Школьная библиотека

готово. Это была вторая неприятность. Он рассердился, приготовился дажезадать что-то вроде потасовки приятелю нашему Селифану и ожидал только снетерпением, какую тот с своей стороны приведет причину в оправдание. СкороСелифан показался в дверях, и барин имел удовольствие услышать те же самыеречи, какие обыкновенно слышатся от прислуги в таком случае, когда нужноскоро ехать

- Да ведь, Павел Иванович, нужно будет лошадей ковать

- Ах ты чушка! чурбан! а прежде зачем об этом не сказал? Не было развевремени?

- Да время-то было... Да вот и колесо тоже, Павел Иванович, шину нужнобудет совсем перетянуть, потому что теперь дорога ухабиста, шибень такойвезде пошел... Да если позволите доложить: перед у брички совсемрасшатался, так что она, может быть, и двух станций не сделает

- Подлец ты! - вскрикнул Чичиков, всплеснув руками, и подошел к немутак близко, что Селифан из боязни, чтобы не получить от барина подарка,попятился несколько назад и посторонился. - Убить ты меня собрался? а?зарезать меня хочешь? На большой дороге меня собрался зарезать, разбо9ник,чушка ты проклятый, страшилище морское! а? а? Три недели сидели на месте,а? Хоть бы заикнулся, беспутный, - а вот теперь к последнему часу ипригнал! когда уж почти начеку: сесть бы да и ехать, а? а ты вот тут-то инапакостил, а? а? Ведь ты знал это прежде? ведь ты знал это, а? а? Отвечай

Знал? А?

- Знал, - отвечал Селифан, потупивши голову

- Ну так зачем же тогда не сказал, а?

На этот вопрос Селифан ничего не отвечал, но, потупивши голову,казалось, говорил сам себе: "Вишь ты, как оно мудрено случилось; и зналведь, да не сказал!"

- А вот теперь ступай приведи кузнеца, да чтоб в два часа все былосделано. Слышишь? непременно в два часа, а если не будет, так я тебя, ятебя... в рог согну и узлом завяжу! - Герой наш был сильно рассержен

Селифан оборотился было к дверям, с тем чтоб идти выполнитьприказание, но остановился и сказал:

- Да еще, сударь, чубарого коня, право, хоть бы продать, потому чтоон, Павел Иванович, совсем подлец; он такой конь, просто не приведи бог,только помеха

- Да! вот побегу на рынок продавать!

- Ей-богу, Павел Иванович, он только что на вид казистый, а на делесамый лукавый конь; такого коня нигде.

- Дурак! когда захочу продать, так продам. Еще пустился в рассужденья!Вот посмотрю я: если ты мне не приведешь сейчас кузнецов да в два часа небудет все готово, так я тебе такую дам потасовку... сам на себе лица неувидишь! Пошел! ступай!

Селифан вышел

Чичиков сделался совершенно не в духе и швырнул на пол саблю, котораяездила с ним в дороге для внушения надлежащего страха кому следует. Околочетверти часа с лишком провозился он с кузнецами, покамест сладил, потомучто кузнецы, как водится, были отъявленные подлецы и, смекнув, что работанужна к спеху, заломили ровно вшестеро. Как он ни горячился, называл ихмошенниками, разбойниками, грабителями проезжающих, намекнул даже настрашный суд, но кузнецов ничем не пронял: они совершенно выдержалихарактер - не только не отступились от цены, но даже провозились за работойвместо двух часов целых пять с половиною. В продолжение этого времени онимел удовольствие испытать приятные минуты, известные всякомупутешественнику, когда в чемодане все уложено и в комнате валяются тольковеревочки, бумажки да разный сор, когда человек не принадлежит ни к дороге,ни к сиденью на месте, видит из окна проходящих плетущихся людей, толкующихоб своих гривнах и с каким-то глупым любопытством поднимающих глаза, чтобы,взглянув на него, опять продолжать свою дорогу, что еще более растравляетнерасположение духа бедного неедущего путешественника. Все, что ни есть,все, что ни видит он: и лавчонка против его окон, и голова старухи, живущейв супротивном доме, подходящей к окну с коротенькими занавесками, - все емугадко, однако же он не отходит от окна. Стоит, то позабываясь, то обращаявновь какое-то притупленное внимание на все, что перед ним движется и недвижется, и душит с досады какую-нибудь муху, которая в это время жужжит ибьется об стекло под его пальцем. Но всему бывает конец, и желанная минутанастала: все было готово, перед у брички как следует был налажен, колесобыло обтянуто новою шиною, кони приведены с водопоя, и разбойники кузнецыотправились, пересчитав полученные целковые и пожелав благополучия. Наконеци бричка была заложена, и два горячие калача, только что купленные,положены туда, и Селифан уже засунул кое-что для себя в карман, бывший укучерских козел, и сам герой наконец, при взмахивании картузом полового,стоявшего в том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и чужих лакеях икучерах, собравшихся позевать, как выезжает чужой барин, и при всякихдругих обстоятельствах, сопровождающих выезд, сел в экипаж, - и бричка, вкоторой ездят холостяки, которая так долго застоялась в городе и так, можетбыть, надоела читателю, наконец выехала из ворот гостиницы. "Слава те,господи" - подумал Чичиков и перекрестился. Селифан хлыснул кнутом; к немуподсел сперва повисевший несколько времени на подножке Петрушка, и геройнаш, усевшись получше на грузинском коврике, заложил за спину себе кожануюподушку, притиснул два горячие калача, и экипаж пошел опять подплясывать ипокачиваться благодаря мостовой, которая, как известно, имела подкидывающуюсилу. С каким-то неопределенным чувством глядел он на домы, стены, забор иулицы, которые также с своей стороны, как будто подскакивая, медленноуходили назад и которые, бог знает, судила ли ему участь увидеть ещекогда-либо в продолжение своей жизни. При повороте в одну из улиц бричкадолжна была остановиться, потому что во всю длину ее проходила бесконечнаяпогребальная процессия. Чичиков, высунувшись, велел Петрушке спросить, когохоронят, и узнал, что хоронят прокурора. Исполненный неприятных ощущений,он тот же час спрятался в угол, закрыл себя кожею и задернул занавески. Вэто время, когда экипаж был таким образом остановлен, Селифан и Петрушка,набожно снявши шляпу, рассматривали, кто, как, в чем и на чем ехал, считаячислом, сколько было всех и пеших и ехавших, а барин, приказавши им непризнаваться и не кланяться никому из знакомых лакеев, тоже принялсярассматривать робко сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках: загробом шли, снявши шляпы, все чиновники. Он начал было побаиваться, чтобыне узнали его экипажа, но им было не до того. Они даже не занялись разнымижитейскими разговорами, какие обыкновенно ведут между собою провожающиепокойника. Все мысли их были сосредоточены в это время в самих себе: онидумали, каков-то будет новый генерал-губернатор, как возьмется за дело икак примет их. За чиновниками, шедшими пешком, следовали кареты, из которыхвыглядывали дамы в траурных чепцах. По движениям губ и рук их видно было,что они были заняты живым разговором; может быть, они тоже говорили оприезде нового генерал-губернатораE8 делали предположения насчет балов,какие он даст, и хлопотали о вечных своих фестончиках и нашивочках. Наконецза каретами следовало несколько пустых дрожек, вытянувшихся гуськом,наконец и ничего уже не осталось, и герой наш мог ехать. Открывши кожаныезанавески, он вздохнул, произнесши от души: "Вот, прокурор! жил, жил, апотом и умер! И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбиюподчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец,примерный супруг, и много напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, чтобыл сопровождаем плачем вдов и сирот; а ведь если разобрать хорошенькодело, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови". Тут онприказал Селифану ехать поскорее и между тем подумал про себя: "Это, однакож, хорошо, что встретились похороны; говорят, значит счастие, есливстретишь покойника"

Бричка между тем поворотила в более пустынные улицы; скоро потянулисьодни длинные деревянные заборы, предвещавшие конец города. Вот уже имостовая кончилась, и шлагбаум, и город назади, и ничего нет, и опять вдороге. И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писатьверсты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами,бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом вруке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки,выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями,калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядныеи по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, солдат верхом на лошади,везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-тоартиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы,мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане,пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт безконца... Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебявижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугаютвзоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города смногооконными высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева иплющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется