Школьная библиотека

- А сколько бы вы дали? - спросил Плюшкин и сам ожидовел: руки егозадрожали, как ртуть

- Я бы дал по двадцати пяти копеек за душу

- А как вы покупаете, на чистые?

- Да, сейчас деньги

- Только, батюшка, ради нищеты-то моей, уже дали бы по сорока копеек

- Почтеннейший! - сказал Чичиков, - не только по сорока копеек, попятисот рублей заплатил бы! с удовольствием заплатил бы, потому что вижу почтенный, добрый старик терпит по причине собственного добродушия

- А ей-богу, так! ей-богу, правда! - сказал Плюшкин, свесив головувниз и сокрушительно покачав ее. - Вс° от добродушия

- Ну, видите ли, я вдруг постигнул ваш характер. Итак, почему ж недать бы мне по пятисот рублей за душу, но... состоянья нет; по пяти копеек,извольте, готов прибавить, чтобы каждая душа обошлась, таким образом, втридцать копеек

- Ну, батюшка, воля ваша, хоть по две копейки пристегните:

- По две копеечки пристегну, извольте. Сколько их у вас? Вы, кажется,говорили семьдесят?

- Нет. Всего наберется семьдесят восемь

- Семьдесят восемь, семьдесят восемь, по тридцати копеек за душу, этобудет... - здесь герой наш одну секунду, не более, подумал и сказал вдруг:- это будет двадцать четыре рубля девяносто шесть копеек! - он был варифметике силен. Тут же заставил он Плюшкина написать расписку и выдал емуденьги, которые тот принял в обе руки и понес их к бюро с такою жеосторожностью, как будто бы нес какую-нибудь жидкость, ежеминутно боясьрасхлестать ее. Подошедши к бюро, он переглядел их еще раз и уложил, тожечрезвычайно осторожно, в один из ящиков, где, верно, им суждено бытьпогребенными до тех пор, покамест отец Карп и отец Поликарп, два священникаего деревни, не погребут его самого, к неописанной радости зятя и дочери, аможет быть, и капитана, приписавшегося ему в родню. Спрятавши деньги,Плюшкин сел в кресла и уже, казалось, больше не мог найти материи, о чемговорить

- А что, вы уж собираетесь ехать? - сказал он, заметив небольшоедвижение, которое сделал Чичиков для того только, чтобы достать из карманаплаток

Этот вопрос напомнил ему, что в самом деле незачем более мешкать

- Да, мне пора! - произнес он, взявшись за шляпу

- А чайку?

--Нет, уж чайку пусть лучше когда-нибудь в другое время

- Как же, а я приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник дочаю: напиток дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка!не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на то жеместо, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его сам. Прощайте, батюшка, даблагословит вас бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пустьпрочтет, он мой старый знакомый. Как же! были с ним однокорытниками!

Засим это странное явление, этот съежившийся старичишка проводил егосо двора, после чего велел ворота тот же час запереть, потом обошелкладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли местах сторожа, которые стоялина всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместочугунной доски; после того заглянул в кухню, где под видом того чтобыпопробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и,выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратилсяв свою комнату. Оставшись один, он даже подумал о том, как бы емувозблагодарить гостя за такое в самом деле беспримерное великодушие. "Я емуподарю, - подумал он про себя, - карманные часы: они ведь хорошие,серебряные часы, а не то чтобы какие-нибудь томпаковые или бронзовые;немножко поиспорчены, да ведь он себе переправит; он человек еще молодой,так ему нужны карманные част, чтобы понравиться своей невесте! Или нет, прибавил он после некоторого размышления, - лучше я оставлю их ему послемоей смерти, в духовной, чтобы вспоминал обо мне"

Но герой наш и без часов был в самом веселом расположении духа. Такоенеожиданное приобретение было сущий подарок. В самом деле, что ни говори,не только одни мертвые души, но еще и беглые, и всего двести с лишкомчеловек! Конечно, еще подъезжая к деревне Плюшкина, он уже предчувствовал,что будет кое-какая пожива, но такой прибыточной никак не ожидал. Всюдорогу он был весел необыкновенно, посвистывал, наигрывал губами,приставивши во рту кулак, как будто играл на трубе, и наконец затянулкакую-то песню, до такой степени необыкновенную, что сам Селифан слушал,слушал и потом, покачав слегка годовой, сказал: ,2ишь ты, как барин поет!"Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу. Тень со светомперемешалась совершенно, и казалось, самые предметы перемешалися тоже

Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет; усы у стоявшего начасах солдата казались на лбу и гораздо выше глаз, а носа как будто не былововсе. Гром и прыжки дали заметить, что бричка взъехала на мостовую. Фонариеще не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов, а впереулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные с этимвременем во всех городах, где много солдат, извозчиков, работников иособенного рода существ, в виде дам в красных шалях и башмаках без чулок,которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам. Чичиков не замечал их идаже не заметил многих тоненьких чиновников с тросточками, которые,вероятно сделавши прогулку за городом, возвращались домой. Изредка доходилидо слуха его какие-то, казалось, женские восклицания:"Врешь, пьяница!яникогда не позволяла ему такого грубиянства!" - или: "Ты не дерись, невежа,а ступай в часть, там я тебе докажу!.." Словом, те слова которые вдруготдадут, как варом, какого-нибудь замечтавшегося двадцатилетнего юношу,когда, возвращаясь из театра, несет он в голове испанскую улицу, ночь,чудный женский образ с гитарой и кудрями. Чего нет и что не грезится вголове его? он в небесах и к Шиллеру заехал в гости - и вдруг раздаются надним, как гром, роковые слова, и видит он, что вновь очутился на земле, идаже на Сенной площади, и даже близ кабака, и вновь пошла по-будничномущеголять перед ним жизнь

Наконец бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась, как будто вяму, в ворота гостиницы, и Чичиков был встречен Петрушкою, который одноюрукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходилисьполы, а другою стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал,со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приездубарина, неизвестно, по крайней мере они перемигнулись с Селифаном, иобыкновенно суровая его наружность на этот раз как будто несколькопрояснилась

- Долго изволили погулять, - сказал половой, освещая лестницу

- Да, - сказал Чичиков, когда взошел на лестницу. - Ну, а ты что?

- Слава богу, - отвечал половой, кланяясь. - Вчера приехал поручиккакой-то военный, занял шестнадцатый номер

- Поручик?

- Неизвестно какой, из Рязани, гнедые лошади

- Хорошо, хорошо, веди себя и вперед хорошо! - сказал Чичиков и вошелв свою комнату. Проходя переднюю, он покрутил носом и сказал Петрушке: - Тыбы по крайней мере хоть окна отпер!

- Да я их отпирал, - сказал Петрушка, да и соврал. Впрочем, барин исам знал, что он соврал, но уж не хотел ничего возражать. После сделаннойпоездки он чувствовал сильную усталость. Потребовавши самый легкий ужин,состоявший только в поросенке, он тот же час разделся и, забравшись пододеяло, заснул сильно, крепко, заснул чудным образом, как спят одни толькоте счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком сильныхумственных способностей

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги с ее холодами,слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьямиколокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого родадорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречуогоньками, и предстанут пред ним знакомые комнаты, радостный крик