, не дожидаясь, что будет отвечать на это Ноздрев, скорееза шапку да по-за спиною капитана-исправника выскользнул на крыльцо, сел вбричку и велел Селифану погонять лошадей во весь дух
ГЛАВА ПЯТАЯ
Герой наш трухнул, однако ж, порядком. Хотя бричка мчалась во всюпропащую и деревня Ноздрева давно унеслась из вида, закрывшись полями,отлогостями и пригорками, но он все еще поглядывал назад со страхом, как быожидая, что вот-вот налетит погоня. Дыхание его переводилось с трудом, икогда он попробовал приложить руку к сердцу, то почувствовал, что онобилось, как перепелка в клетке. "Эк какую баню задал! смотри ты какой!" Тутмного было посулено Ноздреву всяких нелегких и сильных желаний; попалисьдаже и нехорошие слова. Что ж делать? Русский человек, да еще и в се4цах
К тому ж дело было совсем нешуточное. "Что ни говори, - сказал он сам всебе, - а не подоспей капитан-исправник, мне бы, может быть, не далось быболее и на свет божий взглянуть! Пропал бы, как волдырь на воде, безвсякого следа, не оставивши потомков, не доставив будущим детям нисостояния, ни честного имени!" Герой наш очень заботился о своих потомках
"Экой скверный барин! - думал про себя Селифан. - Я еще не видалтакого барина. То есть плюнуть бы ему за это! Ты лучше человеку не дайесть, а коня ты должен кормить, потому что конь любит овес. Это егопродовольство: что, примером, нам кошт, то для него овес, он егопродовольство"
Кони тоже, казалось, думали невыгодно об Ноздреве: не только гнедой иЗаседатель, но и сам чубарый был не в духе. Хотя ему на часть и доставалсявсегда овес потуже и Селифан не иначе всыпал ему в корыто, как сказавшипрежде: "Эх ты, подлец!" - но, однако ж, это все-таки был овес, а непростое сено, он жевал его с удовольствием и часто засовывал длинную мордусвою в корытца к товарищам поотведать, какое у них было продовольствие,особливо когда Селифана не было в конюшне, но теперь одно сено... нехорошо;все были недовольны
Но скоро все недовольные были прерваны среди излияний своих внезапными совсем неожиданным образом. Все, не исключая и самого кучера, опомнилисьи очнулись только тогда, когда на них наскакала коляска с шестериком конейи почти над головами их раздалися крик сидевших в коляске дам, брань иугрозы чужого кучера: "Ах ты мошенник эдакой; ведь я тебе кричал в голос:сворачивай, ворона, направо! Пьян ты, что ли?" Селифан почувствовал своюоплошность, но так как русский человек не любит сознаться перед другим, чтоон виноват, то тут же вымолвил он, приосанясь: "А ты что так расскакался?глаза-то свои в кабаке заложил, что ли?" Вслед за сим он принялсяотсаживать назад бричку, чтобы высвободиться таким образом из чужой упряжи,но не тут-то было, все перепуталось. Чубарый с любопытством обнюхивал новыхсвоих приятелей, которые очутились по обеим сторонам его. Между темсидевшие в коляске дамы глядели на все это с выражением страха в лицах
Одна была старуха, другая молоденькая, шестнадцатилетняя, с золотистымиволосами весьма ловко и мило приглаженными на небольшой головке
Хорошенький овал лица ее круглился, как свеженькое яичко, и, подобно ему,белел какою-то прозрачною белизною, когда свежее, только что снесенное, онодержится против света в смуглых руках испытующей его ключницы и пропускаетсквозь себя лучи сияющего солнца; ее тоненькие ушки также сквозили, рдеяпроникавшим их теплым светом. При этом испуг в открытых, остановившихсяустах, на глазах слезы - все это в ней было так мило, что герой наш гляделна нее несколько минут, не обращая никакого внимания на происшедшуюкутерьму между лошадьми и кучерами. "Отсаживай, что ли, нижегородскаяворона!" - кричал чужой кучер. Селифан потянул поводья назад, чужой кучерсделал то же, лошади несколько попятились назад и потом опять сшиблись,переступивши постромки. При этом обстоятельстве чубарому коню такпонравилось новое знакомство, что он никак не хотел выходить из колеи, вкоторую попал непредвиденными судьбами, и, положивши свою морду на шеюсвоего нового приятеля, казалось, что-то нашептывал ему в самое ухо,вероятно, чепуху страшную, потому что приезжий беспрестанно встряхивалушами
На такую сумятицу успели, однако ж, собраться мужики из деревни,которая была, к счастию, неподалеку. Так как подобное зрелище для мужикасущая благодать, все равно что для немца газеты или клуб, то скоро околоэкипажа накопилась их бездна, и в деревне остались только старые бабы дамалые ребята. Постромки отвязали; несколько тычков чубарому коню в мордузаставали его попятиться; словом, их разрознили и развели. Но досада ли,которую почувствовали приезжие кони за то, что разлучили их с приятелями,или просто дурь, только, сколько ни хлестал их кучер, они не двигались истояли как вкопанные. Участие мужиков возросло до невероятной степениКаждый наперерыв совался с советом: "Ступай, Андрюшка, проведи-ка тыпристяжного, что с правой стороны, а дядя Митяй пусть сядет верхом накоренного! Садись, дядя Митяй!" Сухощавый и длинный дядя Митяй с рыжейбородой взобрался на коренного коня и сделался похожим на деревенскуюколокольню, или, лучше, на крючок, которым достают воду в колодцах. Кучерударил по лошадям, но не тут-то было, ничего не пособил дядя Митяй. "Стой,стой! - кричали мужики. - Садись-ка ты, дядя Митяй, на пристяжную, а накоренную пусть сядет дядя Миняй!" Дядя Миняй, широкоплечий мужик с черною,как уголь, бородою и брюхом, похожим на тот исполинский самовар, в которомварится сбитень для всего прозябнувшего рынка, с охотою сел на коренного,который чуть не пригнулся под ним до земли. "Теперь дело пойдет! - кричалимужики. - Накаливай, накаливай его! пришпандорь кнутом вон того, того,солового, что он горячится, как корамора!"(2) Но, увидевши, что дело не шлои не помогло никакое накаливанье, дядя Митяй и дядя Миняй сели оба накоренного, а на пристяжного посадили Андрюшку. Наконец, кучер, потерявшитерпение, прогнал и дядю Митяя и дядю Митяя, и хорошо сделал, потому что отлошадей пошел такой пар, как будто бы они отхватали не переводя духастанцию. Он дал им минуту отдохнуть, после чего они пошли сами собою. Вовсе продолжение этой проделки Чичиков глядел очень внимательно намолоденькую незнакомку. Он пытался несколько раз с нею заговорить, нокак-то не пришлось так. А между тем дамы уехали, хорошенькая головка стоненькими чертами лица и тоненьким станом скрылась, как что-то похожее навиденье, и опять осталась дорога, бричка, тройка знакомых читателю лошадей,Селифан, Чичиков, гладь и пустота окрестных полей. Везде, где бы ни было вжизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плесневеющихнизменных рядов ее, или среди однообразно-хладных и скучно-опрятныхсословий высших, везде хоть раз встретится на пути человеку явленье, непохожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть разпробудит в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствоватьвсю жизнь. Везде поперек каким бы ни было печалям, из которых плететсяжизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящийэкипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стеколвдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей беднойдеревушки, не видавшей ничего, кроме сельской телеги, и долго мужики стоят,зевая, с открытыми ртами, не надевая шапок, хотя давно уже унесся и пропализ виду дивный экипаж. Так и блондинка тоже вдруг совершенно неожиданнымобразом показалась в нашей повести и так же скрылась. Попадись на ту порувместо Чичикова какой-нибудь двадцатилетний юноша, гусар ли он, студент лион, или просто только что начавший жизненное поприще, - и боже! чего бы непроснулось, не зашевелилось, не заговорило в нем! Долго бы стоял онбесчувственно на одном месте, вперивши бессмысленно очи в даль, позабыв идорогу, и все ожидающие впереди выговоры, и распеканья за промедление,позабыв и себя, и службу, и мир, и все, что ни есть в мире
---
(2) К о р а м о р а - большой, длинный, вялый комар; иногда залетает вкомнату и торчит где-нибудь одиночкой на стене. К нему спокойно можноподойти и ухватить его за ногу, в ответ на что он только топырится илигорячится, как говорит народ. (Прим. Н.В.Гоголя.)
Но герой наш уже был средних лет и осмотрительно-охлажденногохарактера. Он тоже задумаBся и думал, но положительнее, не так безотчетны идаже отчасти очень основательны были его мысли. "Славная бабешка! - сказалон, открывши табакерку и понюхавши табаку. - Но ведь что, главное, в нейхорошо? Хорошо то, что она сейчас только, как видно, выпущена изкакого-нибудь пансиона или института, что в ней, как говорится, нет ещеничего бабьего, то есть именно того, что у них есть самого неприятного. Онатеперь как дитя, все в ней просто, она скажет, что ей вздумается,засмеется, где захочет засмеяться. Из нее все можно сделать, она может бытьчудо, а может выйти и дрянь, и выдет дрянь! Вот пусть-на только за неепримутся теперь маменьки и тетушки. В один год так ее наполнят всякимбабьем, что сам родной отец не узнает. Откуда возьмется и надутость, ичопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломатьголову и придумывать, с кем, и как, и сколько нужно говорить, как на когосмотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно,запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю
