Школьная библиотека

Пименова! Ты Пименов?" - "Я Пименов". - "Давал он тебе пашпорт свой?" "Нет, не давал он мне никакого пашпорта". - "Что ж ты врешь?" - говориткапитан-исправник с прибавкою кое-какого крепкого словца. "Так точно, отвечаешь ты бойко, - я не давал ему, потому что пришел домой поздно, аотдал на подержание Антипу Прохорову, звонарю". - "Позвать звонаря! Давалон тебе пашпорт?" - "Нет, не получал я от него пашпорта". - "Что ж ты опятьврешь! - говорит капитан-исправник, скрепивши речь кое-каким крепкимсловцом. - Где ж твой пашпорт?" - "Он у меня был, - говоришь ты проворно, да, статься может, видно как-нибудь дорогой пообронил его". - "А солдатскуюшинель, - говорит капитан-исправник, загвоздивши тебе опять в придачукое-какое крепкое словцо, - зачем стащил? и у священника тоже сундук смедными деньгами?" - "Никак нет, - говоришь ты, не сдвинувшись, - вворовском деле никогда еще не оказывался". - "А почему же шинель нашли утебя" - "Не могу знать: верно, кто-нибудь другой принес ее". - "Ах тыбестия, бестия! - говорит капитан-исправник, покачивая головою и взявшисьпод бока. - А набейте ему на ноги колодки да сведите в тюрьму". - "Извольтея с удовольствием", - отвечаешь ты. И вот, вынувши из кармана табакерку, тыпотчеваешь дружелюбно каких-то двух инвалидов, набивающих на тебя колодки,и расспрашиваешь их, давно ли они в отставке и в какой войне бывали. И вотты себе живешь в тюрьме, покамест в суде производится твое дело. И пишетсуд: препроводить тебя из Царевококшайска в тюрьму такого-то города, а тотсуд пишет опять: препроводить тебя в какой-нибудь Весьегонск, и тыпереезжаешь себе из тюрьмы в тюрьму и говоришь, осматривая новое обиталище:"Нет, вот весьегонская тюрьма будет почище: там хоть и в бабки, так естьместо, да и общества больше!" Абакум Фыров! ты, брат, что? где, в какихместах шатаешься? Занесло ли тебя на Волгу и взлюбил ты вольную жизнь,приставши к бурлакам?.." Тут Чичиков остановился и слегка задумался. Надчем он задумался? Задумался ли он над участью Абакума Фырова, или задумалсятак, сам собою, как задумывается всякий русский, каких бы ни был лет, чинаи состояния, когда замыслит об разгуле широкой жизни? И в самом деле, гдетеперь Фыров? Гуляет шумно и весело на хлебной пристани, порядившись скупцами. Цветы и ленты на шляпе, вся веселится бурлацкая ватага, прощаясь слюбовницами и женами, высокими, стройными, в монистах и лентах; хороводы,песни, кипит вся площадь, а носильщики между тем при кликах, бранях ипонуканьях, нацепляя крючком по девяти пудов себе на спину, с шумом сыплютгорох и пшеницу в глубокие суда, валят кули с овсом и крупой, и далечевиднеют по всей площади кучи наваленных в пирамиду, как ядра, мешков, игромадно выглядывает весь хлебный арсенал, пока не перегрузится весь вглубоко5 суда-суряки и не понесется гусем вместе с весенними льдамибесконечный флот. Там-то вы наработаетесь, бурлаки! и дружно, как преждегуляли и бесились, приметесь за труд и пот, таща лямку под однубесконечную, как Русь, песню

"Эхе, хе! двенадцать часов! - сказал наконец Чичиков, взглянув начасы. - Что ж я так закопался? Да еще пусть бы дело делал, а то ни с тогони с другого сначала загородил околесину, а потом задумался. Экой я дурак всамом деле!" Сказавши это, он переменил свой шотландский костюм наевропейский, стянул покрепче пряжкой свой полный живот, вспрыснул себяодеколоном, взял в руки теплый картуз и бумаги под мышку и отправился вгражданскую палату совершать купчую. Он спешил не потому, что боялсяопоздать, - опоздать он не боялся, ибо председатель был человек знакомый имог продлить и укоротить по его желанью присутствие, подобно древнемуЗевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно былопрекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но онсам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; дотех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль:что души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегданужно поскорее с плеч. Не успел он выйти на улицу, размышляя об всем этом ив то же время таща на плечах медведя, крытого коричневым сукном, как насамом повороте в переулок столкнулся тоже с господином в медведях, крытыхкоричневым сукном, и в теплом картузе с ушами. Господин вскрикнул, это былМанилов. Они заключили тут же друг друга в объятия и минут пять оставалисьна улице в таком положении. Поцелуи с обеих сторон так были сильны, что уобоих весь день почти болели передние зубы. У Манилова от радости осталисьтолько нос да губы на лице, глаза совершенно исчезли. С четверть часадержал он обеими руками руку Чичикова и нагрел ее страшно. В оборотах самыхтонких и приятных он рассказал, как летел обнять Павла Ивановича; речь былазаключена таким комплиментом, какой разве только приличен одной девице, скоторой идут танцевать. Чичиков открыл рот, еще не зная сам, какблагодарить, как вдруг Манилов вынул из-под шубы бумагу, свернутую втрубочку и связанную розовою ленточкой, и подал очень ловко двумя пальцами

- Это что?

- Мужички

- А! - Он тут же развернул ее, пробежал глазами и подивился чистоте икрасоте почерка. - Славно написано, - сказал он, - не нужно и переписывать

Еще и каемка вокруг! кто это так искусно сделал каемку?

- Ну, уж не спрашивайте, - сказал Манилов

- Вы?

- Жена

- Ах боже мой! мне, право, совестно, что нанес столько затруднений

- Для Павла Ивановича не существует затруднений

Чичиков поклонился с признательностью. Узнавши, что он шел в палату засовершением купчей, Манилов изъявил готовность ему сопутствовать. Приятеливзялись под руку и пошли вместе. При всяком небольшом возвышении, илигорке, или ступеньке, Манилов поддерживал Чичикова и почти приподнимал егорукою, присовокупляя с приятной улыбкою, что он не допустит никак ПавлаИвановича зашибить свои ножки. Чичиков совестился, не зная, какблагодарить, ибо чувствовал, что несколько был тяжеленек. Во взаимныхуслугах они дошли наконец до площади, где находились присутственные места:большой трехэтажный каменный дом, весь белый, как мел, вероятно дляизображения чистоты душ помещавшихся в нем должностей; прочие здания наплощади не отвечали огромностию каменному дому. Это были: караульная будка,у которой стоял солдат с ружьем, две-три извозчичьи биржи и, наконец,длинные заборы с известными заборными надписями и рисунками, нацарапаннымиуглем и мелом; более не находилось ничего на сей уединенной, или, как у насвыражаются, красивой площади. Из окон второго и третьего этажа высовывалисьнеподкупные головы жрецов Фемиды и в ту ж минуту прятались опять: вероятно,в то время входил в комнату начальник. Приятели не взошли, а взбежали полестнице, потому что Чичиков, стараясь избегнуть поддерживанья под руки состороны Манилова, ускорял шаг, а Манилов тоже с своей стороны летел вперед,стараясь не позволить Чичикову устать, и потому оба запыхались весьмасильно, когда вступили в темный коридор. Ни в коридорах, ни в комнатах взорих не был поражен чистотою. Тогда еще не заботились о ней, и то, что былогрязно, так и оставалось грязным, не принимая привлекательной наружности

Фемида просто, какова есть, в неглиже и халате принимала гостей. Следовалобы описать канцелярские комнаты, которыми проходили наши герои, но авторпитает сильную робость ко всем присутственным местам. Если и случалось емупроходить их даже в блистательном и облагорожонном виде, с лакированнымиполами и столами, он старался пробежать как можно скорее, смиренно опустиви потупив глаза в землю, а потому совершенно не знает, как там всеблагоденствует и процветает. Герои наши видели много бумаги, и черновой ибелой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернскогопокроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьмарезко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу,выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли илиописке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойнодоживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под егопокровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплымголосом: "Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за N368!" - "Вы всегдакуда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!" Иногда голос болеевеличавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно:"На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток неевши". Шум от перьев был большой и походил на то, как будто бы несколькотелег с хворостом проезжали лес, заваленный на четверть аршина иссохшимилистьями

Чичиков и Манилов подошли к первому столу, где сидели два чиновникаеще юных лет, и спросили:

- Позвольте узнать, где здесь дела по крепостям?

- А что вам нужно? - сказали оба чиновника, оборотившись

- А мне нужно подать просьбу

- А вы что купили такое?

- Я бы хотел прежде знать, где крепостной стол, здесь или в другомместе?

- Да скажите прежде, что купили и в какую цену, так мы вам тогда и